Чиркнула спичка, мелькнул огонек, и Рейн с удовольствием затянулся. Аст молчаливой тенью стоял рядом и смотрел на небо. Его лицо было хмурым и задумчивым.

Кинув окурок в кусты, Рейн вернулся в дом. Практики никогда не оставляли следов, иначе сами рисковали превратиться в след.

– Д-Арвиль чокнутый, – шепнул Рейн Асту, пока поднимался на крышу Черного дома. Осуждения в эпитете не было, наоборот, практик чувствовал к главе отделения уважение, хоть и признавал, что методы у того необычные.

Две недели были наполнены заданиями без передышки. Энтон железным хватом вцепился не только в свое отделение, но и в Первое со Вторым, забирая у них все больше дел. Он не боялся пересудов и доносов, а они уже были, и многие предрекали скорую бурю. Однако Д-Арвиль, видимо, питался злословием и неодобрением, на них, как на благодатной почве, он обретал все больше сил. Наблюдая за его действиями, Рейн сам чувствовал уверенность: он проявит себя, он поднимется, он уплатит семье за то, чего она лишилась из-за него.

– Тебе это подходит, – ухмыльнулся Аст. – Чтобы утолить свои амбиции, он и целую свору демонов призовет на помощь, а тебе придется расчищать перед ним дорогу.

– Наверное, – Рейн неопределенно повел рукой, что в равной степени могло означать и сарказм, и согласие.

Утром он получил приглашение от Энтона поговорить один на один. Место встречи было выбрано необычное: крыша Черного дома – однако куда сильнее удивлял сам факт приглашения. Рейн ждал его, надеясь, что усилия не прошли даром, но получив, засомневался: Энтон вполне мог запланировать короткую беседу, состоящую из одного «уволен». Практик твердил себе, что тогда нужды в разговоре бы не было, но неприятный холодок все равно крутился в животе. Если не сейчас, то шанса для ноториэса может уже не быть.

Открыв дверь на крышу, Рейн сощурился от яркого солнца. До лета оставался еще один месяц, а оно уже отвоевало себе место и дало не по-весеннему теплую погоду. Здесь, на высоте, дышалось легче: исчезли запахи мазута и копоти, сменившись ярким ароматом зелени и прохлады с реки. Погода и всякое отсутствие людей разом сделали жизнь почти что счастливой, и Рейн, продолжая щуриться на солнце и улыбаться, стянул с лица маску.

Внизу копошились люди: бесконечная череда адвокатов, счетоводов, секретарей в похожих темных костюмах спешила по улице и расходилась по офисам. Она принадлежала конторам и клеркам, и была вся такая серая и неприглядная, но уже за ней начиналась набережная Эсты, и ее сверкающие на солнце воды меняли вид города. Лиц будто был выстроен полосами, где серый чередовался с голубым или зеленым, и за рекой снова становилось уныло: за доками начинался промышленный район, фабричные трубы упрямо тянулись к небу, а дыма от них было так много, что воздух на той стороне казался плотнее.

От созерцания отвлекли шаги, и Рейн торопливо надел маску.

– Некрасиво, не правда ли? – спросил Энтон, улыбаясь.

– Кир Д-Арвиль, – практик положил руку на плечо и поклонился.

– Кир Л-Арджан. – Это имя прозвучало как чужое. Рейн вглядывался в лицо Энтона, но так и не понял, было это издевкой или дружеским расположением.

Глава встал у парапета и, сложив руки за спиной, уставился на улицу и людей внизу. Пауза затягивалась, Рейн не сдержал нетерпения:

– Зачем вы позвали меня, кир Д-Арвиль?

– Другие практики не задают вопросов первыми. Право быть ноториэсом дает многое, не так ли?

Рейн фыркнул:

– Право?

– Сними маску, – неожиданно сказал Энтон с легким, но выразительным нажимом.

Ноториэс медлил. Стен Черного дома обязательство практиков ходить в маске не касалось – оно появлялось только в городе, но Рейн редко снимал ее даже в здании Инквизиции, это стало привычкой, защитой, без нее он чувствовал себя нагим, открытым окружающим со всем своим прошлым и его грехами.

– Сними, – повторил Энтон. Слова уже отдавали приказом.

