Уна повернулась, сфокусировала на нем пьяные глаза.

— За кого? За тебя что ли? — и разразилась злым хохотом.

Неприятно, но Эстев ожидал подобного ответа.

— Может вы друг друга и стоите, — произнес он, не сводя с нее глаз. — Оба с упрямством отталкиваете тех, кто пытается быть добрым с вами, словно чего-то боитесь.

— Нихера ты обо мне не знаешь, — чуть мягче ответила Уна. — Не судьба мне быть честной женщиной. Я и крала, и убивала, и торговала телом, во мне не осталось ничего чистого. Не хочу быть благочестивой матроной и сдохнуть за пряжей в окружении внуков, — она пьяно вздохнула, налив себе полную кружку, а затем вдруг чокнулась с Эстевом. — И про Морока ты нихера не знаешь, кретин…

— Знаю достаточно, — Эстев сделал глоток. — Хладнокровный бесчувственный чурбан.

Уна пьяно хихикнула:

— Тогда я расскажу тебе сказку… — залпом осушив кружку, она продолжила. — В далеком городе жила-была девочка с семьей… Ну как городе… Скорей, большой сраной деревне вокруг замка, каких в Аделлюре дохрена. Мать ее умерла родами, оставив наедине с сестрами и отцом. Девочка мечтала сбежать из дома… Потому что отец свихнулся, как овдовел. Насиловал их с сестрами, и никто не мог сказать этой мрази слова поперек, ведь был он уважаемым человеком. Жрецом.

Эстев покрылся холодными мурашками. Уна устало облокотилась о бочку, сдаваясь на милость алкоголя. Мутные глаза уставились на столы с пьющими.

— Однажды он так сильно избил ее старшую сестру, что та умерла. Он сказал всем, что от болезни, и опять же, никто не посмел пойти против. А мне стало страшно, что следующей буду я.

Уна забыла, что рассказывает сказку, да и Эстеву давно стало понятно, о ком эта страшная история.

— И тогда я взяла в охапку младших сестер и побежала, но он все равно догнал… нашел… вернул… Стало совсем худо. Весь город знал, но нельзя трогать жреца. Боги покарают, — Уна устало прикрыла глаза. — По городу проезжал путник. Выглядел, как аделлюрец с востока, рыжий, конопатый. Ехал мимо нашей фермы, попросился на ночлег, а ночью застал отца со мной. Его не остановили ни божественные знаки, ни посулы небесной кары. Он пустил кишки этому старому ублюдку, дал нам свободу. Все, что я знала о своем спасителе: его зовут Морок и он едет на Юг. Прошло много лет. Я выросла, стала ловкой, умелой, научилась стрелять, разбойничать в местных лесах, а после отправилась на Юг в поисках лучшей жизни. Конечно, я мечтала найти того самого Морока. Конечно же, я влюбилась. Я узнала, что в Ильфесе, в самых черных ее безднах, и правда живет один человек с таким именем, но он выглядит абсолютно иначе. Все равно я решила поговорить с ним, вдруг он знает что-то о том Мороке, которого я люблю… — Уна улыбнулась. — Я подошла к нему, заговорила… и увидела, что он узнал меня. А потом услышала его голос. Это был он, тот самый Морок. Не знаю, как он смог изменить свой облик, но я полюбила и это его новое лицо. — Уна снова прикрыла глаза, словно засыпая. — Да, он делает мне больно, отталкивает, но я точно знаю — он помнил обо мне столько лет. Верю — однажды он меня подпустит, ведь мне не страшно, даже если он — лесной дух. Я бы не удивилась… Однажды он меня подпустит… но пока мне обидно, хочу сделать глупость…

Она швырнула кружку с расплескавшимся самогоном, поднялась на трясущиеся ноги и поковыляла к толпе. Упала на колени первого попавшегося мужика, засмеялась в истеричном веселье, обняв его за шею и позволив облапать себя за талию, словно портовая шлюха. Морок посмотрел на этот спектакль ледяными черными глазами, в которых ничего нельзя было прочитать. Эстев понял, что его сейчас стошнит от этой грязной истории. Он поковылял в сторону конюшни, подальше от этого разнузданного гульбища на костях и трупах.

