Ладно. У меня имелось два факта: первый — книга Майри исчезла, второй — Софи мне ничего не сказала и никак не показала, что знает о тайном содержимом одного из молитвенников. Вот из этого и следовало исходить.

Совсем позабыв о поцелуях, я прошлась по комнате туда и обратно, затем начала одеваться.

От книги Майри, в которую я даже не могла толком заглянуть, иначе бы запомнила те пентаграммы, я избавилась — вот и отлично. Я всё равно собиралась её уничтожить, чтобы не оказаться ею скомпрометированной. А начни я тут что-то жечь, то почти наверняка привлекла бы внимание. Да и закопать в саду, когда в доме собака — так себе вариант. Ну и тайны не тонут, вечно пытаются всплыть в самый неподходящий момент. Так что подмена молитвенника, как ни странно, мне только на пользу.

Но с другой стороны, меня пугала мысль о том, что эта крайне опасная книга теперь находится в руках человека, который, возможно, захочет воспользоваться одной из пентаграмм Майри в неизвестных целях. Софи нравилась мне, но разве я её знала? Мы знакомы всего второй день. Если же в подмене виновна пресловутая третья горничная, то о приходящей в дом прислуге я не знала вообще ничего. В руках того, кто подменил книгу, теперь находилась очень опасная вещь. Фактически, своей неосторожностью я кого-то вооружила. И это оружие могли направить во зло.

Я умылась, наверное, в пятый раз за день и уселась возле туалетного столика. Отражение подсказало, что волнение мне не скрыть. Я постаралась улыбнуться, но в выражении глаз осталась тревога.

Поговорить с Дэбрэ?

«Ну и идея! Только что ты умирала от страха, что он найдёт у тебя эту книгу, а теперь хочешь обо всём рассказать?» — я никогда не слышала голоса Майри, но мне почему-то показалось, что он мог бы звучать именно так.

В моей ситуации глупо признаваться. Но и очень страшно стать первопричиной того, что из-за этой книги что-то плохое случится.

Ненавижу сомнения, а они, похоже, очень любят меня и атакуют по любому поводу.

Я привела волосы в порядок, уложила их примерно так, как это делала Софи. Закрепила причёску инкрустированными гребнями. Затем пошла в соседнюю комнату и выбрала там самое красивое платье из тех, которые не требовали мучить себя жёстким корсетом. Я надела и драгоценности. Бриллианты с сапфирами лучше всех подошли к светлому платью с тёмно-синим лифом и полупрозрачной накидкой.

Да, я даже чужие драгоценности решилась надеть, хотя и не знала точно, какой ценой они достались Майри и кто именно их дарил. Хотелось, пока есть такая возможность, попробовать себя в роли прекрасной принцессы. Внешне это удалось на все сто, несмотря даже на то, что в комнате имелись платья и попышней, понарядней. А вот внутренне мне никак не получалось вернуть тот настрой, которым я наслаждалась до того, как заметила, что у меня больше нет книги Майри.

Всё вдруг стало таким непрочным и зыбким. Усложнилось в разы, хотя казалось: нет книги — и нет проблемы.

Я смотрела на себя в зеркало в полный рост и не могла поверить, что вот эта прекрасная нарядная девушка — я. Почему-то разволновалась ужасно. Всё было вроде бы хорошо, а мне начало лезть в голову, что я таким образом со всем этим прощаюсь, что на часах уже без пяти минут двенадцать, и совсем скоро карета превратится в тыкву, кучер — в крысу, а я проснусь в полупарализованном теле Франкенштейна и буду вспоминать всё случившее здесь, словно волшебный сон.

Я трижды проверила медальон. Он висел на шее, с ним всё было хорошо, но чувство защищённости ушло безвозвратно.

Наконец я решилась сделать то, о чём всё это время запрещала себе даже думать. Мне пришлось немного поплутать, но кухню я нашла — по прекрасным ароматам и звяканью посуды, приглушённым разговорам.

Я зашла внутрь, поклонилась поприветствовавшим меня женщинам и обратилась к Софи:

— Мы могли бы поговорить? Это не займёт много времени.

Софи приподняла брови, оглянулась на готовящих ужин женщин, затем посмотрела на меня, и её привычная улыбка исчезла.

— Здесь? — уточнила она.

— Наедине, если это возможно.

