© Чернышков А.В. (Андрей Ч.), 2021

© ООО «Издательство Родина», 2021

В моей жизни нет музыки. И не было никогда. Конечно, я слушаю музыку, но редко – от случая к случаю. В какие-то моменты она даже трогает, и это в ней самое опасное. Потом она обязательно перестаёт трогать. И чем больше трогает, тем быстрей перестаёт. Переболел мелодией и пошёл дальше, и уже не возвращаешься. На музыку нельзя положиться. Кажется, вот нашёл… Ан нет, преходяще. Кажется, открытие, а оно опостынет. Ни дома, ни в пути я не слушаю музыку. Я от неё устаю. Как устаёшь от весеннего солнца, так же я устаю от музыки. Я ей не верю. Крылья, которые она даёт, только напрокат. Рано или поздно ты с ними или не взлетишь, или разобьёшься. Тишина лучше. Тишина надёжней. Ещё надёжней человеческая речь. Она естественна, как часть природы. А музыки в природе нет. Музыки нет ни на земле, ни на небе, ни в космосе. Музыка – выдумка цивилизации. И не в каждой цивилизации она имеет место быть. Вполне представимы цивилизации без музыки. Музыка ненадёжна как мода. Даже классическая – даже она не вечна. Для музыки необходим инструмент. Есть и a cappella, где всё исполняется исключительно голосом, но в основном для музыки необходим инструмент. Животные обходятся без музыки. Поют только птицы, но назвать это музыкой можно с большой натяжкой.

В моей жизни нет музыки. Возможно, поэтому нет слуха. Или же последовательность обратная: нет слуха – нет музыки? В любом случае, где тонко, там и рвётся. И всё же я люблю её – люблю музыку и танцы люблю, хоть после них и похмелье.

Девушка, за которой я бегаю, пианист. Об этом я узнал позже – гораздо позже того как влюбился. Как только ты видишь её, становится поздно. Как только ты видишь её, всё измеряется вечностью. Через минуту после первой встречи ты уже знаешь её целую жизнь. Не помнишь, а именно знаешь.

Это не начало романа, а продолжение повести о Гале. Будет ли конец? Во всяком случае не такой, каким его хотела бы видеть сама Галя, и не такой, каким хочу видеть его я. Настоящий, а не выдуманный конец всегда уместен, всегда красив. Он устроит всех, он всегда кстати. Как пазл, как венец. Как поцелуй – завершение первой фазы знакомства. Как рождение – завершение жизни в утробе матери. Когда будущее невидимо, когда не видно перспектив, и всё упирается в стену, то впереди великое будущее. Не плановое, не выдуманное, не мещанское, а человеческое. Божье. За гранью смерти большая жизнь. Гали ли этого не знать – она уже умирала! Кто ещё ни разу этого не делал? Кто ещё ни разу не переходил из жизни в жизнь?

К городу, в котором живёт Галя, у меня много требований, и эти требования убедительно показывают мою неудовлетворённость происходящим. Койск безвкусен, грязен, захвачен мигрантами, и я хочу, чтобы Галя вернулась в Северную Гавань или даже в Москву или в Славянск. Я ещё не определился, где нам обоим будет лучше. Отсутствие счастья куда заметнее его наличия. Недостаток счастья даёт о себе знать, тогда как само оно молчит, как рыба. Счастье такая же норма, как молчание или здоровье. Пока здоров, не догадываешься о наличии сердца. Пока здоров, не чувствуешь себя вовсе. Пока здоров, ничто не сигнализирует болью. Счастье, в отличие от эйфории, это не всплеск эмоций и не обострение чувств. В счастье все чувства утолены. Заметить его можно только на выходе, на границе, а в сам момент счастья его сравнить не с чем: о боли не помнишь, о бедах не знаешь. В рассуждениях о счастье то и дело дохожу до запредельного счастья – до абсолюта, не имеющего с земной жизнью ничего общего. Абсолютное счастье оказывается чуть ли не дорожденьем. Там – в дорождении – ничего не тревожит, и там человек не знает о боли. А тут даже комар внезапным писком быстро приводит в чувство.

