Соколов записывать телефон Сербского не стал. Он заложил руки за спину и прошелся по кабинету. Остановился напротив Мартынова:

– Александр Павлович, совершенно ясно, что шпионка намеренно затягивает следствие. Она понимает: война не будет длиться вечно. А после заключения мира или объявят амнистию, или шпионское преступление потеряет свою актуальность, и Зинаиде удастся выйти сухой из воды.

Соколов подошел к окну, любуясь весенней Москвой.

На Тверском бульваре няни гуляли с малышами, по мостовой летели коляски с седоками, дворник старательно подметал тротуар, инвалид в военной шинели опирался на костыли, статуей возвышался на углу городовой, толпы праздничного и веселого народа спешили по своим делам. И над всем этим торжественно и умиротворяюще плыли волшебно-тягучие звуки с колокольни Страстного монастыря.

Соколов подумал: «Эх, зайти бы теперь к Елисееву, купить хорошего вина и фруктов да в любезной сердцу компании посидеть часок-другой!..» Вслух произнес:

– Разумеется, я это дело доведу до конца, особенно если ты, Александр Павлович, не станешь мне мешать. Пока, уверен, обойдемся без услуг Сербского. – Хитро прищурил глаз. – Я тебя убедил, что Зинаида знает за собой преступную вину?

Мартынов удивился:

– Из чего, граф, вы это вывели?

– Из ее поведения. Неужели, Александр Павлович, ты и впрямь веришь в ее скоропостижное помешательство?

Начальник охранки сделал неопределенные телодвижения:

– Ну, ее надо обследовать… Почему все-таки вы уверены в ее вине?

– Все просто: зачем безвинному человеку симулировать помешательство? А что она симулирует, я не сомневаюсь.

Мартынов постучал указательным пальцем по крышке стола:

– Все может быть, все. К ней есть любопытные вопросы. Первое: почему она сбежала от мужа? Второе: что ей известно об убийстве Эмилии?

Соколов вставил:

– Кстати, Эмилия была ее подругой. Именно покойная познакомила Зинаиду со своим мужем.

Мартынов вновь побарабанил пальцами по крышке стола.

Соколов подумал: «Точь-в-точь как Ульянов-Ленин. Тот тоже любит долбить пальцами – признак неврастении». Вслух сказал:

– Почему все еще не сделали обыск в ее доме? И почему-то муж Зинаиды – Отто Дитрих – все еще не допрошен, а? Что молчишь?

Мартынов отвел взгляд, вздохнул, поправил пробор на голове, опять вздохнул и, наконец, промямлил:

– Отто Дитрих – человек со связями и в Москве, и в Петрограде. Да-с! А об амурных отношениях его дражайшей Зинаиды с влиятельным Распутиным вы знаете лучше меня. Прежде надо иметь на руках доказательства ее вины, а уж потом… Тем более что Отто Иванович после бегства от него Зинаиды занедужил, не выходит из дому, у него сильнейшая мигрень. Мне все это сообщил тамошний дворник Свистунов. Нам надо быть деликатными. Не ровен час – нажалуется на меня…

Слушая эту тираду, Соколов все более наливался гневом. Он громыхнул кулачищем по столу:

– Сейчас идет война, а ты тут дипломатию разводишь. Если начальник охранки начнет расшаркиваться перед начальством, расшаркиваться перед влиятельными особами, тогда надо закрывать твою лавочку, а тебя, Александр Павлович, отправлять на передовую. Следует нынче же произвести обыск и выемку у полковника Дитриха. Если обыск ничего не даст, я сам перед ним извинюсь. Но прежде я крепко допрошу его блудливую Зинаиду. Она дурит тебя, притворяется. Ты понял?

Мартынов мотнул головой.

– Так точно, понял! – Однако через мгновение добавил: – Но у Зинаиды и впрямь помутнение разума. Не может так человек притворяться…

Соколов вышел в приемную, приказал дежурному:

– Крепкий чай и эклеры! – Вернулся в кабинет, стал объяснять Мартынову: – Ведь на днях Зинаида весело гуляла в «Яре», лихо отплясывала с Распутиным, здраво рассуждала. Но едва ее арестовали, как у нее, по выражению Фрейда, крыша поехала. Не верю я ее сумасшествию! Так что обойдемся без ученого мужа, к Сербскому пока не пойдем…

Мартынов хмыкнул:

– Знаю, у вас отношения с ним не сложились! Виновата история Александра Блаженко, убийцы авиатора Чеховского. Я помню, что Сербский признал его больным, неподсудным, а накануне отправки арестанта в клинику его нашли под нарами с вытаращенными глазами и вывалившимся языком – задушенным. Вся Москва говорила, что это вы, Аполлинарий Николаевич, устроили.

