Виктор, который со спокойствием относился буквально ко всему, тем более не волновался перед принятием ванны с кем-либо. Секс в его жизни закончился тринадцать лет назад, и он даже не думал о чем-то подобном. Когда они прошли в ванную, Виктор окончательно разделся и с особым удовольствием оказался в горячей воде. В последнее время вновь болело колено, но нагрузок он не снижал.

У Виктора было красивое тело, молодое, и ни в коем случае его нельзя было назвать стариком, как любили это делать остальные. От себя прошлого он отличался лишь разве что чуть более взрослым лицом: его черты стали жёстче и мужественнее, но даже морщин, что могли появиться с возрастом, было совсем не много, ведь правильный образ жизни, который включал в себя табак только один раз в неделю за приятным разговором и чаем, ему в этом помогал.

Несколько мгновений Аньель рассматривал Виктора, а потом принялся раздеваться сам. Он делал это как можно медленнее, чтобы иметь возможность как можно лучше изучить каждую деталь. Он даже дал себе слово, что потом, когда он останется один, он обязательно нарисует увиденное в своем альбоме. И хотя его умений не хватало, чтобы писать, как Венсан, все же он рисовал вполне недурно.

Виктор умыл лицо водой и откинулся назад, устраивая голову на бортике ванной. Прикрыв глаза, он глубоко вздохнул и расслабился. Это был сложный день с самого утра, и только вечером стало спокойнее. Люмьер абсолютно забыл, что такое – чужое обнаженное тело рядом, и это навевало странную тоску. Ему не хотелось, нет, но было несколько жаль. Чувствуя печаль Виктора, Аньель положил руку ему на плечо. Он хотел было что-то сказать, но никак не мог подобрать правильные слова. Все казалось неестественным и неправильным.

– Все в порядке, Аньель.

Как и обычно. У Виктора всегда все было в порядке, когда не было совершенно.

– Минут пятнадцать, а потом я сыграю тебе на рояле.

Аньель хотел было возразить, но решил, что это может причинить еще большую боль и без того израненному сердцу Виктора. Его глаза встретились с глазами Люмьера и на мгновение он даже забыл о своем стеснении.

– Ты не хотел бы принять участие в балете? – вдруг спросил Люмьер. – Конечно, твой дедушка против. Но я спрашиваю тебя, – предвосхищая возражение Аньеля, ведь Анри точно подобного не одобрял, сказал он.

На секунду Аньель замер, сбитый с толку внезапным вопросом.

– Если он узнает об этом, мне конец. Когда я в детстве высказал желание работать в театре, он наказал меня на целый месяц!

– Анри, как обычно, в своем репертуаре. Ты бы знал, как он меня не любил! – Виктор усмехнулся, припоминая былое. – Но, возможно, я смогу его уговорить.

– У дедушки непростой характер, – вздохнул Аньель. – Он считает, что я должен быть в первую очередь аристократом и всегда помнить об этом. А я нахожу это невозможно скучным. Раньше я не понимал как отец мог покинуть дом, чтобы рисовать, но сейчас я очень хорошо его понимаю.

– С твоим дедушкой несложно найти общий язык. Просто обращайся к Жозефине. Если твоя бабушка что-то и одобрит, то Анри не сможет тебе возразить.

– Я их очень люблю, но иногда мне так хочется от них сбежать.

Он опустил голову, и медная прядь упала на его лоб.

– Не стоит поступать так неразумно. Твой дедушка прав, пусть его методы достаточно радикальны. Я уже объяснял тебе различие между долгом и жизнью ради себя самого. Выполнив первое, ты можешь полностью отдаться второму. Вступить во владение земель и другой собственности, бизнеса, как наследник семьи де ла Круа, выступать в качестве патрона Гарнье, зачать наследника с законной женой, к которой ты имеешь полное право не прикасаться после этого, и заниматься любовью с мужчиной, который близок твоему сердцу. Скажу осточертевшую фразу – когда-нибудь ты это поймешь.

Тот притворно закатил глаза и вздохнул.

– Я надеялся, ты меня поймешь.

В его голосе слышалось разочарование. Люмьер серьезно на него посмотрел и ничего не сказал. Он встал из воды, вышел из ванной и накинул на плечи халат из тонкого льна, и все-таки произнес:

– Тогда поступай как хочешь. И не питай ложных надежд.

