Пока малышня готовилась к прогону сцены с фашистами, Юрка с ПУК-ами и Володей сидели в зрительном зале на соседних креслах. ПУК молчали, но всё равно мешали Юрке, при них он обязан был делать вид, будто ничего особенного не произошло и не происходит, хотя внутри Юрки уже больше часа визжали сирены, гудели поезда, все дымилось и грохотало: «Хватай Володю и беги!»

— В чем-то Ольга Леонидовна права, — задумчиво произнесла потенциальная жертва похищения. — Партизаны находились там под постоянным подозрением. В Оболи две тысячи немецких солдат, колонна карателей. Смерть под пытками партизанам была обеспечена, только попадись… а мы играем так, будто герои вообще страха не испытывают!

— Ей не пионеры нужны, а актеры драматического театра! — возмутился Юрка. — «Мораль этого спектакля в том, чтобы показать, что каждый человек может быть героем», — повторил он слова воспитательницы. — Знаешь что? Мы настоящие не смогли бы воевать и тем более победить, как те дети, которые сражались в войну. А она просит, чтобы мы это сыграли.

— Ой, не болтай, Конев, накаркаешь. Всё мы сможем, — скривилась понурая Ксюша.

— Я же говорила, что надо современное ставить, — протестующе заявила Ульяна и негромко запела приятным голосом:

Полина равнодушно пялилась в пол.

Володя не обратил на протест никакого внимания, взглянул на Юрку и пожал плечами.

— Смогли бы. Война же — так и так убьют, тут либо сдаться, либо мстить за тех, кого уже убили. Ладно, это лирика. К делу.

В зале царила напряжённая атмосфера. Володя, который и так в этих стенах всегда становился натуральным требовательным худруком, теперь и вовсе стал безжалостным: не обращал внимания ни на что вокруг и полностью погрузился в репетицию. Срывался на крик, ругал актёров, гонял малышню, хотя те и без того сегодня были тише воды ниже травы.

А Юрке было откровенно скучно. До сцены с Краузе было ещё далеко, не факт, что Володя вообще собирался прогнать её сегодня. И вот чем ему было заняться? Томиться в ожидании окончания репетиции и надеяться, что Володя будет в настроении поговорить с ним? Ну нет, Юрка устал всё надеяться и ждать — ему последние три часа казались вечностью. Хватит ждать, что Володя всё решит за него. Он и так уже сделал огромный шаг Юрке навстречу, и теперь пришла его очередь брать всё в свои руки.

Посреди репетиции казус случился с Ульяной, когда в очередной раз стали прогонять сцену с «Юными мстителями» и Ульяна в очередной раз переигрывала: читала свои реплики с раздражающим энтузиазмом и выражением.

Юрка наблюдал за реакцией Володи — как тот скрежетал зубами, раз за разом указывал переигрывать сцену сначала, наставлял Ульяну говорить спокойнее и с чувством… И каждый раз Ульяна повторяла одни и те же ошибки!

Раз на десятый Володя не выдержал. Поднялся на сцену прямо во время одного из коротких монологов и оборвал Ульяну на полуслове криком:

— Неужели ты не слышишь, как ужасно играешь? Ты понимаешь, что ты мститель? Ты партизан, Уля! Почему ты говоришь свой текст так, будто со стульчика на утреннике в детском саду?

Володя, конечно, перегнул палку. Юрка нахмурился — сейчас, среди общего напряжения, после критики Ольги Леонидовны, это было уже слишком. Неудивительно, что Ульяна разревелась: не пытаясь сдержать и скрыть слёзы, хлюпнула носом и громко заплакала. Но Юрке всё же не было её жалко, ведь как ещё ей нужно было объяснять, если она не поняла с десятого раза? А вот Володя тут же пожалел о своём поведении и бросился утешать Ульяну. Приобнял её за плечи, и та не упустила возможности тут же уткнуться ему в плечо, явно пачкая рукав рубашки слезами, соплями и тушью.

— Ульяна, извини меня, я не хотел так… Глупость сказал. Ну всё, ну перестань.

А Ульяна вздохнула и прижалась ещё крепче.

Юрку охватила злоба и ревность — ещё одна такая же, как Маша, ревёт только затем, чтобы Володя бросился лебезить перед ней. И ведь это работает! Совестливый, добренький Володя тут как тут с извинениями, унижается перед ней! «Жалостливый ты наш! — мысленно возмутился Юрка. — Танцует с Машами из жалости, небось и меня из жалости хотел поцеловать!»

