Вопросы, восклицанья, ругань - вот что душило меня. Но усилием воли мне удалось всё это скомкать и выразить одним только удивлённым выдохом.

- Да, сынок, мне сказали неправду. Она выжила тогда, ребёнка нашего потеряла, но выжила. Я это уже много позже узнал. А когда возле её постели очутился, меня выгнали взашей - не место мужчинам там, где рожает женщина.

Я ушёл, конечно. Ушёл, чтобы не показываться ей на глаза, не напоминать о себе, о прошлом. Ушёл, но приложил немало усилий, чтобы разобраться во всём. Кто-то заплатил лекарю за то, чтобы он убедил меня в её смерти, кто-то оплатил её лечение тогда, в лазарете, кто-то прислал ей письмо от моего имени с требованием разрыва... Потом этот кто-то дал ей немалую сумму на открытие собственной мастерской в небольшом городке подальше от столицы, он же нашёл через подставных лиц ей мужа и купил скромный, но ухоженный домик.

Было и ещё кое-что. То, что я так и не узнал.

Все эти события после трагедии были неслучайны. Так? То, случайно ли она попала под карету? И случайно ли она потеряла ребёнка? И потеряла ли его в самом деле или ей помогли это сделать? Если это так, то кто мог всё это сделать?

С языка рвался вопрос «кто?», но я молчал. Может, это и неважно?.. Курт вздохнул и тем же надтреснутым глухим голосом продолжил:

- Этим кем-то мог быть либо мой отец, либо жена. А может, оба сразу. То, что свадьбу нашу сыграли молниеносно, только подтверждало причастность кого-то из них. Но выяснять дальше я не стал - просто подал на развод. И тем опозорил своё имя. Во главе рода не стоят одиночки-вдовцы ли, не сберёгшие свою женщину, разведённые ли, позорно отказавшиеся от жены.

Но мне было всё равно. Я просто не мог бы жить рядом с этими людьми.

- А как же она? Софи?

- Сынок, - сквозь редкий дым на меня глянули усталые глаза, - развод мне дали только через пять лет, признав, что бездетный брак, да ещё построенный таким вот способом, не жизнеспособен. У нас это быстро не делается. А у неё уже давно была своя жизнь - своё дело, семья... дети. На её следующие роды меня уже к ней не переносило, да и на другие события в её жизни - тоже. Думаю, связь слабела с каждым ребёнком, которого она рожала другому.

Долгая задумчивая пауза, и я представил, как могла пойти шла моя жизнь, если бы я знал, что где-то моя девочка, моя Лиззи, счастливо живёт свою жизнь с другим мужчиной, например, Вольдемаром, как улыбается другому, целует его, прижимает к груди малыша. Не нашего, чужого малыша.

Больно! Как же деду больно! И сколько десятилетий он вот так уже живёт, испытывая эту боль? Лет сто, не меньше. А потом однажды узнать, что она, твоя любимая, умерла...

- Давно её не стало? - спросил, стараясь, чтобы сочувствие не сочилось при каждом звуке.

- Она жива, - послышалось из-за дыма.

- Но... как же? Сколько же ей лет? Где она? Не понимаю... Почему ты не с ней?

- Сынок, разбитую чашку не склеить. Она прожила хорошую жизнь, и прожила счастливо. И всё без меня. Зачем я ей сейчас - старая унылая развалина? Былого не вернуть, а то, что было, давно прошло.

- Ты даже не пытался увидеть её? - смог ли я скрыть удивление в голосе, не знаю. - Не участвовал в её жизни?

Я бы не удержался, полетел, помчался, пополз, лишь бы увидеть, хоть одним глазком посмотреть.

- Увидеться не пытался. И за тот раз, когда оказался возле неё, рожающей, благодарен, что она не увидела меня. А в её жизни... Немного участвую. Вот.

И ко мне из дыма выскользнул альбом, в какой сшивают свои акварели школьники.

Раскрыл. Действительно акварели, только не школьные. Интересные рисунки - тонкие, изящные воздушные.

- Что это? - спросил, продолжая листать плотные листы.

Сюжеты разные: то цветы, то животные, то пейзажи. Часто как-то удивительно, сквозь линии и образы проступает из картины лицо, иногда фигура.

