Слезы беспощадно застилают глаза, а в носу печёт так, что дыхание становится пыткой. Сегодня я слышу те слова, которых ждала много лет, но слышу их сейчас, после того, как моя душа иссечена сотнями шрамов, нанесёнными им самим. И я не готова принять это, пока не готова.

На минуту мы погружаемся в губительную тишину, прежде чем у меня получается пошевелить языком в пересохшем рту.

— Ты убил во мне все, что могло любить тебя, — шепчу я со слезами на глазах.

— А ты убей в ответ. — Его губы, не спрашивая, накрывают мои и клеймят болезненным поцелуем, наполненным агонией страданий. Сильные мужские пальцы до острой боли сжимают мои волосы и толкают навстречу отчаянной потребности, и я разрешаю себе ответить ему, давая нашей боли сплестись воедино.

Пока внезапно Марат не отстраняется, шумно хватая носом воздух, а потом начинает растирать лицо ладонями, будто желает содрать с себя кожу.

Облизываю губы, позволяя остаткам грубого поцелуя обжечь его кончик, но найти в себе силы уйти или хотя бы заговорить не получается. Кажется, одно лишнее движение и я рассыплюсь пылью.

Поэтому с трепещущим в груди сердцем лишь наблюдаю, как он отходит к окну, в то время как внутри все содрогается от слов, которые мы высказали друг другу. Но вдруг раздается детский плач, и мое оцепенение разрывается как бусы, распадаясь маленькими бисеринками возле собственных ног. Черт… Делаю неровный вдох и тут же бегу в комнату к сыну, который уже стоит в кроватке с раскрасневшимися, влажными от слез, щеками и истошно требует к себе внимание. Сколько он так надрывается, бедный? Неужели из-за наших криков я не услышала плач своего малыша?

— Ш-ш-ш, — бережно поднимаю Ваню на руки и прижимаю к груди, начиная убаюкивающими движениями успокаивать его. — Все хорошо, мама рядом.

Спустя некоторое время сынок наконец успокаивается, только изредка содрогаясь от последних отголосков плача.

— Я не хотел убивать его, — Дыхание перехватывает, когда я слышу приглушенный голос Марата, а когда оборачиваюсь, замечаю его, мрачно стоящего в дверях. — В тот день Амир пришел ко мне и спровоцировал, рассказал о том, что это он помог тебе сбежать и залечь на дно, — Хаджиев тяжело сглатывает, будто перед глазами у него картина воспоминаний. — Он злился, ведь, несмотря на то, что отец презирал меня, наследником своего бизнеса все равно выбрал меня. Амир был слишком амбициозным парнем и не всегда думал головой, поэтому отец ждал, когда он повзрослеет. А после Амир и Джансу должны были пожениться, объединив две могущественны семьи, но брат не хотел ждать. Жадность была его первым спутником, а с ней и глупость. И с тобой он был только ради того, чтобы прийти и ткнуть меня носом, мол, желанная мне девушка будет его женой. У нас с ним всегда были напряженные отношения, и все же я любил этого сорванца, — с горечью в голосе выдыхает Марат, а я все это время неподвижно стою, не заметив, как сын на моих руках незаметно погрузился обратно в сон. Хаджиев прочищает горло и отталкивается от дверного косяка, будто собирается уйти, но продолжает: — Амир пришел пьяный и, не добившись от меня никакой реакции, достал пистолет и попытался выстрелить. Я до сих пор не понимаю, как все произошло, но я лишь пытался избежать пули…А когда раздался выстрел, тело брата ослабло в моих руках, а после я заметил, что пуля пронзила его грудь. Я… Я не хотел этого, но даже не успел вызвать скорую… Он умер у меня на руках. А я струсил и избавился от тела… Никто не знал об этом, все считали его бесследно исчезнувшим, но однажды я напился и рассказал все Салиму. — Марат смотрит мне прямо в глаза, а у меня ощущение, что передо мной открываются врата в ад. — Салим знал, где я похоронил тело и записал наш разговор на диктофон, лихо все подстроил. В день, когда я отдал тебя ему, я не знал, что этот человек предал меня. Я даже не успел покинуть аэропорт, как меня повязали и закрыли в СИЗО, словно мусорную крысу. А потом мне сообщили, что ты выходишь замуж за Шабазова и рожаешь ему сына. — Повисает короткое молчание, прежде чем следующие слова Марата ударяют меня как хлыст: — Сегодня я убил Айюба. Теперь ты свободна. — От услышанного душа падает куда-то вниз, и я лишь беззвучно хватаю ртом воздух. — Все против нас, Тата. Всегда так было, есть и будет. Но ты права в одном, вы с ребёнком имеете право на нормальную жизнь, а я не могу тебе этого гарантировать, как и не вправе больше мучать тебя. Только я хочу, чтобы ты знала, это не отменяет моего желания вернуть твое доверие, но, обещаю, я приму любое принятое тобой решение. У тебя есть время до утра, подумай, Тата, готова ли ты простить и отпустить все, что произошло между нами. — Пауза затягивается, а потом Марат поворачивается спиной и выходит за дверь, оставляя короткое пожелание: — Спокойной ночи, птичка.

