И опять уныло:

— Не хочу песню, — возмутился Пчёлкин, — мне надо стишок! Там про «А на кладбище ветрище, срака… градусный мороз». Там сторожа ещё понос прохватил, и мертвец из могилы вылез.

Юрка вздохнул:

— Ладно. — И начал.

Разумеется, Юрка знал этот стишок. И Пчёлкин знал. Все его знали, и всем он порядком надоел. Просто Пчелкину, видимо, было весело оттого, что такое рассказывает взрослый.

Когда Петя наслушался и отстал, а Володя, освобожденный от Саныча, стоял и оглядывался, ища кого-то. Юрка подбежал к нему рассказать про Иру, но сперва спросил:

— Зачем Саныч подходил?

— Извиниться. При всех он не мог. Он вообще мужик скромный. Матом орёт, но скромный.

— Как это матом? — Юрка решил, что неправильно расслышал. Не верилось, что он, Пал Саныч, на такое способен. Оказалось, способен.

— Он час назад на меня матом при детях наорал. Хороша педагогика, правда? Какого вожатого будут слушаться дети, если при них на него директор орёт?

— Вот он…

— Не выражайся! — рявкнул Володя сердито, но теперь Юрка знал, почему он был так напряжён, и ничего на свой счёт не принимал. — Тут дети.

Действительно, рядом играли в ладошки четверо девочек из пятого отряда, при этом кричали в четыре горла: «Жили были три китайца: Як…»

Юрка нахмурился:

— За что наорал?

«… Як-цедрак, Як-цедрак-цедрак-цедрони…»

— За спектакль. День рождения «Ласточки» в пятницу, а у нас ни черта не готово. Но больше не «за что», а за кого.

«Жили были три китайки…»

— Из-за меня? — ахнул Юрка.

— Нет, другой пациент.

— Кто?

— Догадайся.

«… Цыпа, Цыпа-дрипа, Цыпа-дрипа-дримпампони…»

— Пчёлкин?

— Он самый.

— Вот зараза. На него что, вообще никакой управы нет?

— Он — директорский племянник. Ещё есть вопросы?

«Все они переженились: Як на Цыпе, Як-цедрак на Цыпе-дрипе, Як-цедрак-цедрак-цедрони на Цыпе-дрипе…»

— Давай отойдём? — взмолился Володя.

Они сделали пару шагов в сторону, и сразу стало спокойнее и тише. Девчата выданными в кричалке децибелами выбили из Юркиной головы то, зачем он ждал Володю. Пытаясь вспомнить, Юрка сболтнул первое, что пришло в голову:

— А почему этот Пчёлкин в театральный кружок не идёт?

— Он занят в это время, авиамодельный на щепки разносит.

— Будущий инженер-конструктор?

— Действующий инженер-деструктор.

— О, прям как Матвеев!

— Алёша? А да, наслышан. Только у Пчёлкина узкая направленность, а у Алёши, видимо, жизненная философия такая.

— Ага, только вместо Алёши гирлянду сломал я. А если бы сломал он, его бы за это только пожурили, а мне угрожают!

— А ты научись творить зло с невинной улыбкой на лице.

— Хороший совет. Прям как будто не от комсомольца.

— Такие мы, МГИМО-шники двуличные.

— Янусы, — усмехнулся Юрка.

— Полуэктовичи[3], — подмигнул Володя. — Ладно, шутки в сторону. Саныч предупредил, что завтра они с Ольгой Леонидовной придут посмотреть, как у нас дела со спектаклем. Так что, Юр, сегодня кровь из носу у нас должен быть готов сценарий. У меня сейчас море дел, давай ты без меня переделаешь, а?

— Конечно. Конечно, давай, — протянул Юрка.

— Ты тогда иди подальше от устного народного творчества. Куда-нибудь, где поспокойнее, например, в отряд. В тишине продуктивнее будет, — он кивнул в сторону девчат, которые уже второй раз женили Яка на Цыпе, Яка-цедрака на Цыпе-дрипе и так далее. И в скором времени, Юрка знал, у всех китайцев ещё должны были родиться дети.

— Ладно. Хорошо, — поспешил он ответить.

