К черту, никакой жалости, Таня!

С этой мыслью я уверенно переступаю порог, вот только у меня мгновенно перехватывает дыхание…

Что за дерьмо, морщусь и тут же начинаю размахивать в воздухе руками, потому что в кабинете стоит такой смог, будто паровоз надымил. Однако, увидев на столе переполненную окурками пепельницу, понимаю причину, а вдобавок рядом еще и пустая бутылка виски. Отличное ты выбрала для разговора время, Татьяна. Надеюсь, это не станет причиной его амнезии, потому что он дал слово. И если не сдержит, — моя ненависть станет такой же бесконечной, как Китайская стена. И такой же крепкой.

— Я обдумала твое предложение, — нарушаю тишину и подхожу ближе к столу, проклиная бешено стучащее в груди сердце. И так тошно. Еще и ноги почему-то дрожат.

— Говори, — Марат медленно поднимает голову, и я встречаюсь с измученным лицом мужчины. Мгновение не решаюсь пошевелить языком. Просто не хватает сил озвучить свое решение. Кажется, он до сих пор не спал, но я заставляю себя не обращать внимание на то, что вижу в привычных мне диких глазах несвойственную уязвимость, и прочищаю горло.

— Я хочу начать жизнь с чистого листа. С ребенком… Без тебя…

Без него ведь?

Кажется проходит целая вечность, когда он подает хоть какой-то признак жизни и сглатывает, дергая крупным кадыком.

— Я тебя понял.

Стою и молча смотрю на него. Мое напускное безразличие не обмануло Хаджиева. Как и его — меня.

— В каком городе ты хотела бы жить? — он проводит пальцем по своему подбородку, не отрывая от меня нечитаемого взгляда. И пустота, сквозящая в синих льдинах, пугает.

— Петербург, всегда хотела там побывать, — произношу я, отчаянно стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Хорошо, — Марат поджимает нижнюю губу и откидывается на спинку кресла. — К твоему приезду в Питер я подготовлю для вас все условия.

Ого… Вот так просто?

— Спасибо. — Распрямляю плечи, совершенно не зная, как реагировать, но стараюсь говорить строго: — Я все верну.

Марат поднимается и ленивой поступью хищника приближается ко мне, вынуждая захлебнуться очередной волной тревоги. Потому что я не знаю, что у него на уме в таком убитом состоянии. Однако радует уже то, что на ногах он стоит твердо.

— Не нужно ничего возвращать, Тата. Это мой сын и я буду участвовать в его жизни. Хочешь ты того или нет. — Он подходит слишком близко, и мне приходится вздернуть подбородок, чтобы не потерять его мрачный взгляд. — Не переживай, в деньгах ты нуждаться не будешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я хочу ответить, но Хаджиев накрывает мои губы пальцем и качает головой.

— Не спорь, птичка. — Марат наклоняется и с жадностью вдыхает мой запах, снова и снова, будто пытается оставить в своих легких частичку меня. Водя носом по виску, щекам и волосам, он буквально разливает по моим венам искрящее волнение. Заполняет кровь своим горько-сладким запахом. Нет, не хочу…

— Обещай, что больше не появишься в моей жизни, Хаджиев, — шепчу, с трудом сохраняя дыхание, которое в его присутствии становится моей патологией.

— Появлюсь, если только сама попросишь, — он произносит это таким низким и чарующим голосом, что даже в жар бросает. Спасает то, что он сам отстраняется и я нахожу желанную прохладу в синих безднах.

А потом резко разворачиваюсь, чтобы уйти, но тут же останавливаюсь, позволяя громыхающему в висках пульсу хоть немного успокоиться. Иначе точно свалюсь с ног. Вдох. Выдох. На секунду прикрываю глаза, прежде чем обернуться с грустной улыбкой на лице.

— Ты жалеешь о каких-то своих поступках? — тихо, тихо.

— Ответь на этот вопрос себе сама, Тата.

Делаю паузу, потому что хочу сделать то, что собиралась уже очень давно.

— Единственное, чего я все эти годы хотела, это извиниться перед тобой за то, что украла твои деньги. — Полностью поворачиваюсь и смотрю ему в глаза, чтобы каждое мое слово прозвучало искренне. На расстоянии легче. — Я не имела права так поступать. — Сглатываю. — Я их вернула, но все равно не смогла извиниться… Не знаю почему.

