Рашед-тайфа сощурился, но ассоциации с высматривающим добычу хищником никуда не делись.

— А мне за этим слышится длинная нерассказанная история.

— Мой господин неизменно проницателен, — с натянутой улыбкой заверила я его и, не глядя, отложила свиток: тоже не то. — А бедная рабыня теряется в догадках, чем же вызван такой интерес к нерассказанным историям.

Тайфа тут же развернул новый свиток и внимательно уставился на него.

— У нерассказанных историй бывают последствия, — туманно отозвался он, — которые можно было бы предотвратить, если бы их кто-нибудь вовремя рассказал. А мне ужасно лень с ними разбираться.

Я невольно хохотнула, и он бросил на меня быстрый взгляд исподлобья.

— Что? Я полагал, в этом вопросе мы достигли полного взаимопонимания.

— Для такого лентяя, каким мой господин себя расписывает, он вовлечен в слишком многие дела, — заметила я и, забывшись, тоже поболтала ногами в теплой воде. Пола господского халата не упустила случая обмотаться вокруг моей щиколотки, и тайфа поспешно схватился за пояс, не позволяя своевольным одеждам уплыть следом за ногой «бедной рабыни».

— Лентяй должен быть предусмотрителен и осведомлен, — проворчал господин и хозяин, одергивая полу халата. Она влажно шлепнула по воде, едва не забрызгав кипу проверенных свитков. — Иначе ему придется делать куда больше, а то и вовсе переделывать. А ведь лень! — сурово заключил он и, отложив свиток, запрокинул голову.

Почти скруглившаяся луна охотно обрисовала его лицо тенями и полупрозрачными бликами; игриво заглянула за разъехавшийся ворот халата и отразилась в глазах — завороженно распахнутых и по-звериному желтых. А ведь только что казались зеленовато-карими…

— Нет, невозможно, — пробормотал он и сладко зажмурился, потянув носом. — Бросай свитки. Пойдем внутрь.

Я недоуменно покосилась на очередной подобранный свиток (нормально же работали, что на него вдруг нашло?) и уже собралась было подчиниться, когда взгляд зацепил знакомые пересечения и жирные, твердые линии, отозвавшиеся где-то в голове густым низким звуком, от которого моментально выступили мурашки на руках и шее.

— Рашед! — забывшись, окликнула я слишком высоким от волнения голосом, и тут же исправилась: — Мой господин, взгляните!

Он странно замешкался, но все-таки отозвался, ворчливо и недовольно:

— На твою вопиющую непочтительность, что ли? — а потом он все-таки рассмотрел рисунок плетения в моих руках и сам напрочь забыл про манеры. — Похоже, — севшим от волнения голосом согласился тайфа и, порывисто перевернув свиток, так нахмурился, что его глаза стали казаться почти черными.

— Мой господин? — опасливо окликнула я.

Рашед-тайфа только махнул рукой, поставил косую галочку напротив имени мага в журнале и повелительно указал мне на арку, ведущую в спальню.

— Утром, — твердо произнес он и на мгновение зажмурился. — Я прикажу передать свиток и имя Нисалю-аге и Сабиру-бею. А сейчас — внутрь! — так решительно рыкнул он, что я опомнилась уже в его спальне — потому как внезапно осознала, что как раз здесь-то и не планировала задерживаться.

Да я и оказываться-то здесь не планировала!

— Выдохни, — проворчал Рашед-тайфа, обернувшись и застав меня в виде соляного столпа возле ширмы, с которой фривольно свисала мокрая простыня. — Я верен своему слову.

Посмотрела бы я на него, будь тайфа на моем месте, как бы он выдохнул и доверился чужому слову!

Треклятые лампы из цветного стекла не столько разгоняли ночной сумрак, сколько подчеркивали его — и то, как тонкая ткань халата обрисовывала твердую линию плеч и мускулистые ноги. Я подозревала, что мое платье — даром что глухое и в пол — в этом свете выглядело ничуть не скромнее. Как и я сама.

