«Лукерья Михайловна, надеюсь, что на Новый Год Галя навестит вас, и это письмо застанет её дома. Представляю, как она огорчится, но я не могу во всём идти у неё на поводу, так что пусть тоже в чём-то смирится. Я знаю, что материальная помощь оскорбительна, что любая помощь обязывает, что помогающий имеет свою корысть. Всё это я знаю, поэтому эти условности можно когда-нибудь переступить – можно уже быть выше условностей. Посмотрите на это так: да, он бегает за моей дочерью и разными способами пытается связать её с собой, но ничего противоестественного в таких попытках нет. Если Галя не будет отвечать ему, то можно не волноваться – ничего плохого в безответной любви нет, и это даже хорошо, что Галю кто-то любит! Вы можете тратить помощь на отопление, на поездку к дочери, на заказ меня покалечить. Моя корысть заключается в самом факте того, что я помогаю маме моей любимой. Мне самому стыдно, но ради Гали можно и унизиться. Книгу я посылаю, чтобы вы убедились, что во втором издании нет иллюстраций с портретами. Сибирские издатели мне написали, что, мол, не поймёшь этих женщин – красивая обложка, а девушке не по нраву. У меня Родина важней церкви, и я уверен, что у Гали после тридцати Родина встанет на первое место. Это по неопытности человек придерживается космополитических взглядов, а со зрелостью он начинает различать вред либерализма, и Родина снова занимает подобающее ей главенствующее место. Пусть бомбы лучше на нас падают чем на Родину – ветки без корней ничто, а без ветвей дерево ещё не погибло. Ветви отрастут новые, а ствол нет. Конечно, первым делом я постараюсь спасти Галю. Меня ещё не скоро пустят на Украину, поэтому приезжайте сами. У меня три комнаты, и я вас до Койска провожу. Я вас вербую, но у вас не будет никаких обязательств – просто будьте свидетелем.»

«Лукерья Михайловна, со стороны мои письма кажутся глупостью, потому что влюблённость и есть глупость, а влюблённый человек однозначно глуп. Я смирился с запретом видеть Галю, тем более запрет можно обойти. Только не пугайтесь – пишу и думаю, что яблоня от яблони недалеко падает, и если Галя недоверчива ко мне, то и от вас мне доверия не дождаться. Тогда и письма мои тщетны. Когда человеку запрещают жизненно необходимое – а видеть Галю не блажь, а жизненная необходимость – то он всё равно выход найдёт. Будет биться как муха о стекло и со временем обнаружит форточку. Если бы Галя учитывала это, то контролировала бы ситуацию, оставляя мне отдушину. Раз уж мне всё запрещено, то я хочу от Гали дочь, хочу назвать её Галей. Я её даже вижу – такую серьёзную и улыбчивую, белокурую, синеокую, ухоженную и озорную девочку в платье. Это будет папина дочь, потому что Галя слишком строга. Дисциплина и учёба с раннего детства, а я буду дурачиться с ней, придумывать абсурдные истории, веселиться и играть. Галя будет даже ревновать её ко мне – она не умеет играть и шутить, или умеет, но не показывает. Галина Сергеевна очень закрыта, а Галина Андреевна будет открытой. Она будет ходить пешком, ездить верхом, ловить ящериц и кататься на лыжах. Всего этого Галина Сергеевна боится. Галя даже велосипеда и птиц боится. Когда я принёс ей сороку, то она отскочила и не проявила никакого желания взять её в руки, а Вика призналась, что никогда не каталась на велосипеде. Найди ваша дочь себе кого-нибудь, и я уйду. Только пусть это будет не иностранец. Пусть Галя говорит с любимым человеком на русском. Только с русским Галя будет счастлива. Если бы все русские знали, насколько они гениальнее и свободнее европейцев, они бы удивились. Даже беда наша в том, что мы живые и не вписываемся ни в какие стандарты. Не выдавайте Галю за робота. Отдайте мне мою царевну. Я бы и дружбой довольствовался, но Галя меня близко не подпускает – придумала дистанцию в пятьдесят шагов. У меня от Гали земля под ногами плывёт. Улыбнётся – крылья вырастают. Зачем вычёркивать меня из жизни, зачем сталкивать с Земли? Пусть она признает меня, позволит мне быть».

«Лукерья Михайловна, в ожидании жизнь проносится мимо. У Гали всё меняется, а я не имею право даже взглянуть на её перемены. Боль заключённого – именно это я испытываю последние месяцы. Приходится искать пути, которые каким-то образом приблизят меня к Гале: книги, письма, портреты. В Койске я заставал Галюшу в такие моменты, когда у неё ничего не происходило. Это и понятно, ведь я ждал её возле общежития, в котором она прячется как улитка в ракушке. Может быть, во время гастролей жизнь Гали сверкает яркими красками, а возле общежития она тиха. Когда-то она покинет эту ракушку, как покинула Славянск, Харьков, Москву и Северную Гавань. В каждом городе кто-то её любил, не хотел расставаться, но отпускал, и только я не отпускаю. Не отпускаю и сам чувствую себя пленником, потому что есть что-то ещё непонятное и необъяснимое, что мешает мне её отпустить, и глупо уверять меня, что можно всё сделать иначе, ведь на самом деле всё всегда именно так как есть, и никогда ничего по-другому быть не может. Разве что в будущем, и мне приходится жить будущим, создавать в нём рядом с Галей место для себя. Ведь дни, проведённые с ней, Богу угодны, а, значит, и я иду не против воли Божией, а против Галиной воли, а она против моей. Мы сражаемся, и у нас самая обычная борьба мужчины и женщины. Она уместна, угодна, позволительна. Да и не борьба это, а танец. Суды и полиция – только бубенцы в Галиных руках!»

«Лукерья Михайловна, Галя покинула Северную Гавань 25 сентября 7524. Уехала с филармоническим оркестром, в котором работала её сестра. Я бежал за автобусом, а она сидела на последнем сиденье и не смотрела в окно. Смотрела Вика и вела репортаж. Потом я разрисовывал автобусную парковку, и некоторые надписи сохранились до сих пор. Сегодня я ждал окончания концерта того самого оркестра в надежде, что Галя приехала вместе с сестрой. Музыканты сказали, что Виктория перешла в Боммскую оперу, и с ними больше не гастролирует. Три года назад Галя сказала, что все, кого она отвергла, потом даже благодарили её. Она придумала это на ходу – мы шли из деревянного храма, и она пыталась меня отвергнуть. Она боялась, что я влюблюсь, уже видела это и предложила мне бегать за своей знакомой. Я спросил, как она может желать знакомой то, чего сама не желает, и она согласилась, что это некрасиво. В этом признании вся она – только с такой искренней девушкой можно быть счастливым. Настоящие люди свою родину не оставляют, и среди эмигрантов настоящие люди – это исключение. Галя – это исключение, а суды – это вынужденная необходимость, но никак не предательство. Это инициация. Я сам напрашивался на испытания, и Галя дала мне их. Галя будет моей, она и так уже моя. Сакральное никаким способом не отнимется, а Галя для меня сакральна, так что приготовьтесь к долгой осаде!»