В коридоре я покачала головой.

— Нет-нет, наша беседа не для посторонних ушей. Она должна быть максимально конфиденциальной.

Я могла заручиться поддержкой Дэбрэ, но решила поговорить с Софи сама, прямо. Она нравилась мне, и я очень-очень надеялась, что то, как она напоминает мне маму, не приведёт к самой большой ошибке в моей недолгой жизни здесь.

Софи пригласила меня к себе. Мы поднялись по лестнице, и так я узнала, что её комната располагалась на втором этаже.

— А вот тут спальня хозяина, — сказала Софи, указав на одну из дверей.

— Не думаю, что мне следует это знать, — заметила я, на что Софи лишь улыбнулась.

Мне понравилась её комната. Она оказалась светлой, большой, окна выходили на тенистый сад, и я невольно заметила, что уже вечерело. Возле окна стояла пара кресел и чайный столик — Софи предложила мне присесть.

— Вы хотели мне что-то сказать, — напомнила она, когда каждая из нас устроилась в кресле.

— Да. Я попала в очень нехорошую ситуацию, — начала я, — и мне необходимы ваши помощь и совет.

Какое безрассудство — делать ставку на доброту и благородство другого человека. Подозревать его, но говорить с ним прямо, да ещё и на его территории и без всякой поддержки. И знать, что сам беззащитен, а другой обладает силами, чьих пределов ты не представляешь.

Эркюль Пуаро в моей душе громко вещал о маленьких серых клеточках мозга и уверял, что в моей голове их вообще нет.

Я рассказала Софи всё — кроме того, что помню свою прошлую жизнь. Рассказала и о трёх днях, упомянутых Катариной. О книге с вырванным из неё семнадцатым стихом. И о том, как с помощью магического фонаря обнаружила в молитвеннике Майри пентаграммы. И логическим продолжением всего вышеупомянутого — о том, кого именно подозреваю в подмене — её.

— Я ничего не могу доказать и не пойду с этим рассказом к виконту Дэбрэ. Я лишь хочу попросить, чтобы вы не использовали эту книгу во зло, если она, конечно, у вас, а не у кого-то другого.

Всё, я закончила. Ещё ничего не было решено, но на душе стало легче. А ещё я всё же надеялась, что зря подозревала Софи. Не видела я в ней зло, по мере своего рассказа не заметила в ней ни тревоги, ни страха, ни презрения. Она выслушала меня максимально доброжелательно: не перебивала, сидела в мягком кресле, чуть наклонившись вперёд, смотрела мне в лицо, ловя каждое слово.

— Я надеюсь, что это не вы, — сказала я, — потому и пришла к вам со всем этим.

— Это не я, и вы были правы, что пришли именно ко мне. — Она откинулась на спинку кресла, коснулась рукой рта.

Опустив взгляд, Софи несколько минут обдумывала услышанное, а я ей не мешала. Рассказ получился долгим, мне захотелось пить, и я налила себе воды из графина. Пила маленькими глотками и смотрела в сад, выглядящий всё более тёмным и таинственным в сгущающихся сумерках.

Мне очень хотелось верить Софи. И я надеялась, что она не лгала мне сейчас, утверждая, что книги Майри у неё нет.

— Думаю, придётся всё рассказать Дамиану, — наконец сказала Софи. — Мне жаль, но так действительно будет лучше для всех.

— Почему вы сожалеете?

— Скажу сразу: ему не понравится то, что вы не были откровенны.

Я поставила наполовину наполненный стакан на стол. Мне пришлось собраться с мыслями, чтобы сформулировать всё, что я хочу сказать.

Хорошо, что первой меня услышит Софи, а не Дэбрэ. В некотором смысле наш с Софи разговор — тренировка будущего сражения с Дэбрэ. А что он будет нападать на меня, видеть во мне противника, я даже не сомневалась. Поцелуй — это другое. Он случился не потому, что Дэбрэ стал мне доверять, а лишь под влиянием момента.

— У меня изначально не было причин для излишней откровенности, — сказала я. — Когда Дамиан Дэбрэ вошёл в мою камеру, я сразу же поняла, что он предубеждён и считает меня виновной во всём. И после он не раз говорил мне, что не доверяет, и его помощь мне — вынужденная мера для расследования того, как именно мне удалось его обмануть.