Она скривилась презрительно и уколола ещё больнее:

- На меня, простолюдинку.

Опять хотелось одновременно и поцеловать её, и укусить, и обнять, и придушить... Вот только сил не было. Может, и был у неё амулет, а у меня-то не было. И досталось мне по полной. Теперь вот лежу, беспомощный, как птенец, и даже мысли еле-еле движутся в голове. Но язык двигался сам, хотя тоже небыстро.

- Это не магия. И... Марая тебе угрожала? - до меня наконец дошло, что сказала Лиззи, и я даже привстал с подушек, пытаясь по её лицу прочитать ответ. - Но почему?!

Привстал и тут же представил, как выгляжу, - всклокоченные волосы, круги под глазами, больничная рубаха. Дёрнулся поправить хотя бы волосы, пригладил их, но всё бесполезно

- не расчёсанные, они топорщились и не хотели изобразить даже слабое подобие приличной причёски. Я опять откинулся на подушки — слабость изматывала так же, как ощущение себя безобразным чудовищем у ног той, что, стоя рядом, не смотрела на меня.

- Да, господин маг, - купец Ларчинский улыбнулся знакомой улыбкой, улыбкой моей Лиззи.

- Я купил и переслал дочери защитный амулет - у меня есть связи среди артефакторов. Вот только она не сказала мне, что это из-за того, что у неё с кем-то настолько плохие отношения.

Папаша моей девочки глянул на неё строго-вопрошающе. Она хмыкнула недовольно и уставилась на отца. Подвигала бровью, потом двумя, потом сжала губы в точку, но Ларчинский непонимающе пожал плечами и развёл руки в стороны. Её знаки он не понимал.

И она недовольно проговорила, сдерживая раздражение:

- Ну мужчины, ну мужчины!.. Что один, что другой, словно дети! Да ревность это! Ревновала она меня к Зуртамскому... - и прошептала чуть слышно, поджимая в недовольстве губы, - к дубинушке стоеросовому...

У меня на душе потеплело. То ли от того, что у Мараи и в самом деле ревновала, то ли от знакомых слов про дубинушку. Я лежал на подушках и смотрел на знакомый овал лица, на закрытое платье под самый подбородок, на тонкие пальцы, что сейчас были обтянуты изящными женскими перчатками. Какая же она хорошенькая!

- Марая? Ревновала? - уточнил на всякий случай, любуясь своей девочкой.

- Ой, только не надо опять строить из себя непроходимую ту... - купец толкнул дочь в бок, и я бы не заметил, наверное, но она чуть качнулась и прикусила язык, а фразу закончила по-другому, - непроходимое непонимание! «Запомни, он - мой!» - проговорила она пискляво, передразнив, видимо, Мараю. - И ещё магию продемонстрировала, чтобы показать, что не шутит. Ты хоть знал, что ты - её?

И я наконец поймал её яркий голубой взгляд. Он, как и слова, сочился насмешкой. Да что же такое? Как можно быть такой ядовитой?

- Ей не на что было надеяться, - я посмотрел тяжело, пытаясь взглядом сообщить, что следующие мои слова более чем серьёзны. - И её отец знал, что моё сердце занято другой.

Лиззи бросила на меня короткий острый взгляд и задумчиво прикусила губу. И снова спросила ехидно:

- А сама Марая знала об этом?

Интонации этих слов не предусматривали ответа. А я с досадой понял, что любой ответ означал бы то, что и было на самом деле - Марае никто об этом не говорил.

- Мужчины! - и столько пренебрежения было в этом слове, столько уничижения, что я... промолчал. Отвёл взгляд и промолчал - она была права. Быть может, скажи я Марае, что ей не на что надеяться, всего этого не случилось бы?

И я перевёл разговор на другое.

- Так что помолвка? Состоялась? - спросил у купца, не глядя на Лиззи, давя глубокое внутреннее недовольство.

- Зуртамский! - ответила всё же она сама, сверкнув своими невозможными глазами. И так обвиняюще и устало прозвучали эти слова, что мне в который раз за этот разговор стало стыдно. А ведь верно - какая помолвка, если сестра жениха хотела убить невесту?

Моё потрясение было слишком велико, и нужно было время, чтобы всё улеглось и стало на свои места - слишком много открытий за такое короткое время.

