Я едва сдержался, чтобы не сказать, что не того я рода, чтобы в нём кто-нибудь «следил», но сдержался. Мне вообще в последнее время много приходилось сдерживать и я стал в этом деле великим специалистом.

Оставалось последовать неприятному совету, тем более что я и сам понимал необходимость . Вот только...

Было у меня подозрение, что подобные расспросы не закончатся просто ответами. Да что там подозрения! Я был точно уверен, чем закончится этот разговор.

Отец давно советовал мне принять наследование, и если я только затрону вопрос аномалий магии, то... И к гадалке не ходи, он вцепится в меня серьёзно, обосновав эти мои «прыжки» какими-нибудь родовыми особенностями, которые усмирить, развить, использовать или ещё что-то в этом же духе можно только через обряд наследования, то есть через принятие на себя статуса наследника.

Я не хотел этого. Но вполне осознанно избегал не только самого ритуала, но и даже разговоров на эту тему. Хотя чем дальше, тем чаще, они возникали в наших с отцом беседах. И тем меньше меня тянуло увидеться с кем бы то ни было в родном доме.

Причина была проста. Приняв наследование, я становлюсь наследником не номинально, не по слухам, ни как самый вероятный кандидат, а официально, на законных основаниях. Ничего особенно страшного в моей жизни не произошло: присутствие на балах в родовом замке и официальных церемониях стали бы обязательными, на некоторых документах пришлось бы ставить свою подпись, поэтому пришлось бы чаще бывать дома.

Но всё это мелочи.

То, что отпугивало меня больше всего, заключалось в другом. Приняв наследование, я становился выгодной партией и на меня был бы открыт «охотничий сезон».

Не то, что сейчас я был обделён женским вниманием. Совсем нет, его более, чем хватало.

Но то были либо ищущие забав и новых впечатлений дамы высшего света, для которых молодой неопытный любовник - одна из диковинок в их коллекции любовных приключений, либо такие прозорливые и далеко глядящие, как Марая Делегардова, например.

Благосклонность первых мне быстро надоела. Да почти сразу, после первой же дамы, что стала требовать меня в свои покои, словно собачонку. Она, безусловно, много мне дала. И мальчишеская наглость, что прикрывала мои полудетские страхи, после недолгого общения с ней сменилась глубокой уверенностью в себе и осознанием своей неотразимости в глазах женщин.

Всех женщин, кроме одной единственной.

Той, что вызывала чувства, раздирающие меня на части.

Той, что не замечала меня...

Той, к торой меня чуть не каждую ночь переносило неведомой магией.

И что это за магия, мне болезненно сильно хотелось узнать. Настолько, что я стал задумываться о том, что не так уж и страшно лишний раз побывать в библиотеке родного дома или даже побеседовать с отцом.

Однако, была ещё одна возможность многое разузнать без особенных последствий...

А чтобы ей воспользоваться, стоило всего лишь на всего дождаться зимних каникул. Стоило набраться терпения и подождать.

И я терпел.

Терпел, молча вцепляясь почерневшими ногтями в изрядно уже подранный тюфяк в общежитии академии. Одновременно и горячо желая оказаться в той комнате, где женские вещицы перепутаны с мужскими, где чертежи и книги соседствуют с баночками женских притираний, щётками для волос и тонким женским запахом, и боясь этого...

Почти каждую ночь мне снился мужчина. Иногда я просто чувствовала его присутствие -он был где-то рядом, стоило протянуть руку и я могла бы прикоснуться к нему. Иногда я сама ощущала его лёгкие прикосновения, от которых всё внутри сладко сжималось и замирала душа. Иногда смутно или чуть отчётливее видела его силуэт.

Я не знала, как к этому относиться, не понимала, что это такое, кто этот мужчина и чего хочет. И может ли вообще чего-то хотеть тот, кто только сон?

Успокоилась, решив видеть в этом знаки судьбы. Может, это мой мир заботится обо мне, давая мне подсказки? Ведь неслучайно Вольдемар Делегардов довольно выразительно смотрит на меня каждую нашу встречу.

