Шлюхи высунули размалеванные лица. Пышка Лаванда охала и ахала, глядя на труп Адира. Маман Гардения, крепкая смуглая баба, деловито отодвинула ее в сторону:

– Жадность сизаря сгубила… Нехрен было пускать сюда рыб, говорила ж ему… Лаванда, Мимоза, Ромашка, че глаза вылупили? Помогите господину Эльбрено! Воды сюда тащите!

Иного от старых Адировых подельниц и не ожидалось. Многие из них в свое время были полковыми женами и трупов боялись не сильней, чем тараканов. Куда больше они боялись за свою свободу.

– Тьег, поди, оденься, – распорядился Асавин, закатав рукава. – Выпей вина, успокойся… Милая, принеси парню вина, – велел он пробегающей мимо девушке.

Та подхватила кувшин в оплетке и повела бледного как полотно Тьега наверх. Когда мальчишка скрылся из виду, Асавин шепнул Гардении:

– Говори, у Адира сегодня встреча? Ну!

– Сегодня, – буркнула та. – Ночью припрутся.

– Чудесно, – усмехнулся Эльбрено. – Кажется, это ребята Кривого Шимса. Поморники будут в восторге. Скажешь… Пусть кинут на дно.

Тела стащили в подпол, где сохранялась относительная прохлада, и запечатали в мешки с требухой, утяжелив тесаками и горшками с песком для варки ильфедры. Ночью контрабандисты с Угольного порта заберут мешки, утопят в ночном океане, и никто никогда не узнает, где нашли вечный покой эти моряки, акулы и Адир Салмао. По Адиру, пожалуй, Асавин будет скучать, работать с ним было очень выгодно. Кто знает, каким окажется его наследник и захочет ли вести темные дела.

Когда девки отскоблили зал до небывалой доселе чистоты, приятели по несчастью отправились в Купеческий район, в банк Золотая Птаха, что принадлежал влиятельному семейству Сарафино. В здании был внутренний дворик с небольшим апельсиновым садом и фонтаном, украшенным лазурной мозаикой. Асавин коротал время там, попивая предложенное вино и шербет, пока обслуга прыгала вокруг Тьега, словно нищие за подаянием.

Когда бархатные сумерки опустились на Ильфесу, и ряды домов засветились разноцветными фонариками, с бумажными делами было наконец покончено. Приятели пошли вдоль усаженного пальмами парка между кварталами зажиточных господ. Тьег передал Асавина аккуратно свернутую расписку:

– Вот. Сможешь снимать понемногу или одной суммой, здесь все оговорено. Мой личный счет, так что никто не задаст лишних вопросов. – Слегка помявшись, он смущенно продолжил: – Мне очень жаль. Все произошло по моей вине. Если бы мы выпрыгнули в окно и позвали стражу, ты не ввязался бы в эти приключения. Если у тебя все-таки возникнут проблемы с законом и этой суммы будет недостаточно, чтобы покрыть все издержки, ты всегда можешь обратиться ко мне.

Асавин усмехнулся. Какой же он еще молодой и наивный, хоть и богатей.

– Разумеется, обращусь, если буду знать, к кому. – Он протянул Тьегу ладонь для прощального рукопожатия.

Рубиец тотчас уцепился в нее и энергично затряс.

– Конечно! Прошу прощения… Обрадан. Тьег Обрадан, к твоим услугам. Двери Лазурного Поместья открыты для тебя, Асавин. А теперь… мне надо бежать, я и так пропал на сутки.

Он растворился в тени парка, оставив Асавина взволнованным. Обрадан! Невозможно, но все же… В свете ближайшего фонарика, понукаемый лаем сторожевого пса, он развернул врученный ему свиток и проверил подпись с печатью. На него смотрел ощерившийся коронованный грифон Священной Империи. Тьег Обрадан – не просто дворянин, а член императорской семьи. Невероятная удача. Таким знакомством можно было бы воспользоваться в будущем, когда придет черед новой попытки покушения на Шейадана. Рука руку моет.

Вспомнив изрубленных акул, Асавин нахмурился. Покой в Медном и Угольном портах последние годы держался на хрупком мире между людьми и морским народом, соседствующими на одной земле уже больше двадцати лет. Скоро миру настанет конец. Две убитые акулы – это не так уж и страшно. Полосатые сами горазды пускать друг другу кровь. Страшнее морская горячка, ведь всем известно, что она возникает у тех, кто ест мясо рыболицых, стремясь заполучить их небывалую силу. А такого акулы точно не спустят.