Соколов горько усмехнулся:

– Жаль, что ты не видел, как вся Москва приветствовала смерть этого кровавого выродка. Печалился лишь Сербский, поскольку лишился интересного материала для своих исследований. Я твержу: если психически здоровый преступник может раскаяться, исправиться, то больной – никогда. Больной маньяк обречен творить злодеяния. Он выйдет из лечебницы таким же кровожадным, как до «лечения», и вновь начнет воровать, резать и насиловать. Кроме того, наплодит детей с самыми страшными задатками. Нельзя засорять землю людскими отбросами. Человек должен быть сильным, здоровым во всех отношениях, с железной волей. Если страсти руководят человеком, то он уже не может считаться полноценным. Гуманизм не вечно отступающий горизонт, он должен иметь свои границы.

Мартынов оторопело слушал. В присутствии этого гиганта начальник охранки сам себе начинал казаться какой-то мелкой букашкой. Он спросил:

– А что делать с психически больными?

– Если они тихие, не представляют угрозу окружающим, оставлять на свободе, но стерилизовать.

– А убийц?

– Таких, ради любви к человечеству, надо безболезненно усыплять. И уж никак не выпускать на свободу через два-три года после серии кровавых преступлений. Тот, кто это делает, – сам преступник. Но да ладно, я отвлекся. Что касается Зинаиды Дитрих, я побеседую с ней. Можешь быть уверен: она расколется до того самого места, которое ты у нее с вожделением рассматривал. В любом случае приготовься обыскать ее дом. И обшарь каждый аршин в доме Гершау.

– Обыск у Гершау начнем сегодня в полдень…

– Прекрасно! После допроса я тебе протелефонирую из военной тюрьмы, прихвачу с собой Зинаиду, и мы встретимся у нее в доме во 2-м Коптельском переулке, это рядом с Грохольским. И ты убедишься, что мы разорили шпионское гнездо. Но допрошу ее после того, как барон принесет работу своих экспертов.

Мартынов вздохнул:

– Это будет еще не скоро!

– Держу пари: барон все притащит сейчас.

Мартынов протянул руку:

– Это невозможно! Оплачиваю ужин в трактире Егорова, если результаты будут сегодня до шести вечера.

– Согласен! – Соколов подошел к телефонному аппарату. Покрутил ручку вызова, снял трубку, произнес:

– Барышня, дай мне номер десять! – После паузы:

– Дежурный? Беги на первый этаж в лабораторию, скажи барону Менгдену, что я у подполковника Мартынова, жду его еще ровно тридцать минут. Опоздает – пусть получает вещевое и продуктовое довольствие отправляющегося в действующую армию. Так и передай! Понял? Пошел! – Повесил трубку, покрутил ручку – дал отбой. И широко улыбнулся.

Мартынов расхохотался:

– Наконец-то легенда сыска проиграет пари! Фон Менгден обещал весь материал доставить в лучшем случае завтра к двум часам пополудни. Раньше эксперты никак не управятся. – Он оглянулся на большие напольные часы, подмигнул Соколову: – Время пошло!

Минут через двадцать в кабинет Мартынова влетел барон. Обычно щеголеватый, на этот раз он тяжело дышал, был взлохмачен, галстук сбился набок. Грохнул портфелем о стол, отрывисто проговорил, с трудом переводя дыхание:

– Аполлинарий Николаевич, славный! Вы делали верное предположение: материалы, которые мне передали, – все это шпионские штучки. Даже не верится. Ох, воды дайте, сердце стучит… – Выпил, продолжил:

– Порошок – это колларгол, который германцы считают своей секретной новинкой – для тайнописи.

Соколов улыбнулся:

– Скажи, барон, а кто первым обнаружил колларгол и использовал в оперативных целях?