Я поспешила опустить голову и сцепила руки в замок, но спокойнее не стало. Особенно когда господин и хозяин невоспитанно фыркнул и заметил:

— Тебе не кажется, что в почтительность и целомудрие стоило начать играть парой дней раньше? Во всяком случае, точно до того, как ты начала выяснять, каким образом наложницы обычно целуют полы моих одежд.

На это возразить было нечего. Я и не стала — по-прежнему старательно пялясь в пол, елейным тоном произнесла:

— Не смею не согласиться с моим господином.

Рашед тяжело вздохнул и подошел ближе, чтобы самолично приподнять мою голову за подбородок:

— Только ты могла возвести нормальное воспитание в ранг издевки над собственным господином, — сказал он, придвинувшись совсем близко — так, что я уже чувствовала тепло от его дыхания у себя на лице — и задержал пальцы у моего горла, наглядно демонстрируя, что только тайфа мог возвести невинные покровительственные жесты в ранг запугивания непокорных рабынь.

Я поспешила опустить хотя бы глаза. Смотреть на его лицо так близко было невыносимо: казалось, что воздух густеет, и даже дышать рядом тяжело и слишком горячо.

Тайфа помедлил — и, все-таки смилостивившись, отступил.

— Пойдем, — хрипловато начал было он, но кашлянул и продолжил уже нормальным голосом, не скрывая издевки: — Почитаешь вслух «Наставления для юных дев», одобренные Абдулахадом-агой, раз уж его речи ты привыкла пропускать мимо ушей.

— Господин станет слушать? — тихо уточнила я.

— Всенепременно, — заверил меня тайфа.

…возможно, стоило придержать при себе замечание о том, что стремление к знанию есть благодетель. Или, по крайней мере, произносить его не таким раболепно-елейным тоном, чтобы господин и хозяин не воспринял все на свой счет.

Но удирать от карающих господских подушек все-таки оказалось гораздо веселее, чем читать «Наставления».

Как легка война для зрителей!

— арабская поговорка

Утро застало нас в исключительно компрометирующем положении: на горе тюфяков и подушек посреди господской спальни. За эту ночь никто так и не почтил своим присутствием роскошную кровать с газовым балдахином, но она, тем не менее, выглядела так, словно на ней предавался запретной любви весь гарем и крайне изобретательный полк янычаров разом. Одного взгляда на это безобразие хватило, чтобы я тихо возрадовалась, что тайфа все-таки не отступил от своего решения не селить меня на первом этаже женской половины дворца: если бы мне пришлось изображать прислугу и разгребать этот бардак, то я, наверное, все-таки наплевала бы на здравый смысл и предприняла попытку бегства.

А так я только со стоном размяла затекшие за ночь конечности и с любопытством свесилась с тюфячно-подушечной горы, чтобы повнимательнее рассмотреть изрядно помятого господина и хозяина. Его сон застал практически на полу, и на мой смешок он отреагировал недружелюбным взглядом и заранее обреченной на провал попыткой растереть ноющую спину.

— Мой господин не так представлял бурную ночь с наложницей-фавориткой? — с притворным смущением потупив взгляд, спросила я.

А вот упускать «моего господина» из виду было непростительной ошибкой. Поняв, что простым растиранием спину к порядку не призвать, тайфа решил, что, в таком случае, необходимо призвать к порядку хотя бы распоясавшуюся рабыню — и с размаху запустил в меня подушкой. Я подвоха не ожидала — а удар, даром что практически безболезненный, оказался такой силы, что я потеряла равновесие, позорно взвизгнула и скатилась с противоположного «склона» горы из тюфяков. Спросонок голова кружилась неописуемо, и я еще несколько мгновений оторопело рассматривала сложный рисунок на напольном ковре, упорно расплывающийся перед глазами.

— Эй, ты в порядке?

Я вздрогнула, внезапно обнаружив прямо перед собой две босые мужские ноги с неожиданно стройными щиколотками и — о, чудо! — полы господских одежд, в кои-то веки надетых прямо на господина и даже сухих. Целовать их, правда, я и в этот раз не стала, поскольку замешкалась: как тайфа огибал кучу подушек, я не слышала вовсе, будто он двигался беззвучно, как охотящийся кот, — а потом господин и хозяин отчаялся дождаться ответа и с обеспокоенным видом нагнулся, протягивая мне руку.