Лошади… Как там они? Наверное, огонь перепугал их до смерти… Из конюшни пахнуло сеном, из ближайшего стойла раздалось короткое ржание, а издали — мерный шорох метлы. На мгновение Эстеву показалось, что это Рихард. Он был продолжением этого места, спал тут же, прям на сене. Покачнувшись и чуть не упав навзничь, Эстев поковылял на звук. Конечно же, это не Рихард. Низкий, коренастый, чернявый… Марсэло. Эстев задохнулся от внезапно нахлынувшего гнева.

— Это… не твое! — крикнул он, еле ворочая непослушным языком, и вырвал метлу из рук солдата.

Как смеет он прикасаться к вещам Рихарда?

— Теперь мое, — прорычал коренастый, вцепившись в потертую ручку, словно в древко копья. — Вали отсюда, пьяный ублюдок!

Его грубость и презрительный тон окончательно расшатали нервы Эстева. Издав вопль ярости, толстяк накинулся на Марсэло, размахивая кулаками, только тело, и без того неловкое, было одурманено самогоном. Солдатик без труда ушел от удара, поставив подлую подножку. Толстяк неловко завалился под тяжестью собственного веса и приложился щекой к засыпанному сеном полу. Боль была далекой, приглушенной ватным опьянением, но горечь и стыд были яркими, как вспышки в темноте. Соле показалось, что он может ослепнуть от них, а, может, это перед глазами пробежали болезненные искры от удара…

Темный провал. Тихий голос. Темнота, слегка подсвеченная красным, вертелась и раскачивалась, как флюгер. Эстев пришел в себя, сидя на полу в какой-то лачуге, пока кто-то пытался стянуть с него одежду. Он с трудом сфокусировал взгляд. В лачуге было темно, только откуда-то с улицы долетал свет масляного фонаря, но Ири он узнал по очертаниям

— Господин Морок просил сделать тебе ванную, — сказала она, указав в сторону.

Мда, ванная. В его доме была тяжелая, металлическая, с витыми ножками и блестящими розами, как на пироге. Это же была застеленная тканью деревянная бадья, в которую вряд ли получится поместиться полностью. И все же это была ванная. От воды шел пар. Какая Ири молодец. Наверное, долго таскала и грела ее, чтобы он мог позволить себе такую роскошь. Эстев не мылся уж две недели, и его рубашка пожелтела от пота. С трудом поднявшись на ноги, он сам стянул с себя рваную одежду. Ири куда-то пропала. Оно и к лучшему, ему было стыдно раздеваться перед ней. Соле свалил грязное тряпье бесформенной грудой и залез в воду, вздохнув от удовольствия. Как хорошо… Он снова на время отключился, разморенный теплом, и пришел в себя, когда что-то защекотало ему нос. Волосы. Обернувшись, Эстев увидел, как Ири срезает свалявшиеся колтуны с его головы. В последний раз он расчесывался тоже две недели назад.

Разом навалились эмоции. Грязное поведение Уны, смерть Рихарда, манипуляции Морока, неопределенность судьбы. Отвратительный Марсэло, который словно присвоил себе память о друге. Во всем этом мраке и пьяном тумане единственным светлым проблеском было поведение Ири. Он взял ее за руку и по наитию прижал к своему лицу, как когда-то ластился к матери, чтобы та пожалела его, когда его обижали другие мальчишки, сильные, дерзкие агрессивные, каким он никогда не был.

Ири расценила этот жест по-своему. Приложила его ладонь к себе, и Эстев почувствовала нежную кожу. Голая женская грудь. Наверное, будь он трезв, то смутился бы и сбежал, но он был пьян, и это была первая женская грудь, которой он коснулся со времен раннего детства. Гипнотизирующее зрелище, еще более завораживающее ощущение. Эстев не мог оторвать от нее ладони, и эта пустота в голове, горячая и красно-черная, ему очень понравилась. Улыбнувшись, Ири спустила платье на пол и погрузилась в его ванну. На мгновение Эстеву показалось, что это Уна, и он уцепился за этот самообман. Уна гладила его по лицу, дарила влажный поцелуй, ее тяжелые груди скользили по торсу, а тело дарило пьянящую жаркую тяжесть. Стало вдруг так хорошо. Плеск воды, ее волнистые волосы, скользящие по его лицу, а внизу живота так приятно, что сложно терпеть. Так вот как это, когда спишь с женщиной? Словно прыжок с огромной высоты, оканчивающийся резким взлетом. Вода остыла, но ее горячее тело все равно продолжало греть. Все остальное превратилось в пьяные обрывки. Эстев не помнил, как выбрался из ванной, как оделся во что-то чистое и куда лег, и только чужое тепло под боком разбудило его под утро.