А пока я пялилась на плитку, из неуверенно фосфоресцирующего клубка магических нитей ударила следующая молния — на полметра ближе ко мне.

Третьей я дожидаться не стала, развернувшись и молча припустив прочь из галереи: «эксперимент» чорваджи-баши был до крайности наглядным и, несомненно, интересным, но я все-таки предпочла бы, чтобы он ограничился подробным рассказом. Доверенный евнух Абдулахада-аги, приставленный ко мне в качестве сопровождающего, так и поступил: увидев, что подотчетная наложница целеустремленно драпает к выходу, он так горестно возопил что-то про приказ тайфы, что янычары у дверей дружно скрестили алебарды — хотя мгновением раньше едва не последовали моему примеру (что было бы гораздо мудрее с их стороны).

Я вынужденно сменила направление и замешкалась, едва не запутавшись в дурацких расшитых юбках. За спиной громыхнуло, и мастерскую стало затягивать дымом. Судя по лицам стражей, на сей раз молния была гораздо ближе к цели и оттого оказалась куда убедительней теоретического гнева тайфы: янычары переглянулись и, выронив алебарды, дружно бросились в разные стороны. Я несколько воспряла духом: двери из галереи были деревянными, а лучшего щита от магии, да еще связанной с молниями, еще не придумали, — но возвращаться к ним по прямой не рискнула, предпочтя выписать большой полукруг по саду.

Теперь лица вытянулись уже у Сабира-бея и Нисаля-аги — они и так были изрядно удивлены эффектом, а теперь им, должно быть, показалось, что обезумевшая от ужаса рабыня побежала прямо на них, — но тут, к счастью, к месту действия подоспел Малих.

Позабыв обо всякой почтительности и осторожности в присутствии господ, он попросту вырвал из рук у остолбеневшего чорваджи-баши свиток и с заметным усилием разорвал зачарованную бумагу пополам. Вовремя: я все-таки запнулась о собственный подол и с криком рухнула на садовую дорожку, до крови рассадив ладони. Фосфоресцирующий комок магии стянулся-таки в последнюю молнию, ударившую прямо передо мной, сплавив просеянный песок в гладкое стекло.

Меня продрал запоздалый холодок. Если бы я не остановилась, молния бы попала-таки в цель.

— Цела? — так и не вспомнив об извинениях и осторожности, спросил Малих и отшвырнул в сторону обуглившиеся обрывки зачарованной бумаги.

Я попыталась кивнуть (пара царапин не в счет), но меня так трясло, что вышло до крайности неубедительно, и он побледнел в синеву и бросился ко мне, словно мог самостоятельно оказать первую помощь при магическом ранении. На его счастье, прежде, чем раб успел ко мне притронуться, Нисаль-ага опомнился от шока и оттеснил его в сторону — не то тайфе бы пришлось-таки пополнить число евнухов во дворце, чтобы поддержать легенду о наложнице-фаворитке.

Сам придворный чародей многомудро держал руки при себе — а меня опутало мягко сверкающее диагностическое плетение, которое не преминуло оплести все тело мелкой сетью, быстро стянувшейся к расцарапанным ладоням и почему-то только левой коленке.

— Ничего опасного для здоровья, — быстро сказал Нисаль-ага — кажется, не столько для меня, сколько для потерявшего дар речи чорваджи-баши. — Я могу исцелить все повреждения за несколько минут.

Побледневший не меньше Малиха Сабир-бей молча кивнул и поспешил спрятать в широких рукавах едва заметно подрагивающие руки. Я уже собиралась язвительно уточнить, удовлетворен ли уважаемый чорваджи-баши демонстрацией, но все-таки промолчала: судя по всему, мысленно он уже и так распрощался с головой, и только многолетняя воинская выдержка позволяла ему держать лицо, чтобы встретить смерть достойно. Как же, пострадала наложница-фаворитка самого тайфы!

— Ваша доброта сравнима разве что с вашим мастерством, Нисаль-ага, — выдавила я из себя и протянула к нему израненные ладони.

На этом инцидент и был бы исчерпан, к вящей радости всех невольно вовлеченных, но доверенный евнух Абдулахада-аги (перепугавшийся сильнее меня и чорваджи-баши, вместе взятых) не мог не вставить свое веское слово.

— При всем уважении к хитроумному Сабиру-бею, Рашед-тайфа узнает об этом происшествии, — твердо заявил он и так набычился, словно и в самом деле мог дать отпор чорваджи-баши.

