Мартынов недовольно поморщился:

– Какие-то пятнадцать минут… Разве это имеет значение, граф?

– А как же? В службе сыщика порой сломанная спичка или волосок, обнаруженный на месте преступления, помогают дело раскрыть.

Мартынов лениво потянулся:

– Перед нами не ставили задачу тотального слежения. Филерам было четко приказано: следить за домом Гершау, и все. Филеры должны выяснить, не скрывается ли в доме его супруга Эмилия. Не больше!

Соколов расхохотался:

– Случай замечательный! Ищем жену в доме мужа.

– Именно так! И это очень глупо. Но все расходы по прослежке несет Распутин, и Джунковский приказал выполнить это желание старца. Фигурант, как вы убедились, все последние вечера проводил в доме, кроме службы, никуда не выезжал, ни с кем не встречался. Теперь даже ужин привозит в корзине, потому что готовить в доме некому.

Соколов заинтересовался:

– Ужин берет? Ты же говорил, что он кухарку держит?

Мартынов сказал:

– Горничная Шведова и стряпуха Плотицына нами допрошены под расписку о неразглашении. Они показали, что после бегства супруги Гершау так расстроился, что с той поры отказался от прислуги. Он заявил им: «Вам нечего в доме делать, пока не вернется в дом Эмилия». Но жалованье выдал за две недели вперед. Так что горничная и повариха теперь не бывают в его доме, но вполне счастливы.

– В каком заведении ужин берет?

– Не знаю.

– Итак, Гершау живет в печали и анахоретом?

– Именно! – с готовностью подтвердил Мартынов. – За дни наблюдений его не посетила ни одна душа. Но самое грустное – не оправдались наши надежды: Эмилии нет в доме, не прячется она от Распутина, иначе обязательно себя проявила бы. Беседовали с тамошним дворником, он ничего сказать не умеет. Впрочем, Гершау уже сдает дела, будет переезжать в Петроград – на место новой службы, в Генеральный штаб. Думаю, через неделю его в Москве не будет. И Распутин, слава богу, за ним выметется.

Соколов задумчиво походил по кабинету. Вдруг он заглянул в лицо начальника охранки:

– Ты, Александр Павлович, обратил внимание на пустяк: согласно рапортичкам, корзину в дом не извозчик, как принято, вносит, а сам полковник? Почему? Генрих Гершау не толстовец, не из-за любви к бедному труженику вожжей он на себя берет этот неприличный в его положении труд.

Мартынов молчал.

Соколов продолжал:

– А я тебе скажу: не хочет пускать в дом посторонних. Другое: что в корзине – конкретно?

– Разве это важно? Не динамит ведь…

Соколов вдруг вперился в начальника охранки своим знаменитым, наводившим ужас взглядом:

– Мартынов, я намерен провести в доме Гершау литерное мероприятие номер один.

Начальник сыска решительно замахал руками:

– Вы хотите негласно забраться в дом и тайком сделать обыск? Нет, не рассчитывайте на литер! Ведь полковник Гершау – это не рвань с Хитрова рынка. Это высокопоставленный и заслуженный чиновник! Я категорически против.

Соколов фыркнул:

– Боже мой, какие мы стеснительные. Ну прямо институтка, с которой гусар исподнее стащил. Хорошо, это дело я сам доведу до конца. – Засмеялся: – Сделай обыск и прослежку – любого посадишь в тюремную тележку. Адью!

Соколов выскочил на площадь, в два пальца оглушительно и с художественными переливами свистнул:

– Фьють, эй, командир кобылы, давай сюда! Гони, паразит, к Котельникам.

Соколов прибыл к точке, откуда велось наблюдение за домом Гершау – к Мазуринской богадельне. Это был настоящий дворец с богатым порталом, четырьмя могучими колоннами, роскошной отделкой фасада, сооруженный в 1887 году.

Потомственный дворянин и купец Николай Алексеевич Мазурин был богобоязненным и добрым. Искренне любя ближних и дальних своих, он в свое время пожертвовал на берегу Москвы-реки участок земли и полмиллиона рублей на устройство и содержание дома призрения имени семьи Мазуриных. Дом был рассчитан на сто человек, «происходящих из московского купеческого и мещанского сословий, чисто русского происхождения, православного вероисповедания».

