— То есть…

— То есть что, Рома? — забившись глубоко в свой панцирь, холодно перебиваю.

— Всё было игрой?

Смотрю в родное лицо, выискивая на нём следы драки, а в паре метров стоит мой жених. Ненавистный, противный, навязанный.

Он разговаривает с папой.

И в этот миг, я осознаю, да ведь Гордеев совсем не знает жизни. Его любимое занятие — тратить деньги отца. Всё.

Худощавый миловидный блондин. Полная противоположность Романова, который действительно единица. Он сам своим трудом добился таких высот.

Я считала его мажором, а на деле он оказался намногим больше.

Да. Мажор.

Да. Несносный.

Да. Хам хамский.

Да. Бессердечный

Но я знаю, что это только его игра.

Настоящий он совсем другой, пусть и "маски" так же являются его частью.

Но папа считает, что ВАДИМ — лучший выбор для меня. Пф-ф-ф. Скорее для его бизнеса. Породнится с семьей Гордеевых — сказка.

Он никогда не примет Рому. Да и мы не сможем быть вместе.

Слишком многое натворили. Столько стоит между нашими отношениями. Столько всего.

— Тебе ли говорить о игре, Рома? — выдавливаю, сглотнув.

Любимые глаза зажигаются опасным огоньком.

— Ты на меня поспорил. Я поспорила на тебя. Поиграли, развлеклись, зашибись. Теперь иди, — взмахиваю рукой, отгоняя его, как муху.

Но Ромка не был бы собой, если так легко ушёл.

Он хватает меня за ту ладонь, которой я махала. Замираем друг перед другом. Грудная клетка парня тяжело вздымается.

Всеми силами стараюсь показать, что мне он безразличен. Что сердце не заходится. И дышать без него легче лёгкого.

— Я не дам тебе выйти за него, — категорично шепчет невыносимый.

Миг. И я повисла вниз головой на его плече.

— Отпусти. Отпусти меня, — хнычу, из последних сил сдерживая солёные капли.

Но мажору похр*ну на моё мнение и мнение людей вокруг.

Идёт к выходу.

Чёртов робот.

Увязла в решение, как вырваться, но при этом не упасть на пол. Поэтому не замечаю в упор, что отец довольно улыбается, глядя на нас.

А его ассистент что-то быстро объясняет Вадиму, порывающемуся спасти свою невесту, из сильных лапищ "маньяка".

— Пап, ну, что ты имеешь ввиду?! Почему я не могу продолжить учиться?

— Можешь, доченька, можешь, — отпив кофе, улыбается Марков старший.

До момента, как я радостно захлопала в ладоши, что обошлось. И в этот раз, кару небесную избежать смогла, спокойно обламывает:

— Но не в своём хересе.

— Па, не херс. Хек, — еле сдерживаюсь, чтобы не расколошматить макбук.

Нельзя, Ева, нельзя, сама себе твержу. Пока отец не снимет "бан", нельзя. Денег на новый «макинтош» — нет. Придётся потом скотчем обматывать, позориться на всю округу.

— Да хоть пи*дек, доча. Ты погляди во что превратилась. Клубы, тусовки, алкоголь. Наркотики то ещё не употребляешь? — исподлобья смотрит на меня красивый мужчина.

Чего прикопался?! Обычно совсем не контролирует, а тут, как с цепи сорвался.

Неужели очередная любовница провинилась, и он её отправил в далёкие дали, грустно думаю, водя пальцем по краюшку чашки. В ней обычный чай.

Я и сама поняла — надо завязывать. Допьюсь, что скоро мать родную не узнаю. Всё из-за урода этого. Смог всё-таки разбить вдрызг моё глупое сердечко. Такой наглой была. Так храбрилась.

Чтоб отсохло у него всё, что ещё не отвалилось, благодаря моим "тёплым" пожеланиями.

— …концентрации — ноль. Сомневаюсь, что ты сейчас трезва. Всё, Ева. Всё! Баста, — вырывает голос отца из воспоминай.

— А-а? — пару секунд не понимаю, что он имеет ввиду.

— Финир[1], - переходит на французский отец, чтобы, наверное, было понятнее.

— Берёшь билет на самолёт. В Москве чтобы была не раньше среды.

— Папа, — офигеваю от поворота. От это задумалась.

— Я сказал. В среду. Чтобы. Была. В Москве, — отчётливо повторяет мужчина.