Ондатра не любил Угольный порт и этот пляж, покрытый мусором и мелкой галькой. От мутной воды шел запах нечистот и тухлятины, его чувствительный нос улавливал в этой какофонии оттенки гниющей человеческой плоти. Плавать в такой грязи – все равно что в луже, поэтому Ондатра прохаживался по берегу, превозмогая жару. Да, в Ильфесе Небесный Мореход чересчур сильно гневался на всех, кто живет внизу. Но Ондатра слышал, что южнее есть еще более жаркие края, целые океаны песка без капли влаги, и ему было сложно представить подобный мир.

В Нерсо, откуда Ондатра прибыл месяц назад, гораздо прохладней. Возможно, дело в обилии тенистых деревьев прямо у кромки воды. Здесь же к берегу лепились человеческие норы, а прохладные рощи таились далеко в глубине человечьего рифа. Ему не разрешалось покидать район Акул, но иногда он пренебрегал этим запретом и уходил далеко за пределы рифа, к прохладному озеру Веридиан. Этой водой так приятно дышать, что молодой охотник хмелел от одной мысли об этом месте и возвращался снова и снова, несмотря на риск быть обнаруженным. Его единственная отдушина, сокровенная тайна, которую он доверял только красному зверю.

Путь из Нерсо до Ильфесы представлялся ему легким морским приключением, однако, когда Ондатра ступил на землю, то понял, что здесь не будет ни тенистых заводей, ни дневной охоты, ни священных обрядов. Жизнь резко переменилась, из ежедневных ритуалов осталось лишь подношение крови, чистая вода превратилась в пахнущую разложением муть, от которой жабры стали болезненно бледными, а сердце сжалось, как высушенная на камнях медуза. Поморщившись от этой мысли, Ондатра почесал бледно-розовые жаберные щели в ключичных впадинах.

Пришлось лишиться и своего имени. Люди неспособны говорить на певучем языке племени, поэтому изо дня в день молодому охотнику приходилось учить их грубое наречие. Когда он освоил азы, ему приказали выбрать имя на языке людей. Теперь он – Ондатра, названный в честь юркой водяной крысы, живущей на берегах озера Веридиан. Непритязательное имя, под стать его скромному росту, однако в нем скрывался двойной смысл. Зверьки процветали несмотря на кажущуюся слабость, и Ондатра питал надежду на собственное процветание.

Первые дни в Ильфесе, чтобы не сойти с ума от обилия чуждых образов, он судорожно искал вокруг нечто знакомое, и, найдя, обрел уверенность. Вот и сейчас Ондатра отождествлял людей с морскими гадами, занятыми повседневными заботами. Коричневые от загара нищие в одних ветхих набедренных повязках и головных платках копались в прибрежном песке в поисках ценного мусора. Это – мелкие креветки, рачки, стоит оскалиться на них, и они тотчас разбегутся, роняя немногочисленное добро. А вот тот, кто прожигал его спину взглядом, притаившись под навесом для лодок – рыба другого сорта. Этот вцепится в спину, стащит с мертвого тела портупею из блестящей акульей кожи, чтобы продать на человечьем рынке.

Ходило много слухов о пропавших без вести кораблях и охотниках, что навсегда потерялись в лабиринтах человечьего рифа. Племя принимало потери. Борьба – неотъемлемая часть жизни, а смерть – неизбежная жертва богам и главному из них, Вечному Шторму, Дающему и Отнимающему. Погибнуть во время охоты или костяной ловли, пролить последнюю кровь в горячке боя – это ли не желанная участь любого воина? Только чаще всего люди дарили скверную смерть, уродовали тела или употребляли в пищу, что недозволено сухопутным тварям. Вылазки за Красной Платой на несколько лет поубавили пыл людей, но все равно время от времени кто-нибудь пропадал.

От этих мыслей Ондатра поежился. Страх – удел слабых, но он уже давно смирился, что далек от идеала племени. Ростом молодой охотник уступал своим братьям и сестрам. Они должны были сожрать его еще до формирования первичных легких, однако Ондатра выжил. Почему боги дали ему вырасти? Все равно из-за своего дефекта он никогда не станет равным прочим воинам племени и не найдет пару для продолжения рода. Даже старейшины не могли ответить на мучивший его вопрос.