− Прошу прощения, но во дворце чрезвычайное происшествие, требующее королевского внимания, − сообщил он.

− Что произошло? – спросил король, отступая от сына.

− Убита дочь герцога Норвиля – Эмили.

− Эмили? – удивленно переспросил Гэримонд, вспоминая, как эта милая девушка танцевала с Грэстусом, краснея от его шепота.

− Виновный схвачен? – спросил король.

− Нет. Тело девушки было найдено в парке несколько минут назад.

− Чудовище, − прошептал Гэримонд и выскочил из кабинета первым. Он даже не сомневался, что несчастную Эмили мог убить только Грэстус, кем бы он себя ни называл.

В саду так шумели, что сразу было ясно, где оборвалась жизнь несчастной девушки.

Вокруг беседки охали дамы и манерно падали в руки своих кавалеров почти без чувств, но наотрез отказывались уходить. Слуги бегали вокруг гостей суетливо и бесполезно. Рыцари просто молча стояли в стороне, готовые вмешаться, если будет нужно.

Прорываясь сквозь толпу, Гэримонд особо не церемонился: все равно никто не посмеет возразить принцу. Сейчас его куда сильнее волновала погибшая. Она лежала на полу в беседке, раскинув руки так, будто просто спала и хотела потянуться, но так и застыла с блаженной улыбкой на лице. Полуоткрытые глазницы зияли кровавой пустотой. Ее платье было разодрано, кожа изрезана, но кровь не заливала беседку, а темными сгустками застыла на коже.

− Что ее убило? – спросил принц у склонившегося над девушкой мага.

− Простите, но я не знаю, − ответил врач. – Все ее раны нанесены уже мертвому телу. Большего без артефактов я не смогу сказать, но из нее будто вынули жизнь, а потом изуродовали. Не знаю, кто мог бы такое совершить…

− Аграаф, − очень тихо прошептал Гэримонд, отступая.

− Вынули жизнь? – внезапно спросил король за его спиной, спешно приближаясь.

− Жизнь или душу, − снова пожал плечами лекарь. – Простите меня, Ваше Величество, но я действительно не понимаю, что именно могло ее убить. Яды и те оставляют следы, но я не нахожу их.

− Пожирание душ – одно из самых страшных проклятых искусств, − словно змей искуситель, шептал Грэстус королю на ухо, а Гэримонд только скалился, слушая все это.

− И кто может овладеть этим искусством? – спрашивал король.

− Любой, − охотно отвечал Грэстус. − Это может сделать даже человек, лишенный магического дара, если знать ритуал. Только мало кто отважится на подобное. Пожиратель чужой души уже никогда не будет человеком. Его душа станет так черна, что он превратится в демона и тогда…

− Хватит! – перебил его Гэримонд. – Что за бред? Нет никаких демонов. Просто поглощенная душа будет пожирать настоящую и рвать ее на части. Всплеск при разрывах будет давать силу и уничтожать душу. Оставьте этот ваш лукавый тон. Она, − он указал на девушку, − была убита через четверть часа после нашей дуэли. И мы оба знаем, что ее убили вы! Вы танцевали с ней и нашептывали ей что-то непристойное, не удивлюсь, если вы ее околдовали, чтобы она побежала куда угодно за вами!

− Откуда ты знаешь, когда она умерла? – невозмутимо спросил король у старшего сына.

− Я аграаф, мне это просто видно, − спешно ответил Гэримонд и снова указал на Грэстуса. – Кроме него никто не мог. Только ему это может быть нужно: на чем еще он будет держать свою жалкую силу?

Он ждал, что отец ему поверит или хотя бы спросит, откуда такая убежденность, но король ударил его по руке, мешая указывать на другого аграафа.

− Грэстус все это время был со мной, и я не позволю тебе клеветать на уважаемого человека. Немедленно извинись!

− И не подумаю, − прошипел в ответ Гэримонд и, отмахиваясь от короля, поспешил прочь.

Ему было совершенно не понятно, почему никто вокруг не видит таких простых, таких очевидных вещей, почему никто не может понять то, что понятно ему. Просто он даже не представлял, как по-разному аграафы и люди видят мир. Людям не подсказывала беседка, не несла в себе красную энергию, не кричала о ритуалах, что были здесь проведены. Людям не была видна темная бездонная дыра в груди убитой, а главное – люди не понимали, как жалок и слаб прилизанный Грэстус.

