Не думая о том, как она выглядит со стороны, Альбия порывисто поднялась с ложа.

Так больше продолжаться не может! Вот ещё одно доказательство того, что она здесь чужая и никому нет до неё дела!

Сердце девушки вдруг переполнилось жгучим чувством одиночества.

Она мысленно представила свой образ: целомудренная, невозмутимо величественная, полная спокойствия и уверенности в себе. Её идеал – ясная сущность чистоты, которую не может нарушить шум толпы, мирская суета, человеческие страсти. Тогда отчего же созданный ею идеальный образ самой себя тускнеет при одном лишь воспоминании стихов Овидия?

Альбия неожиданно обнаружила, что её охватывает чувство какой-то потерянности, страха перед опасностью, которая таилась в чёрных глазах её спасителя-искусителя. Она наконец не вытерпела и ушла.

***

Триклиний – пиршественный зал

Трабея – парадная одежда

Напрасно Альбия думала, что её исчезновение из дома Овидия осталось незамеченным. С неё не спускали глаз и тот, кто страстно желал её видеть, и тот, кто по просьбе первого пригласил её на этот пир.

Как только гости разошлись, хозяин дома сказал Марку Блоссию:

– Если тебе интересно знать моё мнение, я одобряю твой выбор. Она в самом деле великолепна. Однако должен тебя предупредить: ты сильно рискуешь.

– Она будет моей, – ответил Марк голосом, в котором звучало непоколебимое упрямство. – Я хочу научить её любить, хочу наполнить её тело неудержимой страстью, хочу до изнеможения целовать и ласкать её...

– Откуда эти горячность и необузданность? – прервал его поэт. – Я нахожу, что эти качества тебе не к лицу. Но если хочешь знать, в глазах твоей Аматы в какой-то миг вспыхнул огонь, зажжённый, несомненно, Эросом. Я видел, как она переменилась в лице, слушая мою поэму.

– Нет ничего удивительного: твои стихи возбуждают и бессильных.

– Ты льстишь мне, Марк.

– Я верю тому, что ты видел, Публий. Ведь я тоже не сводил с неё взора и то, что происходило в её душе, угадывал по её глазам и по её лицу.

Овидий положил руку на плечо Марка:

– Мне ли не знать, что ты умеешь читать в глазах женщин, словно в раскрытой книге! Ты умеешь заглянуть в самые сокровенные уголки смятенной души, словно смотришь сквозь прозрачные воды озера на его дно... – Он выдержал паузу и прибавил с серьёзным видом: – И всё-таки позволь заметить: желая заполучить эту весталку, ты стремишься достичь недостижимого.

– Подобное замечание я уже слышал от своего брата, – полунасмешливо отозвался Блоссий. – Но вы оба, кажется, забыли: чем труднее и опаснее путь к цели, тем слаще победа.

– Кстати, о Децие, – встрепенулся Овидий. – Долго ли он намерен оставаться в Кампании? Или он собирается провести там остаток своих дней? Но, может быть, он решил – если чудеса ещё сбываются на этом свете – жениться?

– А ты представляешь Деция добропорядочным семьянином? – с иронией спросил Марк.

– Признаться, нет!

– Я тоже. Нужно, чтобы прошло какое-то время и чтобы поутихли сплетни вокруг имени Деция Блоссия, чтобы люди забыли, из-за чего он был приговорён к смерти.

– Ты прав. Хотя многие в Риме ждут его с нетерпением.

– Ожидание разжигает страсти.

– Поговорим же о страстях, но на сей раз дурных и опасных, – голос Овидия стал глуше. – Меня тревожит поведение твоей бывшей жены.

– А, вот оно что, – небрежно проговорил кампанец и вяло махнул рукой.

– На твоём месте, Марк, я бы не стал отмахиваться от этого, – назидательно заметил Овидий.

– Ты ведь знаешь, Деллия перестала существовать для меня с того самого дня, как я наконец развёлся с нею.

– Но ты не перестал существовать для неё!

– Мне это совершенно безразлично.

– Она ведёт сумасбродную жизнь, принимает у себя актёров и шутов. Поговаривают даже, будто Гилас состоит в её любовниках, – продолжал Овидий.

– Повторяю, мне нет никакого дела до Деллии.

