Тиберий умолк, выжидая, а Марк стал размышлять над своим положением. С Германиком его связывала крепкая мужская дружба, и, если бы обстоятельства сложились иначе, Марк отправился бы вслед за другом в Германию. Усыновлённый Тиберием, своим дядей по отцу, Германик уже при Августе сумел снискать расположение и любовь народа. Говорили даже, будто Август долго колебался, не назначить ли его своим наследником. Роль посланца Тиберия, всегда завидовавшего пасынку, была противна Марку. Вместе с тем, как человек проницательный, он понимал, что сейчас гибель ему не грозит. Тиберий нуждался в нём, своими обещаниями и клятвами о прощении он отчасти связал себя с Марком. Теперь ему придётся искать способ оправдать своего трибуна перед солдатами, а пока он найдёт, может пройти немало времени. «Вначале он заставит судей изменить показания свидетелей и сам обвинительный акт, – говорил себе Марк. – Потом им придётся отменить приговор. Всё будет поставлено с ног на голову, но римлянам к такому не привыкать. Разве не случалось такого, что чёрное становилось белым, а белое – чёрным? Мне вернут моё доброе имя и моё прежнее положение в обществе, а если так, то стоит принять условия Тиберия. А главное, если Альбия ещё жива, я смогу спасти её...»

И с этой минуты он уже думал только об Альбии, которую, как ему представлялось, Тиберий также не замедлит помиловать. Узнав, что приговор весталке был приведён в исполнение прошлым вечером, Марк потребовал у Тиберия немедленно отпустить его к Коллинским воротам.

Альбия понятия не имела, сколько времени прошло с того часа, как дверь над ней закрылась, навсегда отрезав её от людей, от воздуха, от света, от жизни. Чем тяжелее становилось дышать, чем плотнее окутывал её сырой мрак, тем туманнее были её мысли. Воспоминания о днях, проведённых с Марком, о переменах, случившихся в самый разгар их счастья, порою перемежались с раскаяниями и сожалениями: в её греховной любви, в её желании бежать из храма и в том, что чистому служению Весте она предпочла покорность другой богине, запятнав себя земным чувством к мужчине. Разум бедной девушки мутился, ей казалось, что она стала жертвой чужих страстей, и только невероятными усилиями воли она заставляла себя признать, что никто не повинен в её судьбе, кроме неё самой.

Со слезами на глазах, Альбия опустилась на колени, прижалась своей измученной головкой к ложу и замерла в немом отчаянии. Ни один звук как и прежде не коснулся её ушей. Пламя факела рассыпало последние искры и наконец погасло. Альбия задыхалась. Через несколько мгновений она умрёт, она уже не сомневалась в этом, и теперь упрямо вызывала в своём воображении любимый образ: чтобы проститься с ним в этой жизни и назначить встречу в другой. В какой-то едва уловимый миг ей показалось, будто где-то совсем близко прозвучал родной голос. Но непроницаемый чёрный мрак расплылся, застилая образ Марка тяжёлым пологом...

Неожиданно до слуха Альбии донеслись какие-то звуки: точно кто-то ходил над её головой. На мгновение наступила тишина. Затем раздался грохот, послышались гулкие удары топоров, но дверь не поддавалась. Тогда в дверь принялись бить чем-то тяжёлым, возможно, большим бревном, и скоро створки её, сорванные с петель, рухнули на пол. В пролом тут же бросился какой-то человек. Он прыгнул на поваленную дверь, и свет факела в его руке на миг ослепил весталку.

Альбия разомкнула веки – на неё смотрели глаза Марка, полные слёз.

Он упал перед ней на колени и, покрывая её лицо поцелуями, прошептал прерывающимся голосом:

– Альбия... ты жива, любимая моя Альбия!.. Я успел, о благодарение богам, я успел! Милая, дивная моя, я спасу тебя... я согрею тебя своим дыханием и перенесу в безопасное место...

От прикосновения пылающих губ Марка девушка задрожала, каждой клеточкой своего тела ощущая, как в ней снова пробуждается жажда жизни. Марк продолжал целовать её, и Альбия, принимая его ласки, преображалась. Лицо девушки засияло, потухшие глаза снова замерцали, точно звёзды, сквозь слёзы пробилась улыбка счастья.

– Мне приснилось, что я умерла, и боги вдохнули в меня новую жизнь, – произнесла Альбия слабым голосом, боясь принять происходящее наяву за помутнение рассудка. – А, может, так и случилось, и мы с тобой уже встретились... в элизиуме?