Июльская поездка в Койск закончилась тем, что я проводил Галю до общежития, и она во второй раз на улицу выходить не стала. Мои ожидания второго пришествия оказались напрасны. Ожидание уж точно не может быть счастьем – счастьем может быть предвкушение встречи, а это разные вещи. И всё же двадцать второго июля я провёл с Галей всю первую половину дня. Даже одно это полностью оправдало мои надежды. Томительные ожидания во второй половине дня немного оттеняли удачу, но не перечёркивали её – так утешал я себя по дороге домой.

За окном поезда закатывалось солнце, деревья и поля медленно теряли краски, сливаясь в одну сумрачную реальность, а я всё никак не мог отделить радостные воспоминания от болезненных. Почему я сомневаюсь в счастье? Потому что оно не регистрируется в голове и не прописывается в мыслях? Когда я размышляю, я уже несчастлив?

В голове место только нерешённым, отложенным на потом задачам. Они становятся основой для надежды решить их в будущем. Счастье кроется в настоящем, а я, нагруженный головоломками, тороплюсь в будущее. Надежда – это мост из прошлого в будущее, раскинутый над рекой настоящего. Надежда – это поезд, который останавливается где угодно, кроме станции «Счастье». Надежда – такая же изнанка памяти, как и будущее.

Помнить счастье невозможно, потому что память о нём – это тающее послевкусие, но не само оно. Повесть о Гале – это не сама Галя, а замаскированная надежда окликнуть её в будущем. Это одна из попыток оказаться вместе с Галей в настоящем. Это – если надо – морковь впереди осла, и так в настоящее не входят. Настоящее – это не место и не время, а сам человек. Человек и есть настоящее, а человек – это всегда двое, это всегда вместе. Настоящее подразумевает, что всегда есть кто-то ещё. Не ты один, а кто-то ещё. Ты появляешься только в ком-то ещё, и без этого кого-то тебя нет. Я тороплюсь в настоящее, делясь с Галей прошлым. Я сшиваю себя с ней словами, когда нет другой возможности сохранять связь. Можно ли счастье не заметить? Да оно самое незаметное из всего, что есть, и оно единственное, что по-настоящему есть.

Эта повесть, как и две предыдущие, – хронология отношений, которые Галя отрицает. Отношения эти привели меня на скамью подсудимых, но, несмотря на это, они мне бесконечно дороги. Джон Раскин в «Теории Красоты» определяет сущность человека по его вкусу: что человек любит, то и является его нравственностью. У моей нравственности серые полярные глаза, высокий взмах бровей, слегка припухший нос, золотистые волосы и очаровывающая простота. От античных муз Галю отличает только аляповатая ребяческая походка. Но, может, настоящие музы ходят именно так, а не как их обычно изображают балерины. Галя ходит по земле, как танцовщицы в балете Стравинского «Весна».

От античных муз у Гали и высокомерие. Сочетание высокомерия с простотой обезоруживает и ранит, но лучше безоружному погибнуть в атаке, чем в плену. Я попробовал однажды атаковать Галю юбкой, увиденной мной в витрине бутика в трёх минутах ходьбы от храма, и которую я, не раздумывая, прихватил с собой на всенощную. Догадываясь, что ни при каких обстоятельствах Галя от меня её не примет, я подошёл к настоятелю:

– Отец Иоанн, подарите от своего имени эту юбку вон той прихожанке.

– Не ходи в дом к девушке, на которой не хочешь жениться! – ответил он.

Никогда прежде такой поговорки мне слышать не доводилось. Я истолковал её так: если у тебя не серьёзные намерения, то не путай девушку вниманием. В тот момент я понял, что у меня к Гале всё очень серьёзно, и так как настоятель после загадочных слов быстро исчез, я подошёл к другому жрецу:

– Отец Григорий, можете подарить юбку той скромной девушке в центре зала?

– А что обо мне жена подумает? – вопросом на вопрос ответил громадный неуклюжий священник родом из Белоруссии.

Я мысленно представил, как он дарит молодым прихожанкам юбки, платки, платья, а попадья смиренно смотрит на это в сторонке. Мне даже не пришло в голову, что у священников могут быть отношения. Стало и смешно, и стыдно.