Эстеву Соле выпала великая честь готовить при дворе Черной Маски к празднику его Восшествия. Эта церемония – важнейшая в человеческой истории, ведь Черная Маска – это живое божество, олицетворяющее победу над мраком.

– Живей! – прикрикнул он, вытерев пот со лба.

На кухне стояла невообразимая жара, поэтому Эстев позволил себе небольшой перерыв. Поднявшись из подвалов, он прошел по широкому служебному коридору и высунулся в ближайшее окно. Восхождение по обычаю праздновали в каждой харчевне и каждом доме Ильфесы. Укутанный ночью город напоминал темный альков церкви, заставленный тысячами горящих свечей. На горизонте, словно большая жемчужина, сиял белый Аль, звезда жизни и процветания, символ Благодати. По городу ходили слухи, что она тускнеет, а вот ее кроваво-красный близнец Иф пылает с каждым днем все ярче и ярче, а это знак беды. Что может быть глупей, чем рассуждать о звездах?

В какой-то момент Эстев задремал прямо на широком подоконнике. В сладостном видении он пересекал тронный зал из мрамора, гладкого, словно перламутр. Ему чудился запах сладких благовоний в курильницах и еще более сладкий, полный благородства голос Всеблагого, подзывающий к себе. Укутанная в мантию фигура, выше любого живущего на свете человека, восседала на многоступенчатом троне, и колени Соле дрожали от страха и благоговения, когда он подошел к его подножию. Рука в черной перчатке поднялась…

Раздался страшный грохот и вой. Эстев встрепенулся, разом сбросив сон. «Гуси, что ли, вырвались?» – подумал он, покидая удобный подоконник.

На кухне царила гробовая тишина.

– Что, заклюй вас гайи, застыли? – прикрикнул Эстев.

Словно колокол во время пожара, прогремело в затихшей кухне:

– Его Благодать мертв. Отравлен.

«Бом!» – провозгласил колокол в часовне палаццо1, и пекарю показалось, что это с грохотом рухнуло его собственное сердце. Соле захлестнуло смятение чувств, засасывая в свой водоворот, но ледяной страх отрезвил его. Внезапно в мыслях воцарилась тишина, и внутренний голос прокричал: «Я погиб!».

И, словно не желая соглашаться с этим выводом, ноги сами понесли его прочь из кухни.

Через распахнутое окно повеяло увядшими морскими водорослями. Издалека доносился шум судоверфи и визгливые крики чаек. Асавин Эльбрено сонно отмахнулся от солнечного зайчика, словно от надоедливой мухи, а затем продрал глаза. В голове ужасно гудело, во рту стоял кисло-горький вкус похмелья, горло саднило от жажды. Убрав с лица растрепавшиеся волосы, он огляделся в поисках воды. Столик с кувшином сиротливо стоял у окна.

Несколько шагов до столика чуть не окончились падением: Асавин Эльбрено споткнулся о пустую бутылку, но чудом удержал равновесие, ухватившись за оконную раму. Бутылка прокатилась по полу и ударилась о стеклянный курган, который неприятно зазвенел. На кровати недовольно заворчали. Асавин заглянув в кувшин. Мда, сухо, как в пустыне.

Прищурившись от солнца, он выглянул в окно. «Негодница», бордель, в котором он провел замечательную ночь, стоял на пологом холме недалеко от побережья. Со второго этажа открывался отличный вид на плавный изгиб бухты, блеск морской волны, краешек судоверфи с башней Адмиралтейства и уходящие к воде ряды черепичных крыш, украшенных красными флажками с изображением черной маски, бумажными гирляндами и фонариками. Город медленно оправлялся от вчерашнего праздника. Вчера тут было шумно. «Негодница» стояла на кончике Копья Любви – треугольной границе между районами Моряков и Акул. Шаткий буфер, где люди и нелюди относительно мирно коротали яркие приморские вечера в компании развеселых шлюх и огненной кижары.