− Проклятый змей, − шипел Гэримонд уходя.

Агиман шагнул было за ним, но король остановил его жестом.

− Пусть идет. С ним я разберусь позже, а пока… – король обратился к Грэстусу: − Прошу прощения за непозволительное поведение моего сына, надеюсь, вы не сочтете это оскорблением.

− Я тоже когда-то был молод, горяч и несдержан, − учтиво отвечал аграаф. – Жаль, я больше ничего не могу сказать о случившемся.

− Как аграаф вы ничего не видите? – спросил король.

− Простите, но нет.

Грэстус приложил руку к груди, склоняя голову в почтительном поклоне. Он всем своим видом старался показать свое добродушие и готовность помогать, а король почему-то безоговорочно ему доверял, как никому в своей жизни, кроме разве что покойной супруги.

− Тогда позвольте всего один вопрос, − сказал он и жестом пригласил Грэстуса пройти. Говорить о собственных мыслях в присутствии других он не желал.

Вместо ответа аграаф последовал за королем и торопить его не стал, будто просто сам решил прогуляться.

− Мне дико даже думать об этом, − начал король, когда они отошли подальше от злосчастной беседки и дворца, а в тени деревьев появился силуэт башни, где в комнате принца можно было различить огонек и пляску теней.

Король сглотнул, не понимая, мерещится ему или так за окном действительно пляшет сама тьма вокруг одиноких огней.

− Если вы передумали спрашивать…

− Нет-нет, − перебил Грэстуса король. – Я не передумал, просто мне не по себе.

Он свернул подальше от башни, даже не замечая, что совсем иначе говорил с гостем, словно тот много столетий был ему другом.

− Понимаю. Страшное происшествие и в такой день, прямо у королевского дворца…

Грэстус вздохнул и покачал головой.

− Мог ли это сделать Гэримонд? – спросил внезапно король.

− Конечно, мог. Я же говорил, что это может каждый, но зачем это принцу? – удивился Грэстус. – Подобное событие – удар по королевской репутации, уж простите мне такую откровенность, Ваше Величество, и имя самого принца это непременно заденет. К тому же пожирание душ только увеличит его стигматы. Что может стоить подобного?

− Например, месть, − ответил король и тут же затаил дыхание, не веря самому себе.

− Кому? Чем могла провиниться бедная девушка? – не понимал аграаф.

− Не она, а вы. Мне кажется, что он хотел отомстить вам. Он ведь был очень против нашей с вами беседы.

− Какие дивные вещи вы говорите, но что такого я мог сделать? Неужели наш шуточный бой был так оскорбителен для него?

− Его исход – быть может, − вздохнул король, − но, право слово, он был явно зол.

− Если даже так. Он мог бы плеснуть в меня вином или сломать рессору моей кареты силой мысли, зачем же убивать девушку?

− Чтобы вы сюда больше никогда не могли вернуться.

Король посмотрел на аграафа, а тот задумчиво потер бороду.

− Ваше Величество, − в итоге встрепенулся он, − не спешите с выводами, быть может, все совсем не так.

Он говорил это, а в груди у короля росла убежденность, что он точно знает, что случилось. Когда же часом позже ему сказали, что девушка была убита магией, а его сын не ошибся со временем смерти, королю оставалось только взвыть от горя.

Первые солнечные лучи несмело пробирались в покои принца. Они скользили по полу и касались бледных век. Гэримонд морщился и все же приоткрывал зеленые глаза. Свет буквально обжигал их и пришлось прикрывать лицо рукой.

Вставать с пола он не собирался, только вздыхал, понимая, что руки перепачканы кровью.

Тьма снова набегала на глаза, вихрем топила зеленую радужку, заполняя глаза чернотой. С ней даже солнечный свет становился не таким ярким, позволяя уронить руку на грудь, изрезанную ножом.

Сам нож валялся где-то рядом, перепачканный кровью и гноем. Зловонная жижа перепачкала пальцы, пол, можно сказать, всю его жизнь, но делать с этим хоть что-то принц не мог, да и не хотел, по крайней мере, сейчас.