Увиденное в третьем фургоне всколыхнуло во мне очередную волну ненависти к разработчикам. Там сидели дети, причем совсем еще маленькие – не доросли даже до первой инициации в племени. В реале такие ходили бы в детский сад.

В последние дни – с момента появления у меня прионовой жажды – я не мог назвать себя спокойным, уравновешенным человеком. Чувствовал постоянное недовольство и раздражение, как заядлый курильщик, пытающийся бросить. Теперь же я буквально взбесился.

Мой кулак непроизвольно трансформировался, черная прионовая пленка покрыла руку почти до локтя. Это разом сожгло приличный запас приона. Дзинькнуло сообщение, что способность к трансформации достигла второго уровеня. Но бешенство не спадало – я, наоборот, взревел и, подскочив к одному из убитых жрецов, начал пинать его тело. Я хотел крови, бесконтрольная ярость искала выхода.

И Эфир ответил мне. Сначала взвыл Ку‑Кулек, потом Ксоко попыталась криком привлечь внимание. Я обернулся – и наконец увидел автора здешней бойни. На руинах дома сидел «черный кайман» сто восьмидесятого уровня.

Я протупил, совсем некстати в памяти всплыли навыки монстролова, и попытался активировать на хищнике несколько удавок, чтобы стянуть ему челюсти. А когда понял свою ошибку, он был уже рядом. Скорость у него была поразительная для пятиметровой громадины.

Вообще, кайман мог похвастаться большой головой, узким телом и длинным хвостом с острым наконечником. Влажная бронированная шкура блестела в закатных лучах, а гребень на спине искрился прионом.

Я отскочил обратно к фургону и, как перепуганная обезьяна, залез на крышу. Уже когда был на самом верху, тварь едва не достала меня хвостом и, оскалив пасть, стала нарезать вокруг фургона круги. Потом, получив черный сгусток в спину от Ксоко, стоявшей на соседней повозке, кайман бросился в ее сторону. Я выстрелил монстру в спину, помешав прыгнуть, но особого вреда не нанес.

Да, чтоб тебя, Эфир! Я, может, кого попроще хотел!

Ксоко, держа под мышкой Ку‑Кулька, в несколько прыжков ушла на третий фургон, а я зарядил в «оскал квинканы» патроны с пометкой «R.I.P.» и переместил гарроту в ячейку быстрого доступа. И очень вовремя, как выяснилось. Кайман, снова повернувшись ко мне, стрелой взметнулся вверх и клацнул зубами перед моим лицом. Я неуклюжим кувырком ушел к центру крыши, проморгался, стер едкие слюни с лица – и понял, что монстр исчез. Ксоко вскрикнула, указала мне за спину, и я, выставив обрез, обернулся.

Зверь, сумевший‑таки забраться на крышу сзади, распахнул огромную пасть и прыгнул, пытаясь отгрызть мне руку с обрезом. Ствол вошел ему в глотку – и только это, наверное, помешало кайману хлопнуть челюстями как следует. Зажав мое предплечье в зубах, он сдвинулся вбок и развернул меня в ту же сторону. Я заскрипел зубами от боли и немеющим пальцем нажал на спусковой крючок.

Выстрел прозвучал тихо, будто через глушитель. Из‑под ребер каймана полетели ошметки мяса, фонтаном брызнула кровь. Его подбросило сантиметров на двадцать, и он, выпустив мою руку, сверзился с крыши – но в падении развернулся и ударил меня хвостом.

Острый шип угодил мне в шлем, созданный с помощью трансформации. В глазах замерцало от прионовых искр, но я прыгнул следом за монстром. Навалился на него сверху, ударился о гребни на спине – и все же сумел, выхватив гарроту, сдавить ему шею.

Началось какое‑то крокодилье родео. Кайман вертелся, норовя сбросить меня, цапнуть или достать хвостом. Я держался и продолжал давить. Потом, крякнув от натуги, перевернулся вместе с ним на спину, чтобы Ксоко смогла ударить ему в незащищенное брюхо. А когда сработал эффект удавки и каймана парализовало на пару секунд, я выбрался из‑под него, встал на ноги и начал яростно кромсать его тушу, орудуя клинком симбионта.

Ксоко оттащила меня, пробурчав что‑то про сорок две колотые раны. Я и сам понял уже, что увлекся и модной куртки из черного каймана мне не видать. Зато таких крупных кристаллов я еще не находил. К тому же острый кончик хвоста оказался, если верить системе, ценным трофеем – из тех, что высоко котируются в гильдии монстроловов. Что же, теперь он мог стать отличным подарком Крысе.