Теперь богадельня послужила и еще одному доброму делу – целям сыска.

Соколову требовалось увидать старшего филера. На сей случай были предусмотрены условные знаки, которые, за их полную кажущуюся несуразность, сыщики с юмором прозвали «три зеленых свистка».

Соколов, когда дефилировал мимо окон, за которыми засели с биноклем наблюдатели, вдруг остановился, снял макинтош, стряхнул с него невидимую пыль и снова надел. Это и был условный знак, обозначавший «Пусть старший следует за мной!».

Сыщик свернул в безлюдный проулок к Москве-реке.

В проулке было тихо, пустынно, пахло рекой и рыбой.

Через минуту сыщик услыхал за спиной частые шаги. Соколов чуть повернул голову и боковым зрением, отлично развитым у сыщиков и филеров, увидал широко известного в узких полицейских кругах наружника Гусакова-младшего. Сын знаменитого топтуна, Гусаков получил почетное прозвище «король филеров».

Он имел счастливую внешность – самую заурядную, позволявшую сливаться с толпой. К тому же он был, как писало начальство в служебном формуляре, «нравственно благонадежный, честный, сообразительный и удивительно терпеливый, обладающий крепкими ногами и острым зрением». И все это было истинной правдой, к которой можно было бы добавить, что Гусаков любил свою службу до самозабвения.

Одним словом, этот человек полностью соответствовал параграфу второму секретной инструкции МВД «По организации филерского наблюдения».

Соколов обнял старого знакомца, с которым переловил немало преступников разного калибра, спросил о жизни, о том о сем и уже серьезным тоном осведомился:

– Коля, почему не выяснил, где фигурант закупает для дома провизию?

Гусаков расплылся от удовольствия. Не скрывая гордости, подкрутил усики, живо ответил:

– Хотя приказа не было, но проявил смекалку и выяснил! Я вчера шел с точки домой. Думаю: «Имею право рюмку пропустить, зайду в трактир». Заглянул в «Золотой шатер». Это тут рядом, во-он желтая крыша видна – Котельническая набережная, тридцать один, в угловом доме почетной гражданки Осиповой. Содержит Иван Степанов Гусев. Вдруг меня как током дернуло: у входа в трактир сидит себе в коляске – кто бы думали? – Зубастый собственной персоной. А где извозчик? Извозчика нет, и, сколько глаз охватывает, не наблюдаю. Почему нет? Зачем Зубастый сидит? Говорю себе: «Коляна, проследить всегда хорошо – наудачу». Встал у входа в трактир, будто меню, что висит, читаю, а сам глазом на коляску косю. Вдруг голос: «Дай пройти!» Глядь, а это извозчик Зубастого по лесенке из подвала подымается, корзину плетеную тащит. Прошел этаким фертом мимо меня да бережно в его коляску корзину ставит. Слышу: дзинь! Смекаю: бутылки тащит. Ну, сел извозчик на козлы и к дому Зубастого потащился.

– Что именно он взял у Гусева?

Гусаков развел руками:

– Этого знать не могу! Сверху скатеркой накрыто, так что не проглядывало.

Соколов подумал: «Порой от расторопного филера пользы бывает больше, чем от бестолкового генерала!»

Вслух сказал:

– Коляна, пойдем по кружке пива выпьем и заодно побеседуем с содержателем Гусевым.

Соколов со спутником уже через три минуты подошли к любимому месту досуга мужской части местного населения – «Золотому шатру». Сыщики спускались в подвал по крутой, выложенной из крупных белых плит лестнице. К ним тут же подскочил лакей в белоснежной рубахе, перевязанной красным пояском, согнулся дугой:

– Рады зреть в нашем заведении! Позвольте вас усадить в тихое место возле африканской пальмы.

Большой, парадный зал открывался лишь к обеду. Другой зал, тоже, впрочем, вместительный, еще не был заполнен. Лишь слева возле буфета сидели в университетских тужурках студенты да какие-то пролетарии степенно хлебали щи.