– Нет, конечно же, мы не в элизиуме! – воскликнул Марк в порыве горячей любви. – Ты жива, моя Альбия... ведь я так хотел... я был готов на всё, только бы ты была жива!

От переизбытка чувств его голос дрогнул, и он умолк, сжимая в руках холодные пальцы весталки.

Тишина стояла такая, что оба слышали биение своих сердец. Казалось, они забыли вдруг все слова, однако глаза их говорили на своём языке. А когда Марк, не выдержав, снова склонился к Альбии, их уста слились в долгом поцелуе. Дыхание замерло у Альбии в груди, трепет блаженства пробежал по всему телу. Эти знакомые острые ощущения опровергли её последние сомнения. О да, всё происходило наяву, и их тела стремились друг к другу с той же силой, какая соединяла в единое целое их души...

Но вот Марк подхватил Альбию на руки, и она крепко обняла его за шею. Затем они осторожно выбрались на поверхность.

– Как прекрасно восходящее солнце! Как сладок свежий воздух и как чудесен мир вокруг! – тихо воскликнула Альбия, любуясь рассветом, и на глазах у неё снова выступили слёзы. – О, я молю богов, чтобы никогда более не довелось мне пережить подобное тому, что я испытала в том проклятом склепе!

– Ты больше никогда не увидишь этих мест, – отозвался Марк, прижимая любимую к груди. – Помнишь, я обещал увезти тебя из Рима? Так вот, мы уедем отсюда: сначала в Германию, а затем – в любой уголок земли, туда, где нас примут за обычных людей и где мы сможем любить друг друга без оглядки на запреты общества...

– Только ты не отпускай меня ни на миг, – отозвалась Альбия с грустной улыбкой: ощущение зыбкости времени, отпущенного на их счастье в неведомой стране, отчего-то наполняло её сердце щемящей болью.

В ответ Марк лишь крепче прижал девушку к себе, и она, отбросив тревожные мысли, утихла на его груди.

Слабость и оцепенение, овладевшие Альбией после пребывания в подземелье, рассеялись под резким, словно напоенным вином, ветром Этрусской равнины. Марк сдержал слово – он увёз любимую из Рима, увёз её тайно, боясь подвергнуть её и себя самого новой опасности и новым преследованиям. На груди у него было письмо, скреплённое печатью Тиберия, которое давало им возможность беспрепятственно пересечь территорию Галлии и добраться до Германии. Они ехали днём, отдыхая, пока солнце стояло высоко; по ночам спали на почтовых станциях, где находили пищу и воду для себя и лошадей. Если же им удавалось уединиться там, они дарили друг друга любовью, задыхаясь от обретения полного счастья.

И едва ли не с каждой станции Марк отправлял с гонцом письмо в Рим, строго наказывая передать его лично Тиберию.

– Для чего ты пишешь ему так часто, милый? – с недоумением спросила Альбия, в очередной раз наблюдая за тем, как Марк сворачивает папирусный свиток с новым посланием.

– Я хочу быть уверен, что хотя бы одно из моих писем попадёт Тиберию в руки. Но лучше было бы, чтобы он получал их одно за другим: как настойчивое напоминание исполнить мою просьбу найти и покарать убийцу Деция, – ответил ей Марк, мрачнея: тень ложилась на его лицо, и гнев сверкал в его глазах, стоило ему подумать о смерти брата.

Отдав свиток посыльному, Марк снова предался раздумиям, пытаясь предугадать, что Тиберий скажет и сделает, прочитав его послание. Хотя оно и было коротким, как все предыдущие, а писец он был искусный, составление письма отнимало много времени, так как приходилось подавлять чувства, которые овладевали им при упоминании чудовищной потери. Скорбь и жажда мести переполняли сердце Марка; в мыслях своих он был готов помчаться назад, в Рим, где скрывался тот, кто нанёс Децию смертельный удар, и он знал, что сделал бы всё возможное, чтобы найти убийцу. Останавливал его лишь страх за судьбу любимой женщины, да ещё клятва, данная им Тиберию. Конечно, Тиберий мог посчитать условия их сделки чрезмерными: он и так уже пошёл против закона, когда освободил Марка и затем позволил тому спасти от казни весталку. О том, что склеп у Коллинских ворот пуст, знали только они трое, но, попадись на пути беглецов кто-то, кто знал жрицу Весты в лицо, новоиспечённому императору пришлось бы туго. Теперь ещё требования Марка отыскать убийцу его брата налагали на Тиберия обременительные обязательства. Понимая это, сам Марк не слишком верил, что ради него император решится на расследование, которое может принести ему дополнительные неудобства.