— С воздуха он мне казался больше.

— Я тоже так подумала. Наверное, это потому, что мы повзрослели. А может быть, причина в деревьях, их ведь тогда не было около забора.

За школой низкий берег вскоре круто поднимается вверх почти отвесной стеной. Эта стена принадлежала в ту пору врагу, Людмила Маркелова в разговоре с нами упоминала про немецкий дзот, который, господствуя над местностью, простреливал почти каждый метр эльтигенской земли. Он и теперь, говорят, виден.

— Руфа, посмотри хорошенько вон туда, на обрыв, — прошу подругу, — то темное пятно — не дзот ли?

— Вероятно. Вот, кстати, и ответ на твои «где и почему».

И в самом деле: я заходила на костер вон оттуда, с юга, правым разворотом. Снижалась, снижалась… Дзот за хвостом. Вдруг — пулеметная очередь. В спину…

Невольно передергиваю плечами. Бр-р-р!

— Представила? — догадывается Руфа.

Покружили по двору, подошли к зданию. На двери табличка: «Керченская начальная школа № 6». Никого нет, дверь закрыта. Заглянули в окна — там все готово к приему маленьких керчан.

Недалеко от школы, у берега, стоит белый обелиск. На нем, кроме «Вечной славы героям…», мы ничего не нашли. Про десант — ни слова. Не ожидали. Неужели нельзя было уместить здесь несколько конкретных слов о защитниках «Огненной земли»? На песчаном берегу загорают, купаются десятка два отдыхающих. Тут же, против обелиска, в прибрежной полосе, из воды выглядывают остовы затонувших катеров или барж. На них в штормовую ночь приплыли с таманского берега отважные десантники и вгрызлись в немецкую оборону. Море давным-давно смыло кровь с песка, а жители захоронили убитых, и только черные остовы безмолвно свидетельствуют о драматических событиях военных лет. Но знают ли обо всем этом те вон отдыхающие? Вот ты, юноша в красивых плавках, лежишь на теплом золотом песке, из портативного приемника звучит веселая музыка. А ты знаешь, что двадцать лет назад твой сверстник лежал на этом же месте с гранатой в руке и на него лились не ласковые солнечные лучи, а свинцовые пули врага? Может быть, ты и не знаешь. А нужно, должен знать. Ведь ты — молодой гражданин Советского Союза, и на тебе лежит обязанность охраны и защиты Родины. Если же на обелиске было бы что-нибудь написано о десанте, то ты непременно запомнил бы те слова и в трудный момент (кто знает, может, и случится такой) они помогли бы тебе найти в себе силы и мужество.

— Не пора ли трогаться? — напоминает Леша. — Время-то уж четвертый час.

Он прав. Необходимо побывать еще в Керчи, там есть у нас одно важное дело.

До самого последнего момента, пока белый забор школы не скрылся за поворотом, мы с Руфой все оглядывались назад. Хотелось получше запечатлеть каждый штрих, каждый оттенок памятного для нас места.

…До войны жила в Керчи девочка Вера Белик. Ходила в школу на улице Войкова. Теперь дети с этой улицы учатся в большом светлом здании, при входе в которое написано: «Керченская школа № 17 имени Героя Советского Союза Веры Белик».

Мы пришли сюда ради встречи с тобой, Вера. Вот и довелось нам вновь повидаться. Ровно двадцать лет назад полк прощался с двумя подругами. Под звуки ритуального салюта падали цветы на могилу… С именем твоей летчицы мы теперь встречаемся в Москве на улице Татьяны Макаровой. А с тобой впервые после войны встретились. Помнится, ты мечтала стать преподавателем, учить детей. Видам, что твоя мечта сбылась — ты учишь их всей своей жизнью. Ведь каждый ученик твоей школы знает, что Вера Белик добровольно из московского пединститута пошла на фронт, летала штурманом на ночном бомбардировщике, сделала 813 боевых вылетов. Знает, что ты погибла от пуль вражеского истребителя, сгорела в небе Польши. Знает, что ты была смелой, любила Родину… Д ведь может, Вера, случиться так, что ученик, который сидит теперь за твоей партой, полетит когда-нибудь на ракете к другим мирам и в долгие часы одиночества будет вспоминать родную Землю, где есть город Керчь и школа, высоко на фронтоне которой высечено в камне твое имя. Может, и ракета будет называться «Вера Белик»…

— Хорошо, когда человек оставляет свое имя людям, — задумчиво глядя на школу, говорит Руфа.