Нисаль-ага застыл, так и не допев целительное заклинание. В позе Малиха читалось безмолвное и безоговорочное одобрение.

Сабир-бей побледнел уже в прозелень. Хитроумным он себя явно не чувствовал, но только чуть склонил голову.

— Разумеется. Я расскажу Нисалю-аге, как заклинание действовало на остальных подопытных и что мне удалось о них выяснить, и сам доложу Рашеду-тайфе о случившемся.

Теперь в его словах звучала не привычная самоуверенность опытного воина, а твердое намерение завершить все земные дела и удалиться на эти небеса с гордо поднятой головой. Я нервно дернулась и уже собралась озвучить логичный протест (в конце концов, кто тут главное пострадавшее лицо?!), когда высокие двери галереи распахнулись, и нашим взорам предстал многоуважаемый тайфа собственной персоной.

— О случившемся? — переспросил он привычным ленивым тоном — а потом нашел меня взглядом.

Я спрятала окровавленные ладони за спину, но было поздно: господин и хозяин уже вошел в роль.

Он вроде бы не сделал ничего особенного — просто чуть изменил позу и подался вперед, едва заметно вздернув верхнюю губу так, что показались зубы — но пара незнакомых вельмож за его спиной отпрянула назад, а сопровождавшие их янычары вдруг стали казаться какими-то совсем невнушительными, несмотря на то, что оба были выше тайфы на добрых полголовы.

Чорваджи-баши закаменел лицом и согнулся в поклоне, собираясь повторить свою последнюю просьбу, но его прервал позабытый во всеобщей суматохе Шади.

Мальчишка, сидевший тише песчаной мыши, шарахнулся в угол мастерской, где до сих пор стояла ненужная уже ржавая клетка, забился в нее и захлопнул дверцу — с душераздирающим скрипом, который, впрочем, благополучно заглушил надрывный вопль:

— Зверь! Зверь! — плавно перешедший в неразборчивый скулеж.

Я эмир, и ты эмир. Кто же погонит ослов?

— арабская пословица

Не сказать, чтобы раскричавшийся мальчишка сумел разрядить обстановку, но, по крайней мере, успешно отвлек тайфу от немедленной расправы над чорваджи-баши. Рашед озадаченно уставился на клетку (кажется, ее потряхивало вместе с Шади) и вроде бы даже смутился — во всяком случае, его самообладания вполне хватило на то, чтобы едва заметно расслабиться и, высокомерно проигнорировав непрекращающиеся вопли, сделать мне знак приблизиться. Мне не оставалось ничего, кроме как смиренно повиноваться, и тут-то и выяснилось, что заклинание Нисаля-аги неспроста сконцентрировалось не только на израненных ладонях, но и на левом колене. Стоило подняться на ноги, как оно нестерпимо заныло, и я страдальчески скривилась.

Тайфа взял меня за запястья, разворачивая расцарапанные в кровь ладони к свету, тоже поменялся в лице и ровным-ровным голосом велел:

— Чистую воду и ветошь. Немедленно.

Шади наконец притих, и слова Рашеда, вроде бы не совсем не громкие, прогремели на всю мастерскую. Разумеется, в ней моментально воцарился образцовый порядок.

Рашед нахмурился и, не выпуская моих рук и не меняя тона, поинтересовался:

— Что здесь произошло, Сабир-бей?

Кажется, в личности виновника он не сомневался ни секунды, и окончательно позеленевший чорваджи-баши заговорил, не рискуя поднимать голову:

— Моим янычарам удалось выследить двух саклаби, которых еще не успели продать. Мне стало интересно, отчего их не находят поисковые заклинания, и я попытался прочесть свиток, стоя прямо перед рабынями. Он вспыхнул у меня в руках до того, как я успел дочитать. Я хотел продемонстрировать это мудрому Нисалю-аге, чтобы он придумал контрзаклинание, и попросил Аизу о помощи. Но с ней что-то пошло не так, и… — Сабир-бей все-таки запнулся и судорожно сглотнул.

Рашед-тайфа неотрывно смотрел на него поверх моего плеча, и глаза у него на солнечном свету отливали светлой звериной желтизной — так выразительно, что я вдруг прониклась пониманием и сочувствием к Шади. Но на Сабира-бея женской жалости отчего-то не хватило.