— У нас там с Полиной Гельман был самый страшный взлет, который мне довелось пережить за время войны, — говорю я. — И в то же время тот полет я считаю одним из самых результативных моих вылетов в Белоруссии.

— Да, подниматься с бомбами с той площадки было нелегко, — вздыхает Руфа. — Мало того, что песок, направление взлета было единственным — на лес.

— В этом-то и таилась главная опасность. Так вот, взлетаем мы, значит. Оторвались от песочка с трудом, самолет нехотя пошел с набором высоты. Вяло поднимается. Начинаю гадать — достанут нас верхушки деревьев или нет? Слышу — достают: «чирк, чирк!» по плоскостям. Мороз по коже побежал. И вдруг по бомбе слева: «чирк!» Смотрю… — и ты представляешь, Руфа, что я вижу? Контровые «усики» слетели с ветрянки взрывателя! Значит, ветрянка сейчас может сорваться и следующий удар веткой по оголенному взрывателю…

Руфа смотрит на меня круглыми глазами. Из слушающих она, пожалуй, лучше всех понимает, что я тогда пережила. Леше и то не приходилось, наверное, испытывать подобное на своем «горбатом» штурмовике. Погибнуть от собственной бомбы!

— Ну, и как же? — шепотом спрашивает Руфина.

— Видишь, жива. Весь путь до цели я не спускала глаз с той бомбы. Полине, разумеется, ничего не говорила. Зачем волновать зря. А самой-то ей из задней кабины не видно.

Я немного перевела дух и досказала;

— В тот полет мы бомбили отступающие войска противника на дороге около Попран. Удачно попали в головную машину колонны. Создалась пробка. Наши девчата быстро потом ее раскрошили.

В Новоельню мы решили завернуть в основном только для того, чтобы посмотреть (и показать) площадку, каждый взлет с которой был связан с немалым риском. И наверно, именно поэтому она до сих пор видится во всех деталях. Уверена, что с какой бы стороны ни взглянула на нее сейчас опознаю непременно. Ведь прежде чем взлетать, мы измерили ее шагами вдоль и поперек, обсмотрели каждый бугорок, каждую ямку, изучили во всех деталях конфигурацию верхней кромки леса, в направлении которого был взлет.

Случилось так, что, совсем того не подозревая, мы подъезжали к Новоельне именно по той дороге, недалеко от которой находилась наша площадка. И еще случилось так, что недалеко от нее машина наша стала лопнул скат. Это расплата за бешеную гонку. Едва мы с Руфой вышли из кабины и бросили взгляд направо, к лесу, как поняли, что авария произошла как нельзя кстати. Нет худа без добра!

— Вон наш аэродром! — дивясь такой удаче, заявили мы с ней разом.

Побежали, приглашая жестами следовать за нами. Леша закрыл машину, потом пришел на «точку». Осмотрел, прищурив глаз, и авторитетно заявил:

— Отсюда взлететь нельзя.

— А вот взлетали! И не пустые, а с бомбами…

— Прибегая к небольшой хитрости, — поясняет Руфа.

— Знаю. Цирковой аттракцион, — изрекает Леша.

— Война всему научит.

Леша пошел менять скат, а мы с ребятами направились к лесу. Рассказывали о некоторых моментах из боевой работы, из нашей жизни здесь. Припомнилось, как в одну из ночей немцы сильно бомбили станцию Новоельня и мы очень боялись, как бы они не ударили по нашему аэродрому. Полеты на время прекратили, самолеты рассредоточили.

— Новоельня чуть не оказалась последней станцией на моем жизненном пути, — вспомнился мне один случай. — Как-то утром в сером рассвете зарулила я на стоянку, — вон там она была. Вылезаю из кабины, и вдруг мимо моего уха: «ть-ю, ть-ю!» — свист пуль. Так близко, что, кажется, ветерок на щеке почувствовала. Озираюсь кругом — ни души. И ни звука больше. Тишина. Жутковато мне стало. Кто стрелял, откуда? — до сих пор осталось для меня загадкой.

— Это все-таки лучше, чем остался бы памятник над твоим прахом, уверяет Руфа.

— Отсюда мы уходили бомбить противника на дорогах под Гродно.