Облокотившись о подоконник, Асавин посмотрел на большую двуспальную кровать с покосившейся спинкой. Девушки уже сбежали. Солнечный луч добрался до серебряной шевелюры, торчащей из-под покрывала. Тьег все еще спал, и это к лучшему. Асавин поскреб щетину и принялся натягивать раскиданную по номеру одежду. Аккуратно переступая через бутылки, он прокрался к двери и спустился в основной зал борделя. С самого утра тут стояла духота. Поймав девку, Асавин попросил воды. Лаванда, полная брюнетка с необъятной грудью, подмигнула ему и уверила, что «все будет в кружевах». Дурацкое местное выражение, от которого некуда бежать в Ильфесе.

Лаванда с охотой побежала на второй этаж, расплескивая воду. Она питает слабость к таким, как Тьег, молодым красавчикам с аристократическим лицом, выбритым до девичей гладкости. Они провозятся там еще какое-то время. Склонившись над бочкой, Асавин ополоснулся. Он и сам был недурен собой. Смуглый, как любой другой житель полуострова, но с хитрыми светло-голубыми глазами. Серебристые волосы выгорели почти до белизны. Нос, пожалуй, длинноват, но не портил лица, а, наоборот, придавал ему добродушного лукавства. Но куда ему до отпрыска дворянской семьи, от которого за версту несет густой имперской кровью?

Вчера Асавин подцепил мальчишку, праздно слоняющегося по району Певчих Птиц. Парень нерешительно прохаживался между рядами увеселительных заведений, кутаясь в дорожный плащ с фибулой2 из чистейшей морской кости. Из-за пояса торчали изумительно украшенный кинжал-дага3 и кожаный кошель, разумеется, доверху набитый золотом. Колет4 с богатой белой вышивкой, широкополая шляпа и трость с навершием в виде серой орлиной головы. Мода имперской знати, да и убранные под шляпу волосы отдавали серебром при юном лице – явный признак рубийца, как еще их называют, в честь их острова. Очень богатый мальчишка. Асавин профессионально наживался на таких и ничуть не стыдился своего ремесла. Они ведь сами хотели понюхать жизни, а она пахнет отнюдь не чайными розами. Асавин виртуозно втерся в доверие к молодому дворянину и устроил ему увлекательную экскурсию по красотам района Певчих Птиц с конечной остановкой в «Негоднице». По цене и качеству бордель слыл одним из самых лучших, номера были просторными и матрасы почти без клопов, а эту комнату он любил за широченную кровать, которая легко вмещала четверых. Такая роскошь могла бы стоить бешеных денег, если бы не пограничное расположение и рыбьи морды в постояльцах, но Асавин справедливо считал, что акул бояться – в море не ходить. С Адиром, курчавым хозяином «Негодницы», у него был старый уговор, и часть прибыли от облапошенных дворян уходила в его замызганный карман. Схема стара как мир: богатеев напаивали кижарой, подкладывали под них местных девок, и, пользуясь их бессознательностью, выписывали баснословные счета. Асавин так поднаторел в этих маневрах, что в узких кругах его звали Сводником.

Мальчишка представился типичным для Империи именем Тьег. Он охотно ударился в разврат, с легких вин быстро перешел на кижару и скоро утонул в объятьях двух потасканных, но все еще симпатичных шлюх. Вчера Адир прогнал всех прочих клиентов, так что бордель был в их полном распоряжении. Юношу выследили, приманили, осталось только подстрелить.

Несмотря на солнечное утро в зале стояли сумерки, как в пещере. За утопленным в тени столиком курлыкала парочка рыбомордых. Краем глаза Асавин видел, как блестела их светло-серая кожа, испещренная дымчатыми волнами по всему торсу и рукам – они не носили доспехов или рубах, только кожаные портупеи, на которых крепилось оружие. Тяжелые белые косы, перехваченные ремнями, струились между сильных лопаток и мощно разведенных плеч. Их сложению можно только позавидовать, но лица подкачали. Треугольные, широкоскулые, с плошками серебристых глаз, расчерченных кошачьими зрачками, и полная пасть острых зубов. От одного их вида пробегала толпа мурашек по позвоночнику, но ильфесцы уже давно привыкли к ним, да и в «Негоднице» они частенько появлялись и даже снимали шлюх, что посмелей. Вот и сейчас они скалились девушке с кувшином пива, то ли очаровывая, то ли запугивая, кто поймет этих морских драконов.