— Денег больше на свои развлекушки не получишь.

— Ты оставишь свою дочь без еды? — в священном ужасе, шепчу.

— Тыщ двадцать тебе хватит.

— Двадцать? — хвастаюсь за сердце.

Ой, застучало, ой, забилось. Умру, как есть умру в рассвете лет.

— Ева, — строго сводит брови родитель.

— Прекращай спектакль. С голоду не помрёшь. Остальное у тебя и так есть. Шмоток дохера и больше, всяких мазючек, причём элитных, чемодан. Чемодан, Ева, косметики!

— Да-а не чемодан. Всего лишь маленькая сумка, — закатываю глаза.

Мужики!

Как не понимать простой истины — ума не приложу. Каждая моя баночка, тюбичек и бутылечёк — очень и очень важны.

Не буду ведь перед друзьями чушкой ходить. Да и перед посторонними — тоже.

Отец считает мне надо губы помазюкать гигиеничкой, за сто рублей, да всё?!

Так меня на смех подымут, раньше чем скажу "дратути".

Спрашивать будут, чего такой естественной побыть решила.

— Всё. До среды, доча, — устало выдыхает папа.

— Будь умницей, хоть раз сделай, что прошу.

Затыкаюсь, правда понимая, что нужно остановиться. Если я надавлю, или стану истерить. Чувствую, и двадцати тысяч не перепадёт. Отец — не тот человек, которого можно прогнуть.

Придётся собирать вещички и ехать.

Спустя четыре дня…

— Ева Михайловна, — окликает водитель, стоит выйти из аэропорта.

Поздоровавшись, позволяю забрать вещи, и уложить их в багажник.

Обойдя машину, залезаю в салон.

— Так устала, — закрыв глаза, облокачиваюсь на сидение, вытягивая ноги вперёд.

— Дома будет время отдохнуть.

Удивлённо распахиваю веки.

— Па-па? — неуверенно… жалко, смотрю на Маркова.

— Кого-то другого хотела увидеть?! — по-доброму смеётся он.

С визгом подлетаю вверх. Лихорадочно крепко-крепко обнимаю мужчину.

— У меня пара часов свободны. Куда хочешь поехать? — ласково поправляя съехавшую с меня кепку, спрашивает отец, а я готова повторно завизжать от его заботы.

Не в стиле Марковых, проявлять сентиментальность. Но…

— Ну-ка не плачь. Не плачь, говорю, — с напускной строгостью, басит отец. Заметив, что промакиваю глаза, но пытаюсь продолжить рассуждать дальше.

— Я не плачу, — мотаю головой.

— Просто рада тебя видеть, — искренне улыбаюсь.

Отец терпеливо ждёт, когда я наобнимаюсь с ним.

— Ладно, отодвигаюсь. Пора и честь знать, — хмыкаю, заметив, что он тянется к телефону.

— Все нужное я подготовил, — одновременно и кому-то печатает, и разговаривает папа.

На секунду возникает вспышка гнева, тут же тушу её. Полна привыкнуть. Он всегда в работе. Ни минуты без неё не может.

— Жить ты будешь у нас.

— У нас? У кого "у нас"? — непонимающее хлопаю глазами.

— У нас с синичкой.

— Ты себе птицу завёл?

— Это моя невеста, Ева. У неё фамилия Синицина. Поэтому я её так зову… иногда.

— И сколько лет твоей невесте?

— Ева! — одёргивает отец.

— Сколько лет твоей невесте, папа?

— Ева, какая разница? — продолжает увиливать Марков, но я настойчива как никогда.

— Отец!

— Двадцать ей. Двадцать. Довольна? — взрывается мужчина. Испуганно замираю.

Он не повышал голос никогда. Однажды я машину его дорогущую разбила, достал из её перекореженной всей, осмотрел. Сто раз спросил в порядке ли, что болит. Но не кричал.

А машина вдребезги была. Странно, что я осталась мало того, что жива, так и отделалась одной, пусть и глубокой царапиной на ноге. Осколок стекла располосовал ткань брюк, задев кожу. Мышцы, слава богу, не пострадали.

Но сейчас…

По лицу вижу, что уже пожалел, что накричал. Но упрямый характер, не мог позволить ему извиниться. Поэтому он, как и я, отвернулся к окну. И вскоре сконцентрировался на телефоне, про меня забыв.