Он зло потопал в угол зала, уселся на крайнее кресло, спрятавшись в тени занавеса, и, насупившись, уставился на бюст Ленина, пылящийся в углу. Вспомнив, как пару дней назад Володя заставил его стаскивать этот тяжеленный бюст со сцены, будто какого-то грузчика, Юрка фыркнул и нахмурился ещё сильнее. Украдкой осмотрелся по сторонам и понял, что на его метания никто и внимания не обратил, один лишь Владимир Ильич из угла понуро глядел на него гипсовыми глазами.

— Что смотрите? — тихо спросил Юрка. Его никто не услышал — со сцены всё ещё раздавались надрывные всхлипы Ульяны и виноватое бормотание Володи.

Ленин ему ничего, конечно, не ответил.

Юрка встал и подошёл к бюсту — высотой тот был примерно такого же роста.

— Никому я не нужен, — пожаловался Юрка и протянул руку ко лбу Ленина. Провёл по шероховатой гипсовой лысине, тяжело вздохнул. — Мы с вами похожи, да? Вы тоже стоите в углу тут и пылитесь, никому не нужный… Эх, только вы меня и понимаете, Владимир Ильич. — Юрка взял голову бюста в обе руки и, потянувшись вперед, поцеловал Ленина в лоб. — Спасибо, что выслушали, мне даже полегчало…

— Юра! — зашипел Володя за его спиной. — Ты что творишь?! — судя по тону, он был в ярости.

Юрка повернулся, взглянул на худрука. И правда, тот был разозлён не на шутку — его глаза метали молнии. «Ульяну так он успокаивает, лебезит тут перед ней, а на меня кричит?»

— Чего? Я репетирую! — и начал читать с листа Ленину в ухо: — Милая фройляйн, в стволе этой штуки, — он сложил пальцы пистолетом и ткнул ими Ленину в висок, — находится всего лишь один маленький тупоносый патрон. Его вполне достаточно для того, чтобы сделать ненужными все наши дискуссии и поставить последнюю точку в вашей жизни. Подумайте, милая фройляйн, последнюю точку в человеческой жизни!

— Юра, что это за антисоветские выходки?!

Юрка обернулся и растерянно посмотрел на него. Он сердился на то, что Володя упрямо его игнорирует. На сцене ревела Ульяна, а подруги и малышня хором её успокаивали.

Володя подошёл к нему и сказал в самое ухо:

— Ты ведь понимаешь, как это выглядит, да? Ты оскорбляешь память вождя революции.

— Ой, да было бы что оскорблять! — насупился Юрка.

— Как это понимать?

— Да к черту эту революцию! К чёрту Леонидовну с её партизанами и фашистами! Они с Санычем только и делают, что одних обеляют, а других — очерняют…

— Чего? Ты хочешь сказать, что фашизм очернили? Свихнулся? Что, так ролью проникся, что фашизм теперь не зло?

— А может, наоборот, коммунизм — не добро? А что? Володь, ты никогда не задумывался о том, почему нам так мало рассказывают о фашистской Германии? Все только об одном: война, истребление, концлагеря, а как же социальная и политическая структура? Почему про них — ничего? Не потому ли, что в СССР в то время все было точно так же, только вместо евреев в лагерях — несогласные, а вместо арийцев — партийные? У них даже своя пионерия была. Следовательно, то, что мы тут ставим — неправда, хотя бы только потому, что тут утверждается, что все немцы — мрази.

— К чему ты клонишь? — нахмурился Володя.

Юрка и сам не понимал. Он снова как маленький ребенок нес полную околесицу только ради того, чтобы на него обратили внимание. Юрке это не нравилось, он был противен сам себе, но ничего не мог с собой поделать. Не мог дать Володе снова вернуться к Ульяне.

— К тому, что немцы — такие же люди, как мы, а не мрази.

— Ой, да тебе-то откуда знать, мрази они или нет! Оттого, что у тебя дядя там живет? Ну и что? Это сейчас они нормальные, а тогда целая нация превратилась в убийц!

— Не вся, — воскликнул Юрка.

— Ну, ясное дело, что не вся! Но Юра… Ох, нет, ну ты совершенно несистемный человек! Свободным быть можно и даже нужно, но не здесь! И если не можешь перестроиться, научись врать. Так, как говоришь ты, даже думать нельзя!