«Пережить бы эту зиму…» Пережить бы эту зиму, перейти бы этот снег, не теряя глаз любимых, не смыкая век навек. Но от голода усталость, тяжело идти по льду, сил почти что не осталось: дунет ветер – упаду. Ты не дуй, морозный ветер, не вали меня в сугроб: слишком дорог, слишком светел для меня хрустальный гроб. Не скользи с-под ног, дорога: слишком лёгок этот путь — в ледяном дыханьи Бога без страдания уснуть. «Бывают же такие октябри!..» Бывают же такие октябри! Спадающей листвы мятутся тени, а в скверах, в индевеющей зари соцветьях, распускаются сирени. Всё это не похоже на обман в циклонах заблудившейся природы, скорее – из неведомых нам стран сочатся неродившиеся годы! По улицам туманным, как апрель, листвою шебуршат автомобили, и чёрно-золотой ворсистый шмель впивается в цветочный шёлк подкрылий. Корицей пахнет юная сирень! И, сняв пиджак, в сатиновой рубашке иду я сквозь горячий липкий день, но вдохи и шаги мои не тяжки. Вокруг меня домам по двести лет, и жить им дольше в циклах переборов, как клавишам, в которых звуков нет, но музыка скрывается… О, город, порой ты – Моцарт на балах веков и Леонардо мыслей и полотен, хоть плавающий сдвиг материков диктует жизнь дворцов и подворотен! Твой камень канет в Млечные Пути, где льёт судьба убийственные пули… Но дай нам так по улицам пройти, чтоб в музыку уйти из этих улиц. «Love me» «Love me» – на бейсболке у старика, в жёлтый пергамент одета рука, белая трость, на ощупь шаги, в черных очках не видно ни зги. Правит проспектом бензиновый чад; люди, как кони, под стенами мчат… Трелью зелёный запел светофор, старый шагает на звуки в упор — каждое утро сиротски один, с чёрным пакетом, идёт в магазин: хлеб, молоко да кусок колбасы… Тикают в сердце чуть слышно часы, складки, как стрелки, ползут по лицу тихо – завод ведь подходит к концу… Может, и я так пойду меж людьми вскоре, в бейсболке, кричащей «Love me»… буду я песни стонать у церквей, жить подаянием бедных людей, в ветошь с помоек в мороз уберусь… Многое можешь ты выдумать, Русь! «Старого квартала Диоген…»
Старого квартала Диоген греется у дома на скамейке. Штукатурка падает со стен, пропиты последние копейки… Впрочем, есть картошка, сухари, пенсия грядёт через неделю. «Нет, что ты, милок, ни говори, а народ-то русский, как Емеля, — надо, чтобы щука помогла или, скажем, скатерть-самобранка. Что копить деньгу через дела? Вырастут детишки – спустят в пьянках! Вот возьмём Гордеева Фому…» Трудно спорить мне с тобой, философ, я и сам лет тридцать не пойму, что в нас от варягов, что от россов: викингов прямые паруса, распростёртость азиатской лени и царьградских гимнов небеса — всё смешалось в сонме поколений. Потому-то и не преклоню перед чуждым идолом колена! Я и сам на этот мир смотрю с ласковой усмешкой Диогена. «Откровенье – крови отворенье…» Откровенье – крови отворенье. Кровь суть дух, а отворяет жизнь, ревность веры, жданности терпенья… Отворяй! За облако держись! Не склоняйся, как практичный ребе, к жирным тукам, к жертвенной золе… Дух Господень протекает в небе, только тень от Духа на земле. Над Юхотыо Старушка в полушалке клетчатом пасёт козу над омутком, чтобы пойти к шоссейке вечером продать проезжим молоко… Июль кудрявится над Юхотыо цветущей шерстью росных трав; голавлики на стрежне плюхают, в полёте мотыльков поймав. Любить Россию – не обязанность, давно все отданы долги, а неотвязная привязанность к судьбе над зыбями реки. Глаза слезятся не от жалости, — от блеска трав и ветерка; здесь с детства до нашедшей старости веселье сладко, боль сладка… Коза прядёт от мошек ушками, трясёт потешно куцый хвост… Здесь сладко манит за церквушкою родной кладбищенский погост. Отклик Русь восстанет иль пеплом поляжет… С. Хомутов Мы стареем, дела наши плохи Иль, точней, летаргийны уже, Но родимые язвы эпохи Всё растут и кровят на душе. Вкруг не танки гремят, не тачанки, А в цветах лимузины-такси… Что же россыпи красной волчанки Вширь по душам бегут на Руси? Под свечами богатства, под рыжим Золочёным сверканьем креста Вширь ползёт малярийная жижа, Как в «испанке», дрожит нищета… Мы стареем, дела наши плохи, И не зрит исцеления взгляд: Злом отравленный воздух эпохи — Пусть безвкусный, но действенный яд. Абортарии, торжища, бомжи, Хитроумие хищных страстей… Но здесь – люди и где-то под кожей, Под мясами и мозгом костей, За повадками жертвы и зверя Нечто слито с иной глубиной, И – не знаю во что, но – я верю В это всей своей жизнью земной! |