Да, стоило сказать, что теперь я бывала в доме Делегардовых едва ли не каждые выходные - ужины, неспешные беседы с Ольгой Леоновной, партия-другая в шахматы, в которые я играла плохо, и этим страшно возбудила и обрадовала старшего князя, и... взгляды Вольдемара.

Вот это было самым мучительным - эти молчаливые взгляды, постоянное внимание, неотрывный взгляд.

И чем чаще мы встречались, тем сильнее меня эти взгляды тревожили. Они были какие-то... Нет, не подозрительные. Они были подозревающие. Будто княжич хотел рассмотреть меня, исследовать под микроскопом, поскрести, отломить, попробовать на зуб, а потмо ещё и алхимический анализ сделать.

Разве так смотрят влюблённые мужчины на предмет своих воздыханий?

Ответить на этот вопрос я не могла. Я не знала.

Я не знала, как смотрят влюблённые мужчины, как они должны себя вести, и не знала главного - как себя вести.

И потому делала вид, что этих взглядов нет. Я их не вижу, не замечаю. А если и замечаю, то ничего необычного в них нет.

Ну подумаешь, младший Делегардов смотрит в упор, исподлобья. Да на меня пол-академии так смотрит! Я привыкла.

Ну подумаешь брови у княгини заломлены, будто она прячет страдание. Да мало ли у женщины её положения поводов пострадать? Да и не кажется ли мне это?

А что князь Делегардов весел, словно щегол по весне, так он почти всегда так весел, когда встречается со мной. Вот такой я замечательный человек - радую его сиятельство одним своим присутствием.

Я бы многое отдала, правда очень многое, чтобы избавиться от этих визитов. Но князь каждый раз вызывал меня к себе в кабинет и каждый раз торжественно приглашал на ужин, рассказывая, как по мне скучает княгиня, как Вольдемар жаждет рассказать о своих экспедициях, как он сам, гранд-мэтр, хочет таки сделать из меня отличного шахматиста, с моими-то мозгами. И каждый раз я вспоминала слова Степана о благодетелях.

И каждый раз принимала приглашение, деланно улыбаясь, благодарила и шла в гости.

Слава пресветлой механике, Мараи в эти вечера не было - в пансионе были какие-то неотложные дела. И я тихо молилась всемогущему гаечному ключу, чтобы эти дела неотложные подольше не заканчивались и всё ник не могли и дальше отложиться.

А я как-нибудь переживу оставшиеся недели до приезда батюшки.

Он написал мне после памятного разговора с князем о том, что получил приглашение и уже собирается прибыть на праздничный предновогодний бал.

Я сразу сильно обрадовалась. А потом вспомнила, что говорил князь, и сердце тревожно забилось, запрыгало в груди. Станет ли батюшка на мою сторону? И какая она будет, моя сторона? Пока ни сердце, ни что бы то ни было ещё мне не подсказывало, какое принять решение, если всё же Волдемар Делегардов сделает мне предложение.

Писать отцу в письме то, что не стоило доверять бумаге, я не стала. И неизвестность мучила меня ничуть не меньше непонятных визитов в дом князя Делегардова.

А ещё и Зуртамский...

Он будто нарочно всё время попадался мне на глаза. И иногда я ловила его то тоскливые, то вопросительные взгляды, от которых всё внутри переворачивалось. Почему он так смотрит? Что ему надо? В глазах собирались слёзы, а в душе поднималась волна протеста и возмущения - может, хочет картину с нашим совместным участием в холл главного корпуса?

Да, я всё ещё сильно злилась на него.

Но ведь и повод был, не правда ли?

И потому приходилось не обращать внимания ещё на одного глядельщика. Хотя, признаться, эти взгляды будто кипятили кровь - я то заливалась краской от волны жара, то с трудом сглатывала онемевшим горлом, будто, как в детстве, съела сосульку, то пыталась отереть внезапно вспотевшие ладони о штаны.

К новогоднему балу приехал папенька, и нас поселили в столичном доме Делегардовых. Вернее, я перебралась туда со всеми вещами из Академии, чтобы сразу после бала вместе с батюшкой уехать в свой родную и тихую провинцию на каникулы. А вот отец сразу приехал туда.