Такая формулировка походит на разрыв с христианством. В самом вопросе заключается назревающее и неизбежное прощание с церковной историей. Под большим сомнением оказываются абсурдное трёхсотлетнее иго, дохристианская дикость славян и романовская династия. Требуют пересмотра и Смута, и Крещение Руси, и география евангельских событий. Как не формулируй вопрос, в нём остаётся ирония, и эту иронию никак не удаётся удалить.

«Святая святым!» – пропел священник, и люди внизу пришли в движение. Одни торопятся поставить свечи, другие скрещивают на груди руки и выстраиваются в очередь на причастие. Милана кротко наблюдает за ними сверху. Рядом с ней вопросы хронологии кажутся большой глупостью. Вот восьмилетняя девочка смотрит на людей, водит прожектором своего внимания по храму, и всякий, попадающий в поле её зрения, записывается в книгу её жизни. Кто как – каждый по-своему, и я в её книге далеко не на последнем месте.

А Галя? А Галя по всем канонам должна проплыть лёгкой лодочкой мимо моего чабрецового берега. Только вот зацепилась за камыши и уже три года перед глазами:

– Отпустите, а?

– Не могу, Галь. Не получается.

После литургии подавляющее большинство прихожан перебирается в Дом Чайковского на беседу с Алексеем Ильичём. Записки с вопросами подавать напрямую не разрешается – только под личный контроль отца Иоанна. На его одобрение можно не рассчитывать, и, возмущённый цензурой, я не иду на лекцию. Лишь когда профессор снова появляется в фойе, я подвожу к нему Милану и с просьбой дотронуться кладу её ладонь на профессорский рукав. Алексея Ильича такая выходка рассмешила.

– Словно к иконе! – прожурчал он и в сопровождении клира скрылся в кабине лифта.

– Милана, если на земле сейчас есть святые, то это один из них!

– А?

– Ты думаешь, святые только в книжках, а они живые.

– Разве это я? Разве обо мне вы пишите? Придумали себе непонятный образ, нарекли его моим именем и обманываете людей. Вы вводите в заблуждение всех и в первую очередь себя. От одиночества и не такое себе насочинять можно. Найдите себе кого-нибудь вашего возраста и исчезните из моей жизни.

– Я пишу то, что вижу. Какой стороной ты поворачиваешься ко мне, ту я и проецирую на бумагу.

– Вы совсем меня не знаете. В ваших проекциях не я.

– Ты. Даже зеркала бывают разные – в одном ты одна, в другом другая. В одном ты себе нравишься, в другом нет. Я, если хочешь, одно из твоих зеркал.

– Не хочу! Что вы можете знать обо мне? Увидели в храме и возомнили Бог знает что.

– Даже этого мне достаточно. И потом ты общалась со мной. Почему ты это отрицаешь? Почему ты обвиняешь меня в иллюзиях, а сама врёшь судьям?

– Я вру, и вы меня любите? Это вы врёте сами себе!

– Ври на здоровье, если тебе так нужно.

– Это вам нужно. Я вам для книжечек ваших дурацких нужна.

– Наоборот!

Галя терпеть не может оправданий. Выяснения отношений ни к чему не приводят, но они изматывают, и ослабевшие спорщики, если их по-настоящему что-то связывает, уже не борются. Неожиданно появляется возможность взять её за руку, за локоть, за плечо и притянуть к себе.

– Удобно любить молодую, правда? – сдастся Галя.

С волнением я готовлюсь к новой встрече. Билет на седьмое октября приобретён заранее. Вероятность застать Галю в воскресенье выше чем в будни, и сама совместная воскресная поездка в церковь занимает добрые полдня. В остальные дни риск не застать её увеличивается в разы, а путь, который я могу пройти с ней в будни, очень короткий – каких-то пятьсот шагов отделяет музыкальную школу от общежития. Так воскресенье во всех отношениях самый оптимальный день для свиданий.

С нашей предпоследней встречи минуло почти полгода. На её концерт в апреле я пришёл с детьми – сёстрами восьми и пятнадцати лет. Во время паузы Галя сорвалась и бегала по залам замка из угла в угол. Сама подошла, когда я оказался в коридоре один, и сама заговорила. Даже не заговорила, а стала командовать, записывая свои приказы на камеру:

– Теперь я вас точно в тюрьму упеку! – негодовала она: – Говорите, какое сегодня число.

– Двадцать восьмое.

– По-тюлерандски!

– Dvadzat vosmoe aprelya.

– Где вы сейчас находитесь?

– Ya na konzerte Gali. Prishol posmotret na neyo. Ya lyablya Galinu G.

Она не знала как дальше. Стоит, ждёт реакции, а я испытываю чувство дежавю. Мы одни в замке, я прижимаю Галю к белой стене и целую – столько раз собирался так поступить, но снова не решаюсь на это в реальности. Без поцелуя Галя злится и пытается прогнать меня:

– Вам же запретили приезжать!

Решение последнего суда было в мою пользу, но Галя так не считала. Мы спорим, уединившись в коридоре:

– Меня оправдали!

– Вас не оправдывали!

– Запрет на контакты закончился!

– Он продолжается!

Мало кто мог разобраться в статье, по которой меня судили, так что и окончательный вердикт каждый из нас трактовал по-своему. И всё же Гале тогда пришлось смириться с ситуацией, я почувствовал моральное преимущество, которое и позволило мне увидеть её ещё раз. С нашей последней встречи минуло более двух месяцев. В тот день она вела себя тихо, не спорила, но и не проронила ни слова.

Станет ли она теперь так остро реагировать на моё появление? Достаточно ли долго я выдержал паузу? Волнение накануне встречи сбивает сердечный ритм и не даёт уснуть. Что, если Гали не окажется в городе? Что, если она переехала? Если она закончила образование, получила диплом магистра, то покинула студенческое общежитие. Да мало ли что может произойти у девушки за пару месяцев. Состоится ли встреча или она на гастролях?

За два года набралось три неудачных поезди. Удачных было четыре, если считать и ту, когда я видел Галю всего пару секунд. Я бродил тогда по общежитию в поисках её комнаты. Не чтобы постучаться, а для того, чтобы можно было точно определить расположение её окон. По свету в них, по положению занавесок, по движению силуэта можно определить, дома ли Галя, готовится ли она к выходу. Везде висели указатели с номерами комнат, но без имён. В растерянности я бродил по этажам. Одна из безымянных дверей на третьем этаже раскрылась в тот момент, когда я стоял напротив. И для меня, и для Гали столкновение стало полной неожиданностью. Её глаза впились в меня. Через пару секунд со словами «О, Боже!» Галя закрылась. Это случилось утром, а через шесть часов я звонил ей с домашнего телефона, давая понять, что нахожусь уже очень далеко.