— Ну ты человечище! Спасибо тебе! На репетицию можешь не приходить, если не успеешь, ничего страшного. — Володя отвернулся и крикнул через плечо. — Вечером на карусели, если что…

— Володь, Володь! — Юрка его догнал. — Я зачем ждал-то. Я уговорил Иру поговорить с тобой. Подойди к ней сегодня, помирись, а?

— Но… разве она ничего не сказала, что за меня просишь ты? — Володе это явно не понравилось. А Юрка подумал, что эти вожатые как сговорились: что Ира, что Володя заявили одно и то же. Спасибо бы сказал, а он нос воротит.

— Я просил только о том, чтобы она не уходила от разговора, — обиделся Юрка.

— Хм… ладно, — задумчиво произнес Володя. Потом оглянулся, будто ища Иру, но нашел не её, а Машу. — О, Маша! Маша, привет! Пойдём со мной, если не занята.

Маша выбежала с корта стремительно, улыбаясь так радостно, будто весь день ждала этого приглашения. С готовностью ответив: «Да, да, свободна», смутилась и покраснела. А Володя, молча кивнув Юрке, развернулся и в компании Маши отправился к Лене, сдавать ей детей на поруки. Всё бы ничего, но один Володин жест так и бросился Юрке в глаза — только Маша подбежала, Володя как-то слишком по-дружески коснулся её плеча рукой. И вроде бы жест был невинным, ничего особенного не значил, но Юрка с неприязнью подумал: «Только свистнет, как Маша уже тут как тут, и хвост трубой». А ему было поручено в одиночестве переписывать текст, будто его присутствие будет Володе мешать. Юрку это всё чуть-чуть насторожило. Но, оказавшись у себя в отряде, только Юрка занялся делом, как смутное нехорошее предчувствие мигом его покинуло — ведь и правда, в тишине работалось очень хорошо. Как говорил Володя — продуктивно?

Работать в одиночестве и тишине оказалось действительно продуктивно. Сам того не ожидая, Юрка закончил переписывать реплики Олежкиного героя так скоро, что умудрился не просто явиться на репетицию, а успеть за несколько минут до начала. Радуясь одной только мысли, что сценарий, наконец, закончен, Юрка вбежал в кинозал.

Внутри было почти пусто. В зале присутствовали только двое: Маша и Володя, тогда как остальная труппа ещё не закончила общественно полезную работу и сновала с лопатами, мётлами и тряпками по лагерю. Размахивая бумажками над головой, Юрка бросился к сцене. Сосредоточенный лишь на том, чтобы не запнуться и не рухнуть со всей своей ста семидесяти пяти сантиметровой высоты, он не сразу осознал, что в театре что-то поменялось.

Резко остановившись, Юрка посмотрел на сцену и скривился от незнакомого жгучего чувства — Маша играла на пианино, а Володя склонился над ней и слушал. Юрка будто очнулся ото сна. Он навострил уши и чуть не выронил листы сценария из рук — исполняла Маша отнюдь не «Лунную Сонату», а другую, более красивую, более любимую и гораздо более ненавидимую Юркой мелодию. Незнакомое чувство ужалило ещё больнее, когда он со скрипом и трудом узнал Чайковского, «Колыбельную». Ту самую пьесу, которую они обсуждали с Володей, ту самую, с которой Юрка провалился на экзамене.

Маша играла её неправильно. Маша играла её отвратительно, будто не видела нот: то торопилась, где не следует, то медлила, а то и вовсе промахивалась по клавишам. Звуки то сплетались в гармонию, то скручивались в какофонию, и от этого кошачьего концерта у Юрки заболела голова. А Володе, судя по всему, нравилось. Расслабленный, он стоял, положив локти на верхнюю крышку пианино, и кивал. Довольная собой Маша, отрывая взгляд от клавиш, влюблённо поглядывала на него и улыбалась.

— Неплохо, но нужно потренироваться ещё, — мягко сказал худрук, когда она закончила. — Но времени осталось мало. Думаешь, справишься?

Маша кивнула:

— Тогда я начну тренироваться прямо сейчас, пока вы репетицией заняты. Ладно?

— Конечно, — ответил Володя.

— Гкхм!.. — кашлянул Юрка как можно громче, чтобы обозначить своё присутствие.

Заметив его, Володя тут же расправил плечи.

— О, привет! Принёс законченный сценарий?

— Да, — сухо ответил Юрка.

— Отлично. Знаешь, я нашёл тебе роль.

— Откуда ты её взял?