— Сегодня во что бы то ни стало нужно добраться туда.

И Руфа сразу посерьезнела, задумалась. «Знаю, дорогая, какая сила влечет тебя в тот город, — подумала я. — Гродно — главная цель твоей поездки по Белоруссии. Нелегкой будет встреча…»

— Пошли к машине. Леша, наверно, уже заменил колесо, — бросаю умышленно прозаическую фразу, чтобы отвлечь подругу от ее воспоминаний. Отложим их до завтра.

— Где вы там бродили? — встретил нас Леша нетерпеливым вопросом. — У меня тут такой интересный разговор был!

В его инструментах не нашлось какого-то нужного гаечного ключа, и он решил остановить грузовик. Шофер, молодой мужчина, заинтересовался, почему московская «Волга» с одним человеком оказалась под Новоельней. Леша охотно объяснил.

— Я помню тех летчиц, — неожиданно сказал мужчина. — Благодаря им я в свои десять лет выучил наизусть Гимн Советского Союза. Они часто вечером собирались реем полком на площади перед своим общежитием, выстраивались ровными рядами и исполняли гимн. Хорошо пели! Мы, мальчишки, забирались на деревья, смотрели и слушали, будто представление в театре. Вот тогда с их слов я и запомнил гимн.

Мужчина очень спешил и не мог нас ждать.

— Ты хоть узнал его фамилию? — спрашиваю мужа, доставая карандаш.

— Забыл, — растерянно говорит он.

— Эх, какой же ты недо…

— …тепа, хочешь сказать?

— Нет, я имела в виду «недогадливый».

— Ладно, садитесь, поехали. Колесо теперь новое. Осталось километров двести, не больше.

Смотрим на карту. От Новоельни красная линия уходит прямо на запад, на территорию Польши. Синяя линия отклоняется в сторону и оканчивается в Гродно. Там нет ни площадки, с которой бы мы взлетали во время войны, ни следов от взрыва наших бомб. Но там есть памятник, на котором должно быть написано имя нашей однополчанки, Героя Советского Союза гвардии капитана Сапфировой. Мы едем туда, чтобы поклониться ее праху.

Солнце уже коснулось остроконечных верхушек елей. То ли усталость, то ли чудесные краски вечерней зари внесли в наш экипаж необычную умиротворенную тишину. Дорога хорошая, ровная, местами аккуратно обсажена ивами. Деревень, какие мы привыкли видеть в России, нет. По обе стороны шоссе беспрерывно мелькают хутора в два-три домика. Кое-где в окнах уже зажигаются огни. День угасает тихо, незаметно. Небо на западе отсвечивает спокойными бледно-розовыми и светло-серыми тонами.

Давно перестала я смотреть на небо с одной-единственной целью — летная или нелетная погода? А ведь после войны года два-три только так и смотрела. Невольно фиксировала в уме высоту и плотность облаков, направление и скорость их движения и прочие метеорологические факторы. Довоенные взгляды на небо приходили постепенно, с трудом вытеснял фронтовые привычки. Какое же наслаждение для человека — уметь видеть небо во всей его разнообразной красоте!

В Гродно приехали в двенадцатом часу ночи. У встречного майора спросили дорогу к гостинице. Он объяснил нам все повороты и улицы, но потом, заглянув в машину, сказал:

— Если к вам можно подсесть, я проеду и покажу вам. Мне в ту же сторону. А то заблудитесь ночью.

С радостью приняли его предложение. В пути заговорили о памятниках погибшим, спросили, не знакомо ли ему имя Ольги Санфировой.

— Это имя известно у нас многим жителям, — сказал майор. — В городском парке над братской могилой стоит памятник. Там человек сорок захоронено. Среди них, я хорошо помню, есть и ее фамилия. В городе есть и улица имени Ольги Санфировой.

Гродно встретило нас доброй вестью.

Переночевали в гостинице «Неман». Утром Руфа протянула мне два письма со словами:

— Прочти. Может, для твоего дневника они будут кстати.

Сегодня она какая-то другая. Говорит мало, немного рассеяна. Ушла в себя.

Я пробежала глазами письма. Думаю, что их нужно переписать в дневник.