Пьянка достигла своего апогея, но вино и еда мало прельщали задумчивого протектора. Приличия ради он медленно цедил из кубка и смеялся вместе с пьяными братьями. К шестому рогу Кеан вспомнил про Кассия. Дайре сказала, что он снова буянил в исповедальной галерее. В прошлый раз, будучи в пьяном бешенстве, он отколол руки у одной из статуй и потом долго расплачивался за этот проступок. Не хватало, чтобы друг снова навлек на свою голову неприятности. Вздохнув, Кеан встал из-за стола, предупредив Бернардо и Рауво, что пошел усмирять Кассия. Пьяные братья посмеялись над ним, предложив ловить на красный плащ, как разъяренного быка. Очень смешно! Идиоты.

— Не бойся, мы тебе поможем! — кинули они в спину удаляющемуся протектору.

Спустившись в исповедальную галерею, Кеан ожидал услышать нестройные песни вперемешку с медвежьим ревом и грохотом камня, но стояла мертвая тишина. Медленно, чтобы ненароком не наткнуться на обезумевшего здоровяка, Кеан приступил к осмотру камер. Они казались темными провалами на фоне слабо освещенной галереи.

Кассий быстро обнаружился в одной и камер. Он дрых во тьме, прямо на полу, в огромной луже вина или, может, собственной мочи. Все свечи давно погасли, оставив после себя лишь запах воска.

— Кассий, — тихо позвал Кеан, — это я, — и чуть тише пробормотал под нос, — Всеблагой, пусть это будет только вино…

Кеан пошарил в поясном кошеле в поисках огнива и зажег поднятую с пола свечку.

— Кас?

Свечка задрожала у него в руках.

Стены исповедальной камеры были исписаны запретными символами. Красные потеки застыли на белом мраморе статуй, похожих на изувеченные трупы. Кассий лежал на боку. Горло растянулось в красной улыбке, а рядом, прямо в огромной луже натекшей крови, лежали бритва и книга.

— Нет… нет…

Бросив свечку, Кеан упал рядом с Кассием, пытаясь зажать рану, но тот был уже мертв. Пальцы тщетно размазывали застывшую кровь.

— Нет… не может быть…

Все внутри обмерло. Кеан запоздало обернулся на шаги и смех, доносящиеся из галереи.

— Эй, Кеан ты его усмирил?…

Слова застряли в глотке.

— Что?!

Покачивающийся круг фонаря выхватил из темноты оскверненную камеру и разом протрезвевшие лица братьев, так и застывших в проеме. Кеан отнял от раны товарища перепачканные кровью руки:

— Я…

— Зачем ты это сделал?! — закричал Бернардо. — Что ты наделал?!

Он кинулся на Кеана, вдавив в окровавленный пол, но тот совсем не сопротивлялся, превратившись в мягкую тряпичную куклу.

В голове Иллиолы промелькнули только две мысли: «Почему это произошло со мной?» и «За что?».

Племя волновалось.

Дельфин чувствовал это каждой полоской на теле, каждой косточкой и мышцей.

Вот-вот грянет шторм.

Буревестник больше не разговаривал с ним. После того, как Дельфин вытащил его с полыхающего поля боя, драчун не проронил ни слова. Дельфин чувствовал себя предателем, и в то же время — сильным. Он принял решение и спас жизнь хотя бы одному из братьев. Он тешил себя этой мыслью, пока не увидел казнь собственными глазами. Кости Ондатры ломались, кровь лилась на доски, и люди кричали от восторга, готовые разорвать его брата на части. Красный зверь полыхал от ярости.

После казни Буревестник окончательно отрекся от Дельфина. Конец Ондатры был таким темным и мрачным, что, казалось, затмил все хорошее, что было между ними, разорвав тесные узы дружбы. Впервые за долгое время Дельфин ощутил себя бесконечно одиноким.

Одиноким, но сильным.

Обожженные солью раны причиняли много неудобств, особенно свежий шрам на лице. Он рассекал его по диагонали, острые углы напоминали хребет Каменных клинков за стенами города. Расколотое лицо, и старый он тоже был расколот на части.

После казни люди не вернули ни тела Ондатры, ни его копья. Выкинули его, словно тухлую рыбу. Район Акул оцепили плотным кольцом стражи, стаям запрещалось покидать свои гнезда. Люди сначала обманули, потом предали, а после обескровили. Люди не считали их равными себе. Дельфин горько оскалился. Может так оно и есть. Племя не строило каменных домов, кораблей и не стреляло из огненных трубок, но этого не умеет и Извечный. Однако люди боятся его.

Теперь им стоит бояться племени.

Ондатра не был любим, но Дельфин не поверил своим глазам и ушам — стая кричала от боли и ненависти, словно каждого из них прилюдно уронили на колени, раздробив все суставы.

Люди надеялись на железную одежду и огненные палки, но они ничего не знали о племени. Обычай требует кровавой платы, и морской народ окрасит этот город в цвета мести, даже если придется прыгать грудью на пики.

Но им не придется. Дельфин снова оскалился уголком рта и посмотрел на Ската, призвавшего стаю к тишине. Сейчас вожак объявит, что пора отправиться за кровавой платой, и все будут выть, ликовать и потрясать оружием. Потом он тихо подзовет к себе презренного труса с расколотым лицом, будет спрашивать и слушать, ведь никто здесь не знает людей лучше него. У Дельфина как раз было несколько смелых идей.

Вот-вот грянет буря, и она унесет не одну человеческую жизнь.