Мы до двух часов ночи просидели на кухне, болтая о всяком. Говорила в основном девушка, я же больше кивал и слушал.

Пока хлебал душистый чай, Диана поведала грустную историю о скромном мальчике Кирилле, живущем в доме напротив. О том, как он красиво ухаживал, дарил цветы и коробки шоколадных конфет. А потом появился друг Илья, и все в одночасье изменилось: хороший и воспитанный юноша превратился в наглого, хамоватого Мажора. Новые знакомые и лихой образ жизни подсказали, что свое надо брать силой. Диана наивно полагала, что все еще можно исправить: вернуть прежнего доброго Кирилла. Ведь женское сердце и сила любви способны творить чудеса… до чего же наивно. Все закончилось одним летним вечером, когда влюбленный кавалер попытался изнасиловать девушку в машине. Угрожал, бил по лицу и порвал платье, пытаясь добраться до трусиков. Жертва чудом вырвалась на волю, полночи проплутав по лесу, в поисках ближайшего населенного пункта.

— Это не мой Кирилл, это не мог быть он… они изуродовали его… они виноваты, — твердила Диана, как заговоренная. По началу она пыталась скрывать слезы, теперь же они текли ручьями, окончательно размыв тушь. На столе скопилась целая гора скомканных салфеток. Нос девушки заметно опух и покраснел, особенно самый кончике. Впрочем, это нисколько не испортило госпожу Сарбаеву. Она отличалась природной красотой с по-восточному изысканным колоритом: высокие скулы, темные глаза миндалевидной формы, тонкая линия губ. Удивительно как имея столь яркую внешность она до сих пор не выскочила замуж. Может потому и не вышла, что липнет к ней всякое дерьмо вроде Мажора или козла-трудовика.

— Кирилл с детства мечтал стать архитектором, планировал строить небоскребы по всему миру, — продолжала девушка свой рассказ. — У него на компьютере были наброски огромного жилого комплекса с технологией вертикальных садов. Представляете, насколько это сложно, учесть в архитектурном решении дренаж, распределить специальные системы водоснабжения, рассчитать дополнительные нагрузки на несущие конструкции. Он столько всего читал, столько знал, такие планы имел на будущее. Если бы не Илья…

— Причем здесь Прокопенко? — не выдержал я.

— Как при чем? — удивилась девушка, шмыгнув красным носом в салфетку. — Вы меня совсем не слушаете?

— Почему же, слушаю и очень внимательно. Сначала он вам угрожал, а потом избил и чуть не изнасиловал в машине.

— Вы не понимаете…

— Это другое, — продолжил я за нее, — кто же спорит… Нельзя бить закоренелому бандиту и уголовнику, а Кирюше можно, он же у нас запутался. Так-то парень не плохой, только по лицу бьет и трусики силой сдирает. Не кажется ли вам, уважаемая Диана Ильязовна, что система оценки того или иного события должна быть выстроена беспристрастно, вне зависимости от нашей с вами эмоциональной вовлеченности? Судить нужно за поступки.

Зря я перешел на язык логики. Это в общении с мужиками можно было попытаться достучаться до разума, а бабы они что — они чувствами видят. Даже такие умные и образованные как госпожа Сарбаева, теряют всякую связь с реальностью, стоит зайти речи о любви.

Кирилл Мезинцев, он же Мажор — слетевший с катушек мелкий уголовник. В студенческом прошлом то ли друг, то ли молодой человек Дианы. Насколько серьезными были их отношения, оставалось только догадываться, потому как девушка особо не распространялась на сей счет — ухаживал и все тут… Чувства точно были, иначе не сидела бы здесь и не комкала салфетку за салфеткой, пытаясь избавиться от выступившей на лице влаги.

И вдруг такая злость меня разобрала. На придурка Кирилла, потерявшего берега, на «умную» Диану, не желавшую замечать очевидных вещей, а больше всего на себя самого, впутавшегося в непонятную историю. Сколько твердил себе: держись подальше от баб, особенно от красивых, потому как вечно с ними одни проблемы. В такой водоворот событий затянет — хрен выберешься. Говорил, а сам вляпался.