- Она похоронила мужа, детей, и внуки перевезли её в столицу. Она живёт на окраине, одна, в маленьком домике, почти лачуге. Рисует. Это её работы. Я через агента покупаю почти всё. Приезжаю под новолетие и покупаю. И мне радость, и ей поддержка.

- И всё же я не понимаю...

Я не договорил, отвлёкся на чёткий профиль на одном из рисунков, выступающий из какой-то цветочной клумбы. Повертел и так и так присматриваясь. Открыл более ранние рисунки, потом пролистал к более поздним. Проступавшие фигуры и лица сложились в чёткий образ. И я подозрительно ещё раз просмотрел рисунки в альбоме.

- А кто это? - и протянул том, придержав его потоком воздуха. - Очень уж на деда похоже. Особенно профиль.

Курт принял альбом. Пошуршал страницами.

- Не знаю.

- Кажется, я догадываюсь, - и улыбка понимания наползла на лицо. - Похоже-то не на деда. На всех Зуртамских похоже, господин Курт. Она тебя рисует!

- Рисует, - вздохнул плохо видимый дед. - И что? Ни для тебя, ни для меня это ничего не меняет, сынок. Тебе не в портретном сходстве разбираться надо. Тебе нужно свою женщину удержать. Привязать к себе, приклеить, примагичить. Держать её крепко!

Привязать, как же. Привяжешь такую. «Ты молчишь, и я молчу!» и злой взгляд голубых глаз. Как её привязать, если я даже подойти не могу? Если она даже не смотрит на меня!

- Думаешь, выкрасть и запереть? - спросил с подозрением.

Кряхтенье и тяжкий вздох стали мне ответом. Значит, Лиззи права, и я в самом деле дуболом, если дед так осуждающе молчит.

- Сынок, - прокахыкал дед Курт, - это вариант, конечно. Но совсем уж последний.

- Да какие тут варианты! - я взорвался, как снаряд нашей пушки, и вскочил из кресла и заходил, цепляясь в дыму за мебель. - Я могу быть рядом, только когда меня ночью к ней переносит! От тоски, от одиночества.

Сказал и замер - от тоски? Подёргал себя за волосы, мучительно размышляя. А ведь и правда, меня переносит к ней тогда, когда нет сил быть без неё.

- Я, сынок, об одной своей ошибке всё думаю. Я ведь мог, мог сделать так, что нас никто не разлучил бы. Но не решился, побоялся, что не сработает, да и не думал, что так всё обернётся...

Я замер снова. Если Курт знает легенду, то и что-то ещё вполне может знать. Того, что мне поможет. Ведь так?

Так и оказалось.

- Я жалею, что не надел ей свой родовой перстень. Она же податливая была, как глина -лепи, что хочешь, на любое была согласна. А там всего-то пара вопросов, свой перстень -ей на палец и подтвердить брак... Даже и ритуалом не назовёшь.

И тишина.

Значит, пара вопросов? И родовой перстень ей на палец. И подтвердить брак. Да, почти и не ритуал...

Я слышал о таком. История той же степени достоверности, что и легенды. Поэтому надеяться на её действенность было бы... легкомысленно, что ли?

Но самое главное в этом почти-не-ритуале даже не то, что надевать перстень нужно прямо в процессе... гм... подтверждения брака. Главное - чтобы было добровольное согласна.

«Ты молчишь и я молчу». У меня по спине продрало морозом. О добровольном согласии, похоже, речь не идёт. Это не мой способ.

- Подумай, сынок.

- Я подумаю.

Мы ещё какое-то время сидели в тишине. Казалось, что в курительной никого нет, настолько тихо было. Но я знал, что он сидит там, напротив, невидимый, скрытый клубами дыма, держит в руках альбом и не смотрит на рисунки в нём.

Там не только он нарисован. Там была любовь, которую пронесла через всю жизнь и сберегла мягкая женщина, которую можно было лепить, как глину.

Весь день я размышлял о словах двоюродного деда. Вспоминал его историю, перебирая его слова и фразы.

Курт отказался от наследства. Что такое деньги, если жить пришлось бы с какой-нибудь Мараей? Мой прадед был неумным человеком? Странно. Дед всегда отзывался о нём хорошо и отец вспоминал его только добрым словом. Почему же он сделал своего сына несчастным?