Развязав завязки на затылке, Рейн сунул маску в карман и встал правым боком. Это ставшее инстинктом движение не укрылось от главы.

– Повернись. – Практик со скрипом послушался. – Рейн, – добавил Энтон после паузы, то ли как окончание представления, то ли как начало новой мысли.

– Осторожнее, – предостерег Аст. Как и Рейн, он хранил на лице выражение холодного спокойствия, но взгляд бегал по сторонам. – Это не расположение. Ты инструмент.

– Быть ноториэсом – не право, я знаю. – Энтон кивнул. – Что думаешь ты сам? Ты усмирил своего демона?

Вопрос окончательно сбил с толку. Он был проверкой, но Энтону в равной степени мог понадобиться как негодяй-ноториэс, так и вступивший на путь исправления грешник. Какую маску надеть?

– Маску честности, – командным голосом произнес Аст.

Рейн облокотился о парапет и уставился на улицу внизу: рабочий час начался, и клерки разбежались по своим офисам.

– Я? Усмирил? Его усмирили плети, голод и проповеди. Я готов отказаться от кого угодно, лишь бы не знать больше этого.

В сказанном была доля правды, но меньше, чем требовал Аст. После перевоспитания Рейн действительно перестал говорить с ним, даже случайный взгляд на него отзывался в теле болью от ударов. Но рядом не было никого, кто мог поддержать, и он потянулся к демону вновь.

Рейн, вздохнув, продолжил:

– Что я думаю по этому поводу? Ничего. Уже ничего. Я устал от такой жизни, вот и все. Я хочу быть частью общества, но меня не принимают. Что же. Ладно. Это не главное, я должен позаботиться о своей семье. Я хочу двигаться, кир Д-Арвиль, и готов служить Инквизиции, что бы от меня ни потребовалось.

Аст поддержал улыбкой. Рейн и сам хотел улыбнуться, но это не подходило сказанному. Правда с легким привкусом лжи – пусть Энтон видит в нем верного пса, который мечтает о сахарной косточке и ради нее готов к любым командам.

Демон мигом стал серьезен:

– Не заигрывайся. Ты не сможешь так всегда.

Рейн дернул плечом, точно отмахивался от него. Сможет, не сможет – речь шла не о его желаниях, а о его долгах, и по ним стоило платить. Чтобы мать могла позволить себе лекарство для больных коленей, чтобы отец перестал подбивать ботинки газетами. И чтобы когда-нибудь над головой снова была та чертова крыша с красной черепицей.

– Я понимаю тебя, Рейн, – в голосе Д-Арвиля послышались дружеские нотки. Прикрыв глаза, он поднял лицо к солнцу. Ветер растрепал гладко причесанные волосы, и это сделало его лицо моложе и проще, но вместе с тем – более усталым. – Мы все хотим выбраться и взять высоту. Только кому-то достаточно одной победы, а кому-то не хватит никаких вершин.

Энтон пристально посмотрел на практика. Тот в ответ ухмыльнулся нехорошей улыбкой. Аст на все это закатил глаза, цокнул языком, отвернулся.

– Видишь? – перейдя на другую сторону крышу, глава указал на Центральную Церковь.

Вся она была воплощением легенды. Слева высилась черная башня, справа – белая, символы Аша и Яра и демонический и человеческой натуры. Купол основного здания был сделан из кусочков разноцветного стекла: красного, зеленого, синего, желтого – это напоминало о Лааре-создателе, отце миров. Рейн помнил, что в солнечные дни к полудню на полу появлялся причудливый узор, помнил, что там всегда пахло воском и ладаном. Все это осталось в прошлом.

Всего же церквей в Лице было пять, и каждая называлась в соответствии со своим расположением. Отец не оставил службы в Восточной, но наставления и проповеди он сменил метлой – о большем отцу ноториэса мечтать не стоило.

– Вижу, – Рейн кивнул. Глава буравил церковь взглядом и молчал.

– У меня есть для тебя личное задание. В следующую пятницу глава Церкви Нол Я-Эльмон устраивает прием. Это дружеская встреча представителей Церкви и Инквизиции. Стоит ли доверять церковникам, как ты думаешь?

– Если Инквизиция вступила в предложенный союз, значит, Церковь полезна ей, – осторожно ответил Рейн, покосившись на демона. Тот кивнул