Это всё равно что стоять с самой сексапильной девчонкой школы в чулане. Даже если у тебя уже кто-то есть, ты не можешь отрицать, что она красотка или что она чертовски горяча. Даже всё ещё будучи искренне и бессмысленно влюблённым в Сокхвана спустя такое долгое время, Кёнсун не мог отрицать, что Ханыль – та самая горячая штучка. Он бы не накинулся на него, и у него не вставал от одного представления Ханыля голышом, но Кёнсун всё равно пытался быть осторожным.

– Садись, – сказал Кёнсун и упал на стул напротив того, который был приготовлен для Ханыля.

Тот оттолкнулся от холодильника, к которому прижался до этого всем телом, и уселся, голодным взглядом оббегая тарелки на столе. Бекон и омлет дымились свежестью; Кёнсун подхватил мягкий кусочек и положил его в рот, прикрывая глаза. У него уже сосало под ложечкой от голода, ведь он проснулся раньше Ханыля; парень напротив сделал то же самое и благоговейно промычал.

– Вкусно, – прожевал он. – У тебя талант.

– Талант жарить яйца? – усмехнулся Кёнсун.

Он вдруг понял, что сказал, и подумал, что Йесон бы точно шутку оценил, пускай она и была случайной. Ханыль прыснул, и Кёнсун, хоть и не ожидал такой реакции, но всё же сделал вид, что так и было задумано.

Они завтракали в безмятежной тишине, и Кёнсун думал о том, что, в действительности, редко когда чувствовал себя комфортно, обмениваясь молчанием с кем-то кроме его ближайших друзей. Кухня была наполнена только звуками Ханылева чавканья и звоном стучащих по тарелкам приборов. Чхве всё ел и смотрел исподтишка на увлечённого завтраком Ханыля, и тот пару раз сталкивался с ним взглядом, и Кёнсун чувствовал, как медленно заливается краской – у него горели кончики ушей. Эти взгляды, которыми он обсыпал Ханыля, сосредоточенность, к которой он прибегал каждый раз, едва его взор стопорился на фигуре парня напротив – Кёнсун испытывал щекотку собственного возрастающего стыда, но не мог прекратить.

Кёнсун ел и думал о том, что Ханыль на самом деле красивый. Слово «красивый», по правде, всплывало в его голове так же часто, как и слово «самоуверенный», едва он думал о Кване. Кёнсун был неопытным подростком, но он не был глупым. Он не мог отрицать факты. Они были таковыми: нежные блики на загорелой коже сидящего за противоположным краем стола парня выглядели маняще, к таким хотелось бы прикоснуться; хаотично лежащие на смуглом лбу прядки волос со срывавшимися с них каплями остатка бодрящего душа, влажное лицо с острыми скулами, выраженная линия носа, полная нижняя губа – всё это выглядело способным заинтересовать.

Кёнсун опустил глаза, всматриваясь в тарелку. Ханыль не должен был вызывать такие мысли, не должен был вращать шестерёнки Чхве в противоположную от построенного маршрута сторону. Ханыль был другим, он был соткан из другого волокна, он был членом другого клана – как не поверни, Кван Ханыль был ярким представителем той части социума старшей школы, с которым Кёнсун обычно ничего общего иметь не хотел. Он бы ни за что с ним даже не начал разговаривать, если бы не обстоятельства. Ханыль просто никак не мог заинтересовать. Ни капельки.

Но он это делал. Это испытывали многочисленные девчонки в Кёнсуновой школе; в него буквально влюбились все вокруг, они были очарованы Ханылем за столь короткий промежуток времени. Кёнсун разрывался, понимая, что это странно и неправильно, но тут же рассуждая, что это ведь нормально – когда ему нравится тот, кто нравится всем вокруг. Голова шла кругом. Кёнсуну никогда не были по душе популярные вещи, он не бежал за трендами и не сох по футбольным капитанам и чирлидершам, которые для него всегда представлялись обычными пустышками; он любил всего однажды, и его любовью был парень, сама сущность которого была антонимичной Ханылю.

