– Так что же? – продолжал расспрашивать Деций, сгорая от любопытства. – Она видела тебя?

– Моё появление у её дома вызвало у неё смущение. Румянец, вспыхнувший на её нежных щёчках, и потупленный взор выдали её с головой.

– И это понятно! Наша юная Амата* не привыкла к тому, что её преследуют мужчины, – со смехом произнёс Деций, но, вопреки его ожиданию, Марк не разделил с ним этого ироничного мнения.

Он перевёл взгляд на лицо брата, и улыбка на его губах постепенно растаяла.

– Я не желаю знать, что говорят об этой весталке, но знаю, что ей следовало бы посвятить себя служению иной богине. И ещё я знаю, что сама Венера – если только она существует – не может быть прекраснее этой девушки...

– Что я слышу?! Ты вправду серьёзно увлёкся этой жрицей?

– Насколько могу увлечься кем-нибудь или чем-нибудь.

– Но скажи мне, чем она – на своё или на твоё несчастье – покорила тебя? Она красива, это правда, но ты на своём веку видал и не таких. Что же ты сумел разглядеть в ней такого, чего недоставало тем женщинам, которые пытались удержать тебя? – не унимался Деций в своём искреннем недоумении.

– Ты прав, я знавал женщин неизмеримо красивее... но ни к одной из них я не испытывал такого непреодолимого влечения, какое вызывает у меня Альбия. Есть в ней... в её фигуре, движениях, взгляде, голосе нечто такое... нет, не буду продолжать, ты всё равно не поймёшь... Скажу лишь, что это очень сильное чувство, и оно неподвластно каким-либо рассуждениям или сравнениям, – ответил Марк, и его чёрные глаза вдруг погрустнели.

Братья на время умолкли. Тишину над их головами нарушал лишь лёгкий ветерок, пробегавший в листве деревьев, и ещё трепет птичьих крыльев.

– Клянусь светом Геспер*, я тебе не завидую, ибо увлечься жрицей, давшей обет целомудрия, это всё равно что влюбиться в Диану, – снова заговорил Деций, в сомнении покачав головой. – Ты должен бы знать, что эта крепость неприступна.

– Разумеется, штурмом её взять нельзя. Добродетель требует дипломатии – это её единственный недостаток и вместе с тем величайший соблазн. Однако любой крепостью, какой бы неприступной она не казалась, рано или поздно можно овладеть – нужно лишь применить верную тактику, – отозвался Марк, и в глазах его снова блеснули весёлые искорки.

– Но как ты намерен действовать? Ведь, согласись, твоё желание нелегко осуществить. Увлечь жрицу Весты и добиться её любви – эта рискованная задача не идёт ни в какое сравнение даже с тем поступком, за который я чуть было не поплатился жизнью. Так неужели ты, кого природа наделила благоразумием, которым ты всегда отличался от меня, неужели ты не понимаешь, что безрассудное твоё желание погубит тебя? Ах, Марк, у меня тревожное предчувствие...

Но Блоссий-старший словно не расслышал последних слов брата.

Небосвод постепенно окрасился в фиолетовые и сиреневые тона. Чёрные силуэты кипарисов вырисовывались отчётливей, чем днём; и заметнее, чем прежде, было выражение решимости на мужественном лице Марка.

– Нет ничего мучительнее безнадёжной любви и нет ничего опаснее той страсти, что соприкасается со смертью, – после недолгой паузы сказал Деций глухим, сильно изменившимся голосом и посмотрел куда-то вдаль своими красивыми и в этот миг более тёмными, чем обычно, глазами.

Он не видел, как в ответ на его слова Марк снисходительно улыбнулся одними лишь уголками губ.

***

Амата (в переводе “Возлюбленная”) – имя, которое давали весталке после обряда посвящения

Геспер – вечерняя звезда

Синяя мгла окутала вершины холмов, дремавшие под сенью пиний и платанов; в ночной покой погрузились виллы и храмы, грандиозные постройки из мрамора, возвышавшиеся над Тибром. Гордый и несокрушимый город Ромула пребывал под властью Морфея.

Высоко над Капитолийским холмом светила круглая, серебристо-голубая луна. Она озаряла своим призрачным светом стоявший на южном склоне холма красивый белоколонный дом, который принадлежал юной жрице Весты.

