— Малой, чего столбом замер? Бегом мне за спину.

Я и побежал, получив в награду новый нагоняй.

— Чего шумишь?!

— Вы же сами сказали бегом.

— Бегом — это значит быстро, а не топать, как слон.

Вот чего у Василия Ивановича было не отнять, так это умения допекать по малейшему поводу. Вечно ворчит, словно старый дед… Очень хотелось отпустить ответную шпильку, но я лишь плотнее стиснул зубы. Прижался к стене, и принялся наблюдать за стриженным затылком уборщика.

В голову вдруг пришла одна очень интересная мысль. Если сон компилирует уже ранее виденную реальность, то…

— Василий Иванович, а что вы делали в квартире у Дианы Ильязовны?

— Не твоего ума дело.

— Чай пили на кухне?

— Тихо ты, не шуми… Видишь, дверь приоткрыта?

Уборщик оказался прав. Я только сейчас заметил, что между полотном двери и косяком шла черная полоска зазора: совсем небольшая, величиной не толще мизинца. Сквозь неё и видно-то ничего не было, сплошная темень. Однако Василий Иванович продолжал сверлить щель взглядом, словно на что-то рассчитывал.

А ну как рука в кожаной перчатке вылетит из темноты и схватит за горло. Щелкун только на первый взгляд казался тяжелым и неповоротливым. Когда же дело доходило до рукопашной, он был крайне ловким. Интересно, зачем ему такая челюсть, с раскатанными до крайности губами. Он же все равно ею не пользуются: не грызет и не кусает, а как что, норовит схватить рукою за горло. Может это устрашающий элемент, вроде яркой окраски у животных в природе?

Я настолько погрузился в размышления, что даже не заметил, как Василий Иванович скрылся из виду. Быстрым движением открыл дверь и нырнул в проем, вдруг вспыхнувший ярким светом. От неожиданности я закрыл глаза и подался назад, вжимаясь спиною в перила. Но ничего страшного не произошло — обыкновенный свет из прихожей. Просто слишком яркий на фоне сумрака, царящего в подъезде.

— Малой…, - прошипели из квартиры голосом вечно недовольного Василия Ивановича.

Да иду я — иду. Перешагиваю через порог и оказываюсь внутри небольшой квартирки. Большое зеркало напротив, золотистый ламинат на полу, три коврика расположенных друг за другом. Три-то зачем?

Поднял голову и увидел светильник, выполненный в форме маяка. Именно он и служил основным источником света: ярко-белым, обжигающим сетчатку глаз. Вокруг каменного основания пенились нарисованные волны, на горизонте играла стая дельфинов: выпрыгнувшая из воды, да так и замершая на фоне закатного неба. Очень красиво нарисовано и главное — натурально. Чувствуется рука мастера: умелое сочетание трехмерного объекта с двумерным задником.

Обстановка в прихожей учительницы была ровно такой, какую и представлял: уютной и аккуратной. Диана Ильязовна собственным примером рушила стереотипы о женщинах-программистах. Выглядела всегда опрятной и ухоженной, так почему бы и квартире не быть таковой. Единственное что выбивалось из общей картины — столик, стоявший ровно по центру. Он мешался на проходе, и был явно не к месту, словно затеяли перестановку мебели и остановились на середине пути.

— Этого здесь не было, — Василий Иванович тоже заметил странный объект. Обошел стол стороной, заглянув в соседнюю комнату.

— Забавно, — долетело до ушей его бормотание.

И что такого забавного он обнаружил в квартире молодой училки? Не выдержав, я подошел следом и едва не присвистнул от удивления. Странная картина представилась глазам.

Ободранные обои, кое-где заклеенные выцветшими плакатами. Старая кровать, толком не заправленная, с торчащей из-под покрывала постелью. На столе в углу стоит старенький монитор, весь заляпанный и покрытый пылью. Под ребристой батареей притаилась штанга, явно самодельная — это легко понять по обрезку трубы вместо грифа. Тут же рядом две полуторалитровые пластиковые бутылки, заполненные мутноватой, застоялой жидкостью. На полу валяется старенький ковер, местами лысый, протертый до основания.

— Забавно, — повторил Василий Иванович.