Однако Ханыль не был популярной вещью, и он даже не казался пустышкой. Возможно, дело было именно в этом. Возможно, именно это всё усложняло. После завтрака он принёс Ханылю спортивную сумку с одеждой из его машины и отправился в свою комнату для того, чтобы собраться в школу; нанёс лёгкий макияж, который всегда состоял из BB-крема с фактором защиты от ультрафиолетовых лучей, чтобы скрыть покраснения, и чтобы кожа оставалась светлой и ровной, а также из карандаша для глаз, на этот раз тёмно-коричневого оттенка, чтобы сделать взгляд более распахнутым; у Кёнсуна по природе были большие детские припухлости под глазами, которые делали разрез глаз более узким, и Кёнсуну это не нравилось, поэтому он взялся за косметику. Затемняя уголок кистью, он вдруг вспомнил, что заметил двойные веки у Ханыля и то, какими большими выглядели его глаза. Ему хотелось бы такие же.

Кёнсун из-за невысокого роста и выраженных щёк выглядел младше своего возраста и был довольно миловидным, поэтому, чтобы всё-таки поддерживать образ рокера – который ему правда очень нравился и шёл – он подводил глаза и часто носил яркие линзы, начал красить волосы в чёрный цвет, носил узкие джинсы и кожаные ботинки, желательно с массивной подошвой; он носил кучу украшений. Кёнсун очень любил украшения. Он обожал нагружать свои небольшие пальцы разными кольцами и перстнями с диковинными каменьями; в его ушах постоянно была куча серёжек, начиная от маленьких шариков-гвоздиков и заканчивая длинными звенящими цепочками с крестиками и кристаллами; на шее он носил чокеры, у него было их несколько десятков в коллекции, и каждый день он носил разные, то кружевные и тонкие ленты, то лоснящиеся шёлковые платки глубоких оттенков, то кожаные ремни с металлическими вставками.

Натянув объёмный свитер и рваные на коленях чёрные скинни, – к тому моменту у Кёнсуна в гардеробе из джинсов были только узкие, – он скинул в сумку необходимые тетрадки, помазал губы бальзамом, потому что трещинки от сухости начали кровоточить, и спустился вниз, готовый обуться и ехать на уроки; Ханыль сидел на диване в гостиной в простом чёрном лонгсливе и таких же чёрных спортивных брюках-джоггерах, очевидно, это была его личная, а не школьная спортивная форма.

В таком тотал-блэк образе Ханыль выглядел совсем иначе, источал совсем другую ауру, нежели до этого в своей обычной одежде. Кёнсун шёл за ним следом, оглядывая фигуру, ткань на которой прятала всю мускулатуру, но Ханыль всё равно выглядел мощным; теперь его внешний вид соответствовал наличию пирсинга. Если бы Ханыль надел такие же серьги-кольца, какие носил Кёнсун, то идеально бы вписался в их группу в качестве одного из участников – по крайней мере, визуально точно.

Остановившись на школьной парковке, парни обменялись странными улыбками, какими-то неловкими даже; у Кёнсуна была английская литература первым уроком, а у Ханыля – алгебра, так что им нужно было разойтись по разным корпусам, но что-то внутри не давало Кёнсуну просто попрощаться и свалить. Он думал, что, возможно, было бы неплохой идеей пригласить Ханыля присоединиться к «Роману из телевизора» во время ланча, но никак не мог выдавить это предложение из себя, поэтому просто тупо пялился на дорогу и проходивших мимо школьников с полминуты, прежде, чем Ханыль подал голос:

– Спасибо, – сказал он. Кёнсун непонимающе повернулся к нему лицом. – Это было здорово. Эти выходные. Я правда думаю, что вы, ребята, классные. Так что мне жаль, что вам придётся терпеть меня.

У Кёнсуна в горле воздух встал огромным комом возмущения.

– Всё… в порядке, – с тяжестью выдохнул он. – Ты тоже ничего. Лучше, чем я предполагал. – Ханыль заулыбался. – Если хочешь, можешь сесть к нам во время ланча. Но лучше оставайся с футболистами.

Ханыль хмыкнул.

– Я подумаю.

– Увидимся, – ухмыльнулся Кёнсун и вышел из машины, направляясь к припарковавшемуся неподалёку пикапу.

Из него выпрыгнули Йесон и Минджун; второй неодобрительно покачал головой, глядя на приближающегося брюнета.

– Не понял.

– Он ночевал у меня дома.

У Йесона лицо вытянулось от удивления, он заморгал и стал метаться взглядом то на Минджуна, то на Кёнсуна. Шатен изогнул бровь.

– Он нормальный.