Стоя в одиночестве в экседре*, выходившей в сад, Альбия наслаждалась очарованием летней ночи. Насыщенный сладковато-пряными ароматами цветов воздух, похожие на таинственный шёпот шорохи листвы, звёздные россыпи над головой словно призывали весталку не уходить, разделить с ними это хрупкое торжество, пока оно не покинет землю с первыми лучами восходящего солнца. Блики мерцающего пламени светильника падали на девичью фигуру так, что она казалась окружённой таинственным сиянием – нимбом, как сказали бы христиане, время которых ещё не пришло. Сама же Альбия походила на одно из тех дивных творений, что восставали из мрамора, оживлённого искусной рукой ваятеля.

Неожиданно из сада донёсся тихий шум в кроне деревьев – то ли набежал ветерок, то ли всполошилась в гнезде разбуженная птица.

Альбия вздрогнула и настороженно вгляделась в переплетение ветвей акаций – чёрно-зелёная крона, где гулял ветер, ответила ей лишь слабыми шорохами. Однако в следующее мгновение из глубины сада донёсся чей-то приглушённый смех; кусты зашелестели листвой. И вот уже рабы под предводительством привратника бросились на поиски незваных гостей, тайком пробравшихся на виллу.

Альбия замерла в ожидании разгадки. Кто бы это мог быть? Кто был настолько безрассуден, что посмел вторгнуться в имение жрицы Весты? И с каким умыслом?..

Внезапно у неё перехватило дыхание. В какой-то момент воображение отказалось подчиняться разуму – им завладели одни лишь чувства, смятенные, неосознанные, порочные. Оно рисовало ей образ того, о ком она всё чаще думала в последнее время, образ, который она пыталась стереть из своей памяти и который неоступно преследовал её.

Глубокий вздох вырвался из груди Альбии.

Как смеет она, жрица Весты, давшая обет целомудрия, уступать столь возмутительным мыслям и столь преступным чувствам! Стоит запомнить раз и навседа: до тех пор, пока её обителью остаётся храм богини, ни один мужчина не завладеет её сердцем. Служение Весте – вот смысл её жизни, всё остальное ей чуждо...

Но отчего же тогда чувство тоски и тревоги рвёт на части её сердце? Отчего со дня той волнующей встречи, когда сильные руки незнакомца коснулись её тела, она испытывает одновременно стыд и странное, прежде незнакомое ей возбуждение? Вот и сейчас она едва сдерживает нетерпение при одном воспоминании о прикосновении тёплых мужских пальцев, о пристальном взгляде блестящих чёрных глаз и о тёрпком запахе молодого мускулистого тела...

Лай собак, пущенных по следу злоумышленников, приблизился к дому. Рабы о чём-то оживлённо переговаривались между собой. Скоро они будут здесь и они приведут того, кто посмел нарушить покой жрицы.

Альбия прижала руку к сердцу как если бы ему стало больно. Ей вдруг представилось, как она увидит истерзанное собаками, окровавленное тело того... О нет, во имя всех богов, пусть это будет не ОН!..

Вспыхнув, Альбия ладонями закрыла глаза. Она долго не отнимала их от лица, даже когда рабы подошли к экседре и несколько раз окликнули её. Она боялась разжать пальцы, боялась увидеть наяву ту страшную картину, которую нарисовало ей воображение.

– ...какая-то влюблённая парочка. Они и не подозревали, куда забрались для уединения. Когда мы их застали, они целовались, забыв обо всём на свете. Я велел отпустить их, госпожа, – наконец голос привратника вернул Альбии потерянное было ощущение действительности.

Она медленно опустила руки и тихо, с облегчением вздохнула. Кивнула привратнику, как бы поощряя его решение, и отпустила рабов. Они ушли, оставив её в одиночестве, и в саду снова воцарилась тишина.

Альбия смотрела на ночное небо и рассеянно поглаживала подбородок. Она думала о той парочке и пыталась понять, что должны чувствовать влюблённые, когда их блуждающие руки сплетаются в объятия и уста сливаются в поцелуе. Небывалое по силе волнение охватило её. Теперь её лицо дышало страстью; влажный чувственный рот с по-детски вздёрнутой верхней губой приоткрылся. Случайный наблюдатель, доведись ему в этот миг быть рядом с жрицей, увидел бы, как прерывисто дышала под лёгким одеянием ничем не стеснённая упругая девичья грудь.