Контраст был настолько разительным, что я замер с открытым ртом, не зная что и сказать. Вот тебе и крушение стереотипов о женщинах-программистах.

— Это не ее комната.

— Что? — не понял я.

— Говорю, комната не ее. Я когда здесь был, в гостиную не заглядывал, — Василий Иванович зашел внутрь и с какой-то странной, необычной для него нежностью, погладил обои. Пальцы наткнулись на плакат с изображением бегущего солдата: постер то ли к фильму, то ли к компьютерной игре. Явно древней, потому как название ни о чем не говорило. И тут до меня дошло, словно молнией ударило.

— Это ваша комната?!

Василий Иванович ничего не ответил. Подошел к штанге и присел на корточки, рассматривая потертые, местами ржавые блины. Судя по неровным краям, они тоже были самопальными, как и гриф, как и крепление, выполненное в виде толстых гаек.

— Когда-то давно я здесь жил, — пробормотал он задумчиво.

С языка едва не сорвалось обидное слово «хлев».

Василий Иванович усмехнулся, словно прочитав мои мысли.

— Что, Малой, не нравится? Выглядит непрезентабельно? Некоторые вещи в жизни не выбирают, с ними рождаются. Тут уж кому как повезет, кому какой жребий выпадет.

Я вдруг почувствовал себя крайне неудобно, стоя на пороге обшарпанной комнаты, словно занимался чем-то неприличным, вроде подглядывания в замочную скважину.

Стараясь не шуметь, вернулся в прихожую, прикрыв за собой дверь. Пускай побудет наедине со своим прошлым. Второй человек здесь явно лишний.

Направился к ванне и едва не упал, споткнувшись. Снова этот дурацкий столик с кривыми ножками. Интересно, кому пришла в голову идея поставить его по центру? Н-да, глупый вопрос, учитывая обстоятельства… Стоп, а это что такое?

Среди стопки глянцевых журналов показались корочки синей расцветки, странно напоминающие… фотоальбом. Да-да, тот самый фотоальбом, что разглядывал с одноклассницами, сидя на балконе. Я наклонился и извлек из бумажных завалов книжицу в кожаном переплете. Родители купили его, когда пошел в первый класс. И с упорностью, достойной лучшего применения выкладывали на страницах хронику моей школьной жизни. Когда семья распалась, мать не бросила дурацкого занятия. Как одержимая, распечатывала и крепила фотографии на страницах, словно это имело хоть какое-то значение. Кому они нужны, кто на них смотреть будет? Разве что подвыпившие одноклассницы от нехрен делать.

Открыв корочки, я уставился на пустующую страницу. Не понял, а где линейка на первое сентября? Где тощий пацан с букетом пионов в общем строю первоклашек, таких же напуганных, как и он сам? Перелистываю страницу и натыкаюсь на очередной девственно чистый лист. Даже намека нет на фотокарточку.

Не то чтобы это имело большое значение… Уж не для меня, так точно. Я этот альбом никогда в руки не брал, если только переложить из одного угла в другой. Мать о нем раньше заботилась, и Олька заинтересовалась, когда начали встречаться. Самолично заполняла совместными фотками, все шутила — говорила, что на будущее, детям будем показывать. Вот только не уточняла, чьим… Я-то наивный полагал, что речь шла о наших с ней общих.

Пока размышлял, рука продолжала переворачивать страницу за страницей. И куда подевались все снимки? Неужели не отложились в сознании? Не хватило памяти в синапсах или оперативки у нейронов? Я еще понимаю, если бы брался за альбом лет пять назад, но ведь смотрел же недавно, буквально на днях.

Очередной белый лист и снова, и снова… Пальцы привычно берутся за картонный уголок и замирают — стоп, а это что? С покрытого временем глянца на меня смотрели счастливые глаза Дашки. Все-таки нашлось место для одной единственной фотокарточки.

С трудом вспоминаю обстоятельства, при которых был сделан снимок. Одна из многочисленных посиделок на квартире, с литрами лимонада и джойстиками в руках. Мы часами рубились в приставку, а когда надоедало играть, то смотрели фильмы или мультики. С нами всегда был третий лишний — Костик. Точнее я его таковым не считал — дружбан, как ни крути, а Дашка… А Дашка была слишком тихой и скромной, чтобы возмущаться по данному поводу.