Его голос звучал хоть и спокойно, но с некой толикой скрытого раздражения. Аньель обиженно посмотрел на Виктора и принялся тоже одеваться. Обычно он всегда находил с ним общий язык, но в этот вечер, казалось, все шло наперекосяк. Позже, оказавшись в своей комнате, он долго лежал в кровати без сна, обдумывая все, что произошло за день. Он проклинал себя за то, что рассказал Люмьеру, что его сердце несвободно. Теперь ему придется быть крайне осторожным в своих мыслях и чувствах. А также он винил себя за тот разговор, который состоялся между ними в ванной комнате. В тот момент он чувствовал, что говорит кто-то другой, а не он. И это пугало его.

К Люмьеру же сон не шел, а потому он сидел в музыкальном зале и играл. Было еще не так поздно, но Виктор чувствовал себя устало. Пальцы перебирали клавиши в некоем романсе, отдаленно напоминавшем средневековые мотивы. Он чувствовал, что между ним и Аньелем проступают разногласия, свойственные возрасту мальчика, ведь его годы – самое время, чтобы не слушаться старших, перечить им и поступать по-своему. Давно ли ему самому было столько лет, когда хотелось делать вещи, никого не слушаясь? Конечно, такие моменты были, но с того возраста он уже был предоставлен сам себе и постоянно занимался в театре, что на любые шалости ему не хватало ни времени, ни желания. Каждый день тогда состоял из репетиций и классов, когда его воспитывали для выхода на большую сцену Ле Пелетье. У Виктора до определенного возраста вовсе не было такого слова как «не хочу». Он был должен. Ради себя. Ради матери. Ради лучшей жизни.

Дети аристократов были избалованы, и Венсан был тому примером. Детское желание сбежать, какое сейчас проявлялось у Аньеля, не приводило ни к чему хорошему. Они не умели зарабатывать на жизнь, совершенно не умели о себе заботиться и вообще не знали настоящего сложного существования. Люмьер усмехнулся – к нему пришла мысль.

Спустя десять минут он постучался в комнату к Аньелю. Тот вздрогнул и сел в кровати.

– Войдите, – произнес он громко.

Люмьер вошел, но особо проходить в комнату не стал.

– Ты хочешь взрослой жизни отдельно от бабушки и дедушки? Что насчет того, чтобы две недели прожить и проработать в оперном театре одному?

– А как же школа? – задал встречный вопрос Аньель.

– Придется либо чем-то жертвовать, либо совмещать, либо искать варианты.

– Я бы мог что-то делать после занятий, – с сомнением произнес мальчик, вспоминая свое загруженное расписание.

– Нет, милый мой, в самостоятельной жизни нет элитных школ для детей аристократов. Нет личного расписания. Нет слов «не хочу», «не могу» и «не буду». Только не в твоем возрасте. – Виктор звучал очень строго. – Ты хоть раз думал, как жил твой отец «самостоятельно»? Как он умудрялся не есть по три, а то и больше дней. Как терял сознание от голода. А в студии, где он жил, был такой холод и сквозняк, что я не представляю, как он не умер от такой жизни.

– Я не задумывался, – тихо проговорил Аньель, подтягивая колени к груди. В этот момент он чувствовал, что хочет исчезнуть.

Люмьер прошел и сел на край кровати Аньеля.

– Я жил в оперном театре с пяти лет. С пяти, Аньель. Ел то, что ели все, был ребенком закулисных помещений, а моя мать с утра до ночи работала белошвейкой – украшала костюмы артистов. С шестнадцати лет я работал на сцене сам. Каждый чертов день. У меня был лишь понедельник, когда я мог просто полежать или пройтись по городу. А все остальное время с утра до ночи я занимался танцем. И платили мне столько, сколько ты получаешь на карманные расходы в день в лучшем случае. И когда я стал первым солистом, то получал сто франков в месяц. Аньель, я отписал тебе в год, равно как и твоя семья, по тысяче в месяц, чтобы ты мог позволять себе покупать интересные вещи и узнавать новое. Что ты знаешь об обычной жизни вдали от семьи? Что ты хочешь? Мифическую свободу?