- Надо идти, папенька, - сказала, едва сдерживая чувства и отступая к двери.

- Да, Лиззи, конечно, - отец перевёл взгляд с меня на Зуртамского и с самой доброжелательной улыбкой распрощался с «несчастненьким» раненым: - До свидания, господин маг.

Уже в дверях я бросила взгляд через плечо. Староста смотрел вслед своими тёмными глазами. Теперь на бледном, болезненном лице они казались и вовсе чёрными. Правда или нет, но мне показалось, что там стыла тоска и горечь. Я отвернулась и сделала решительный шаг за порог единственной в нашей академии лекарской палаты, а потом постаралась побыстрее выбраться и из самого медицинского блока.

И только в коридоре я остановилась, прислонилась к стене плечом, пытаясь справиться со своим потрясением.

Я узнала перстень.

И руку, на которую он был надет тоже узнала - длинные тонкие пальцы с крупными узлами суставов и характерный жест, когда эти знакомые пальцы поправили волосы. И знакомо мне это было по снам.

Значит, это он.

Это он соблазнял меня во снах. Это он заставлял меня умолять о поцелуе. Это он, тихо смеясь, шептал у самых моих трескающихся от жажды губ: «Не слышу, Лиззи, не слышу, девочка моя! Скажи громче. Ну? Скажи: поцелуй меня, милый!»

И тянулась к нему, стараясь если не поцелуем, то коснуться хотя бы носом, рукой, грудью, и шептала, с трудом одолевая сонное оцепенение: «Поцелуй меня, милый!»

Меня бросило в жар.

Дубина Зуртамский - и нежное «Девочка моя! Лиззи!»? Какой-то кошмар!

Интересно, он тоже видел эти сны?

- Лиззи, дитя моё! С тобой всё в порядке?

Что? Ах да. Папенька. Улыбнулась через силу.

- Не надо было к нему ходить. Он плохой, папенька. Я его не люблю!

А отец посмотрел на меня с жалостью и пониманием, взял под руку, позволяя мне опереться на него, и повёл к выходу.

- Я не мог не поблагодарить господина мага, Лиззи.

- Почему? - мне было не очень интересно - в голове кружились совершенно невероятные предположения, заставлявшие цепенеть спину, руки и ноги, но нужно было отвлечь отца от моего состояния, и я послушно шла за ним. - Меня защищал амулет.

- Какая же ты молодая ещё, дитя моё, - ласково похлопал папенька по моей руке. - А от себя самой кто тебя защитил? Он, господин маг.

Я остановилась, повернулась к отцу и уставилась на него в упор.

- Не понимаю. Объясни, отец.

- Мне всё время казалось, что ты не рада предстоящей помолвке, - почти невидные брови на высоком лбу отца двинулись вверх умильно, как в детстве. - Не по душе тебе это всё, грустная ты была какая-то. И ещё казалось, что что-то тебя мучает. Или за душу тянет.

Отец вглядывался в моё лицо, в его глазах читался вопрос. Но я молчала. В душе царило пытаясь смятение, и я пыталась его не выдать. Отец продолжил:

- Господин маг сделал то, на что я не решился - он вовремя вмешался, и этим расставил всё на свои места. Я очень ему благодарен за это. За это, а не за то, что закрыл собою. Хотя это тоже достойно восхищенья.

Я неверяще качала головой.

Я ненавижу Зуртамского, ненавижу всей душой, но ночами, во сне, тело тянется к нему, как кошка к ласковой руке. При свете дня сердце замирает, ожидая новых встреч. А ещё он закрыл меня собой от чудовищного, мощнейшего смертельного заклятья. Да, амулет меня защитил бы, но всё равно он не знал этого и принял на себя удар, предназначенный мне.

- Пепенька, мне надо пройтись. Я скоро вернусь - до полигона и обратно.

Я развернулась и пошла туда, где завывал ледяной ветер в кронах редких деревьев, а земля вздыбилась и застыла от мороза.

С трудом передвигая ноги по заснеженной земле, ловила ртом мелкие снежинки, что с силой секли лицо и руки, и не знала, что делать.

Понимание того, что во сне я была готова на всё с чужим мужчиной, жгло калёным железом. А Зуртамский - чужой, и не потому, что мы почти незнакомы, хотя и это тоже, а потому, что он занят. И это не слова самоуверенной Мараи, а его собственные.