Едва мы успели затопить убитого каймана за мельницей, как Ксоко почувствовала приближение людей. Больше нельзя было терять ни минуты. Я кинулся осматривать тела жрецов в поисках ключей от фургонов. Руки тут же измазались в крови людей и слизи каймана, пальцы скользили, однако ключ я сумел достать – и бросился к фургону с детьми. Открыл, помог им выбраться. Вид у них был измученный до предела, но я старался сейчас не думать об этом, чтобы меня опять не захлестнула ярость.

Я отпер фургон с молодыми мужчинами и женщинами. Они испуганно уставились на меня, не двигаясь с места. Пришлось отвесить пару оплеух самым медленным. Лишь когда они увидели спасенных детей, дело пошло быстрее. Женщины обнимали своих сыновей и дочек, плакали, благодарили. Мужчины, распознав мой статус изгоя, смотрели на меня с недоверием, но теперь не без уважения.

Они побежали к лесу, до которого было около сотни метров, а я – к третьему фургону. Тут мне пришлось труднее. Открыв дверь, я врезал шустрому деду, пытавшемуся выскочить наружу, и сам влез внутрь. Сквозь окошко на двери вернул замок на место, а ключ спрятал в инвентаре.

Развернулся и посмотрел на притихших, ничего не понимающих туземцев. Со вздохом сказал:

– Привет, бедолаги.

Протиснулся к дальней стенке фургона, расчистил маленький пятачок возле окошка от лохмотьев и грязных тряпок, подвинул парочку прокаженных:

– Проедусь с вами немного. Кто пикнет, пожалеет.

Я устроился в углу, прикрылся тряпками, хотя это было излишне. Кайман так меня изгваздал и разодрал одежду, что родная мать не отличила бы меня от соседей‑пленников. Стараясь не задохнуться от вони, я приник к окошку и прислушался к удивленным возгласам игроков, подошедших к фургонам. Я бы на их месте тоже удивился – ни одного врага не встретили, обоз нашли, да еще и жрецов облутали.

Но дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят – вот и ребята тоже не стали. Танк забрался на место возницы, остальные – на крышу, и повозка тронулась в сторону Динасдана.

***

До города добрались без происшествий, если не считать нападений скелетов и грифов, от которых отряд легко отбивался. Я даже подремал немного на старой дороге, а все оставшееся время пытался хоть как‑то помириться со стариками. Раздал почти все запасы провизии, подлечил зельями того, которому от меня недавно досталось. Но туземцы все равно смотрели на меня волком из‑за ярлыка изгоя. А вот то, что я их не выпустил из фургона, они восприняли гораздо спокойнее. Предстоящая смерть во время обряда у них, видимо, считалась почетной.

На воротах нас не досматривали. Я мысленно похвалил себя за удачный план и начал проталкиваться на выход. Но тут фургон дернулся и остановился так резко, что кто‑то из пленников, потеряв равновесие, впечатался мне в лицо косматым затылком и больно наступил на ногу – система даже зафиксировала урон. Сам я тоже, еле устояв на ногах, навалился спиной на двух тщедушных туземцев. Открыл рот, чтобы выдать что‑нибудь матерное, но не успел.

Сквозь смотровые окошки проникло мягкое золотое свечение, и я вдруг ощутил любовь ко всему миру. Сразу, в один момент. Все мысли вылетели из головы, и меня заполнила липкая, приторно‑сладкая эйфория. Я обнял лохматого туземца, положил голову ему на плечо и начал бормотать что‑то про божественную благодать. Он заплакал, а потом нас обнял кто‑то еще. Некоторые туземцы запели, другие стали выкрикивать: «Прими меня!» Или: «Я отдаю свое тело в руки твои, о великий Чуах‑Ахау!»

Дверь фургона распахнулась. Снаружи стоял высокий полуголый мужик в жреческом одеянии. На шее у него висел массивный медальон в виде солнца, сделанный из нефрита, в ушах болтались здоровенные серьги‑бублики из того же материала. Нос был проткнут поперек нефритовой косточкой, а на подбородке и под глазами выделялись голубые накладки. В руке жрец держал посох с навершием в виде стеклянного черепа, глазницы которого, собственно, и светились золотым светом.