– Но, Марк, то, что Деллия, уж не ведаю, с чьей помощью – возможно, того же Гиласа, – вошла в доверие к Ливии, не может не беспокоить тебя. Уж кому, как не тебе, знать её коварный характер! Прошу тебя, будь осмотрительней! Нет ничего ужаснее мести отвергнутой женщины. Вспомни хотя бы Медею!

– К счастью, у нас с Деллией нет детей.

– Меня поражает твоё спокойствие, – начинал горячиться Овидий, задетый ироничностью друга. – Вот мне, например, становится страшно от мысли о том, что затеяла бы против тебя Деллия, узнай она о твоей страсти к весталке.

Чёрные глаза Марка лукаво сверкнули, и он ответил тихим голосом:

– А ты не думай об этом.

В один из тёплых летних вечеров Альбия сидела в своём уютном конклаве и перечитывала «Работы и дни» Гесиода, но отчего-то не находила обычной отрады в мудрых поучениях греческого поэта-философа. Она то вставала и ходила по комнате, то садилась, начинала чтение и тотчас же бросала его. Наконец Альбия отложила в сторону папирусный свиток и глубоко вздохнула.

Почему не признаться, что душа её полна горечи? Что в сердце её проникли сомнения, которым не хотелось противиться и которые несли – она чувствовала это – неведомый тайный восторг? Слёзы подступили к глазам девушки. Страх мучил её. Она поняла, что теряет душевное равновесие. И виной тому был человек, который так неожиданно и стремительно ворвался в её безмятежную размеренную жизнь. Она боялась его и в то же время не могла сопротивляться тому, что происходило в ней самой, и тем силам, которые притягивали её к этому человеку. Уверенность она обретала лишь тогда, когда переступала порог храма. Храм был для неё надёжным убежищем; его стены ограждали её сердце от любых искушений извне. Но всё-таки другая часть её существа взывала к перемене, к полному обновлению. И тогда первый голос отвечал: «Ты поддалась зову природы. Не доверяй этому чувству – оно очень скоро оставит тебя разочарованной и подавленной, а твоё сердце – опустошённым и истерзанным. Ты погибнешь, сломленная и всеми презираемая».

Альбия смахнула слёзы, закуталась в плотное покрывало вишнёвого цвета и вышла на улицу.

Прогуливаясь по Виа Сакра – Священной улице, весталка остановилась недалеко от конной статуи. Гигантский конь чётко выделялся на фоне неба: он взвился на дыбы, но восседающая на нём дева крепко держалась в седле. Это была легендарная Клелия, героически прославившаяся во время войны римлян с этрусским царём Порсенной. Впервые женская отвага была удостоена небывалой почести – конной статуи. Солнце, проникавшее сюда со стороны Капитолия, бросало на каменное изваяние багровые лучи.

У подножия статуи, в тени, скрывались влюблённые пары; девичий смех и глухие мужские голоса смутили Альбию. Стоя неподвижно у стены какого-то дома, она увидела молодого парня и его возлюбленную. Он обхватил девушку рукой, нежно гладя её по спине. Движения пальцев юноши и упругое, просвечивающее под тонкой тканью тело девушки, готовое покориться ласкам любимого, пробудили в Альбии уже знакомое ей возбуждение.

«Я должна узнать грех», – подумала весталка и вздрогнула от этой неожиданной и дерзкой мысли.

Она быстро повернулась и почти побежала по улице, стараясь отделаться от мучительного видения.

Вечерело. Прохожих было мало, и Альбия, успокоенная тем, что на неё никто не обращает внимания, благополучно миновала Этрусский квартал и спустилась к подножию Палатина.

Вдруг из дома в соседнем переулке послышалась песня:

– Я не пойму, отчего и постель мне кажется жёсткой

И одеяло моё на пол с кровати скользит?

И почему во всю долгую ночь я сном не забылся?

И отчего изнемог, кости болят почему?

Да, несомненно, впились мне в сердце точёные стрелы

И в покорённой груди правит жестокий Амур...

Голос был молодой и звонкий, каждое слово – прочувствованным, волнующим.

Альбия заслушалась, слог показался ей знакомым, хотя она была уверена, что прежде никогда не слышала этой песни.