— Хорошо, когда люди не забывают имен достойных, — дополняю ее мысль.

Отъезжая, помахали школе, как живому человеку. До свиданья, Вера! Продолжай учить своих юных земляков. А мы едем дальше — сама знаешь, какой впереди еще большой путь у нашего полка.

Опять в движении. Бесконечной темно-серой лентой вьется впереди дорога, обрываясь то на близком горизонте подъема, то на далеком краю ровной степи. Скучноватая эта часть Крыма, однообразная. Редкие поселки очень похожа один на другой, а дома в них — как близнецы.

Теперь можно рассказать о дальнейших наших планах.

Из Пересыпи полк перелетел в Крым 12 апреля 1943 (?) года и сел около поселка Чурбаш. Поселка по существу не было, немцы сожгли его дотла. На другое утро мы перебазировались уже в Карач, на следующий день — в Изюмовку. Немцы, опасаясь быть разбитыми на две части (с севера, с Перекопа, наступали войска 4-го Украинского фронта), спешили отойти с Керченского полуострова к Симферополю. Мы едва успевали догонять их. 15 апреля наши самолеты сделали еще один бросок вперед и приземлились на просторной сухой площадке у села Карловка. Там прожили около полмесяца. Вот в Карловку и едем сейчас.

Уже давно выяснили, что на нашей карте ее нет, поэтому будем искать по памяти. А память отчетливо сохранила невысокие белесые горы, поселок в долине небольшой речки, теплый весенний день и радушную встречу с населением.

Сейчас проезжаем Старый Крым. Здесь уже другой пейзаж — горы, сады, зеленый лес. Этот уголок Крыма напомнил Руфе Болгарию, она была там летом 1946 года.

— О Болгарии, о ее людях у меня сохранились самые хорошие, светлые воспоминания. — рассказывает Руфа. — В Софии проходил тогда антифашистский конгресс женщин-славянок. Я находилась в составе советской делегации. Слышала бы ты, какие горячие речи произносились с трибуны конгресса! С каким гневом звучали проклятия фашизму, войне. С какой страстной верой высказывалась надежды на мир. У многих выступавших женщин кто-то погиб на войне — брат, муж, сын.

— В то время раны были совсем свежие…

— На конгрессе одна болгарка подошла ко мне и, сняв со своей руки браслет, надела мне. «В память о том, что вместе боролись против фашизма», сказала она.

— Это тот, который ты надевала однажды?

— Да, он самый. А после работы конгресса несколько дней ездили по Болгарии. Встречали нас везде чудесно, даже можно сказать восторженно. Часто на пути собиралось много народу, останавливали машину и просили: «Скажите что-нибудь о русских!» Я поняла тогда, что болгары — наши настоящие, искренние друзья. В поездке по стране нас сопровождала в качестве переводчика болгарка по фамилии Болгаранова. Обаятельная, умная женщина. В войну попала в концлагерь, подвергалась там не раз пыткам. Ей выкручивали руки, пальцы. Как сейчас вижу ее искалеченные в суставах пальцы. Она старалась прятать их… Я поражалась: откуда у нее, после всех пережитых ужасов, столько свежей энергии, страсти к жизни, чуткости к людям? Помню, в Пловдиве, перед гостиницей, где мы остановились, собралось несколько тысяч жителей. Приветствовали, махали руками и просили сказать несколько слов. Болгаранова говорит мне: «Руфа, ты должна выйти и сказать что-нибудь». — «Не могу! Не сумею. Боюсь…» — «Нужно! Ты должна!», и почти силой выпихнула меня на балкон. Я что-то говорила. В основном, кажется, о нашем полку. И вот в конце почувствовала, что действительно НУЖНО было говорить. Народ хотел видеть меня, русскую, слышать русскую речь. Болгаранова поняла это раньше меня.

Руфа глубоко вздохнула. Будто она и в самом деле только что кончила говорить перед восторженными болгарами. Потом, вспомнив что-то, улыбнулась.

— А вот один любопытный момент поездки. Монастырь в юрах, там жили настоящие монахи. Когда мы приехали туда, собралась большая толпа. Приветствовали, спрашивали, что-то говорили. И вдруг запели «Катюшу». Сначала я от удивления просто онемела. А потом и сама стала подпевать.