Раздосадованный собственной глупостью, я оперся о столешницу и попытался подняться. Удалось с третьей попытки: снова заедал гребаный шарнир. Все это время девушка испуганными глазами таращилась на меня, словно я тот самый Кирилл, сейчас наброшусь и изнасилую. Хотя нет… Кирилл, он же у нас особенный, ему многое прощается. Вот и «допрощалась», довела до такой точки кипения, когда крышку паром срывает. Избитый трудовик лежит на больничной койке, а безногий уборщик и пара школьников следующие на очереди.

— Василий Иванович, с в-вами все в порядке?

Видимо негативные эмоции отразились на моем лице, потому что сидящая на стуле девушка заметно съежилась. Пальцы стиснули бумажную салфетку, ни в какую не желая отпускать.

То домой к себе тащила, целоваться лезла, теперь вот боится… Никогда не пойму баб, что у них в голове происходит — не мысли, сплошной винегрет.

— Значица так, — выдыхаю, стараясь привести мысли в порядок. — Ближайшую неделю в школу и из школы только на такси, на улицу лишний раз не высовываться. Если заметите слежку или подозрительных людей, сразу звоните мне.

— Может лучше в полицию?

— Оно вам надо? Пока заявление по инстанциям пройдет, сто раз изнасиловать успеют. Сплошная бюрократия, что б её…

— А мальчики?

— А с мальчиками я переговорю. Не волнуйтесь за них, никто пацанов пальцем не тронет, если только сами друг дружке не накостыляют.

— А…

— А об этом поговорим завтра. И не переживайте, лучше ложитесь спать. Решу я вопрос с вашим Кириллом.

Решу… легко сказать. Добравшись до дома, достал сотовый и посмотрел на часы — полтретьего ночи. Нормальные люди спят давно, но есть и ненормальные.

На пятый гудок в динамике зашуршало и грустный голос произнес:

— Что, Василий, угораздило? А я ведь предупреждал, не лезь не в свое дело.

— Ты же меня знаешь, Михалыч.

— Знаю, — в ответ грустно вздохнули, а спустя секунду раздались утробные глотки.

— Надеюсь, ты там чай пьешь?

— Пока чай.

— В кабинете?

Тяжелый вздох и неразборчивое бормотание в ответ.

— А чего домой не едешь?

И снова тяжелый вздох вместо ответа. Понятно — жена пилит, так что лучше на рабочем месте перекантоваться. Тем более что видел я его кабинет: диван шикарный, мини холодильник с ветчиной в углу, и секретарша такая, что взгляд от попы не оторвать. Живи — не хочу.

— Михалыч, ты это… главное не бухай.

— Не хочу я… Ничего не хочу… ни бухать, ни жить.

— Михалыч, ты это брось.

Но Михалыч меня уже не слушал. В голосе на том конце появились мечтательные нотки:

— А помнишь, как все начиналось? Когда мы на речку сбежали и голышом с тарзанки прыгали, а бабы местные за нами тайком подглядывали?

Помню прекрасно, а потом лейтенант Ферапонтов, даром что книжный червь, таких пистонов вставил, что неделю из нарядов не вылезали.

— Ох, они и визжали, когда мы их обрызгивать принялись. А Боцман, хитрец этакий, в тыл зашел, и оттуда пугать начал, так ему по кумполу съездили… Помнишь? Помнишь… Хорошие были времена: лежишь на песке, смотришь в звездное небо, а впереди целая жизнь. И пацаны все живые: Донец, Индус, Боцман и этот прыщавый, как его там…

Длинный нескладный парень, с изъеденным оспой лицом. Позывного его я так и не запомнил, в первой же командировке сгинул. И главное глупо так… Поднял руку шлем поправить, и пуля в незащищенное кевларом место угодила, прямо подмышку.

— Михалыч, не нравится мне твое настроение — завязывай депресняк разводить. Все у тебя хорошо в жизни: жена, дети, внуки подрастают.

— Да насрать им на меня… и внукам, и детям, а уж жене тем более. Если бы денег не приносил, давно бы на улицу выкинули. Мешаю я всем, понимаешь? Жизнь отравляю…

Ох ты ж…, а дела-то наши совсем плохи. К Михалычу пожаловала третья стадия «хреноватости», когда весь белый свет не мил и видится только один выход — в доброе прошлое. А поскольку вернуться назад не представляется возможным, то в самый раз петля на шею, ну или пуля в висок из наградного.