Господи, что… что это было? Я… Что мне делать с этой правдой? Я не готова… не готова к ней.

Начинаю трясти головой и падаю в кресло, в отчаянии крепче прижимая к себе ребенка. Позволяя всему сказанному расстреливать меня в упор, и понимаю, эта обойма уничтожающей правды еще долго не прекратит свой расстрел…

Остаток ночи я так и не смогла заснуть. И теперь расхаживаю взад-вперед, потому что в голове звучат злые отголоски нашего разговора с Маратом. Я до сих пор не могу поверить, что он убил Амира. Но, если Марат рассказал мне об этом сам, то не стоит питать иллюзий. Ему незачем мне врать. Пожалуй, вчера у нас был самый длинный разговор за все наше долгое знакомство. Самый длинный и самый честный… А весь ужас в том, что после услышанного я не считаю его убийцей. И не осуждаю, будто проклятая пуля случайно оказалась в груди Амира. Вот только желание исчезнуть со своим сыном и жить как можно дальше от этого человека, растет с космической скоростью.

Прижав пальцы к вискам, я громко сглатываю и продолжаю думать, игнорируя тот факт, что мозг уже капризно требует сна. Однако пока я полна решимости, и пока Марат не начал наступать, я должна воспользоваться его щедрым предложением. Потому что, если останусь здесь еще хоть на одну ночь, все повторится снова. Ссора, секс, а за ним очередной крышесносный оргазм, после которого наступит привычная ненависть. У нас не может быть по-другому. Но, несмотря на это, я никогда не могу отказать ему, даже если кричу «нет», внутри все предательски шепчет «да». Потому что мое тело все еще жаждет его. Даже сейчас. Наверное, сейчас особенно дико. Мне хочется, чтобы он вытрахал из меня все гнусные мысли, да и вообще возможность думать, использовал и ушел. Как делал всегда. Мудак должен остаться мудаком. Пошел он на хер со своим благородством. Решил дать мне свободу, когда искалечил всю жизнь? И не важно, что я тоже приложила к этому руку. Не имеет значения, что я пробудила в нем чудовище. Он мог бы все остановить! И уже давно!

Мог элементарно не возвращаться хотя бы сейчас! Но этот мужчина каждый раз настигает меня, догоняет, когда можно было уже отпустить и жить дальше. Когда я научилась дышать самостоятельно. Вот только мне не стоит забывать одну простую истину: Хаджиев — эгоистичный ублюдок! Его слова — зола, которая больше никогда не станет огнем.

Только по этой причине я не хочу понимать его. Не желаю верить в его сказки. Не хочу прощать, хоть он и не просил этого. И не попросит.

Марат предоставляет мне выбор. Это важно. Только об этом я и должна думать. Нас не спасти. Мы давно обречены. Я даже не знаю, что повлияло на его дубовую голову. Из-за чего он вдруг решил отпустить меня? Почему подумал о том, что будет для меня лучше? Или для нас? А может, он отпускает меня, потому что не готов принять ребенка? Потому что для него это обуза? Проклят, будь он проклят!

Я даже не замечаю, как выхожу из комнаты и иду в кабинет Хаджиева, будто уверена в том, что застану его там. Но так и есть. Он сидит за столом с поникшей головой, руки сложены на столе в замок, а дыхание глубокое и шумное. Почему-то мне сложно видеть этого мужчину таким… слабым?