Губы Марата искривляет однобокая ухмылка, но мужское лицо по-прежнему не выражает никаких эмоций, однако его следующие слова ударяют по мне подобно триггеру:

— Ты украла мое сердце, а не деньги, Тата. И его ты до сих пор не вернула. — Марат делает шаг ко мне и проводит пальцем по моим приоткрытым от шока губам, отчего в груди спирает еще сильнее. — Пообещай никогда не возвращать мне его обратно.

Какого хрена?

Втягиваю носом воздух и до боли вонзаю ногти в ладони. Зачем он все это говорит? Он ведь ни черта не милый! И никогда им не будет!

Не найдя, что сказать, отшатываюсь и пулей вылетаю из кабинета. Останавливаюсь только в комнате, обречено утыкаясь лбом в дверь. Не знаю, сколько я так стою, но прихожу в себя лишь с первым хныканьем проснувшегося сына. А потом внезапно осознаю, что все это время я и сама задыхалась собственными слезами.

Дальше все происходит как в плену вязкого тумана. Собираю вещи, кормлю Ваню, принимаю душ, а уже через час мои чемоданы спускают на выход, пока я с Иваном на руках следую за охраной. И только сейчас до меня доходит, что Марат так больше и не подошел. А когда его люди ожидающе держат входные двери, я понимаю, что он и не появится. Даже конверт с неизвестным мне содержимым передали его люди. Значит, не проводит.

И вот почему сейчас в груди разрастается неприятное ощущение с такой болезненной скоростью, будто там взорвалась атомная бомба? Я ведь так мечтала о свободе, и вот она в моих руках. Бери и используй, дуреха! Вот только с каждым новым шагом чувство нездоровой и необъяснимой тоски перекрывает мне доступ к кислороду. Неужели это конец?

Дверца в машину открывается и охранник с почтением пропускает меня в салон, но, прижав Ваню крепче, я напоследок оборачиваюсь, а через мгновение замечаю в окне дома мужской силуэт. Почему он не захотел проводить? Почему опять причиняет мне боль? Зачем снова показывает мне эту гребенную невидимую связь между нами? Невидимую и больную…

— Татьяна Владимировна, — вторгается в мои мысли мужской голос и я возвращаюсь в реальность. — Садитесь, нам пора ехать.

— Не забывай меня, ладно? — я крепко обнимаю Тимку и не перестаю удивляться, каким крепким юнцом растет мой братец. Десятый год ему, как-никак.

— Задушишь, Тань, — противится он моей ласке, и я нехотя выпускаю его из объятий, встречаясь с сорванцом наигранно строгим взглядом.

— Пиши и звони мне. И обязательно сообщи, как приедешь. Ладно? — с теплотой в голосе прошу брата, а у самой уже слезы на глазах.

— Ага, напишу, — он перекидывает рюкзак через плечо, — ты только не реви тут, а то ресницы накладные отвалятся.

Треплю его по светлой голове, не в силах скрыть улыбку.

— Не буду. А ресницы у меня свои. — Обнимаемся еще раз, и я тайком смахиваю слезинку. — Ну все, давай беги, а то опаздываешь на посадку. — Поджимаю губы и едва сдерживаюсь, чтобы снова не обнять брата. — Школу не прогуливай, а то Львовна не отпустит тебя следующим летом, — бросаю ему вдогонку.

— Ничего, скоро восемнадцать стукнет и я свалю от них, — парирует мне с озорной улыбкой, оглянувшись через плечо. — В Питер переберусь, к тебе поближе, — вальяжно заявляет братец и, помахав на прощание, скрывается в толпе.

— Скорее бы уже… — шепчу едва слышно с застывшей в воздухе ладонью. — Береги себя, Тимка.

Дождавшись, когда светлая копна волос скроется из вида, я с протяжным вздохом и скулящей тоской в груди направляюсь на выход из вокзала, а потом прямиком на остановку. Прогуляюсь по центру, пока Ванюша в садике.

Уже месяц я живу в Петербурге. Как и обещал, Марат подготовил все условия для хорошей жизни. И даже помог Тимке прилететь ко мне на остаток летних каникул. За что я невольно испытываю благодарность к этому человеку. А еще я начала небольшой бизнес, делаю торты на заказ, очень удобно для молодой мамочки, прибыльней, чем зарплата нянечки и не скучно, когда сынок в садике. Да и к тому же душа поет, когда руки творят красоту.