Но, обвиняя себя, время Кёнсун бы не повернул вспять. Он бы не изменил того факта, что Сокхван влюбился в девушку. Кёнсун даже не знал, кто она, как выглядит, сколько ей лет, в каком она классе и вообще учится ли в их школе, он не знал вообще ничего – но он её уже ненавидел каждой клеточкой своего тела. И, хотя Кёнсун и понимал, что нужно сказать Сокхвану о своих чувствах, в тот самый вечер он передумал. Он верил, что испортил бы всё, и, возможно, потерял бы друга навсегда. Но он не мог так поступить.
Это была его первая любовь. Идеальный Сокхван нашёл свою идеальную девушку; он долго тушевался и спрашивал у Кёнсуна советов, но тот верил, что сам по себе старший справится гораздо лучше. Просто потому, что это Сокхван. Он смог покорить сердце Кёнсуна – а он, вообще-то не был падким на романтику и прочую дребедень, – так что и с ней Сокхван должен был справиться легко. И он справился. Через неделю он написал Кёнсуну, что они идут на свидание. Младший провёл тогда весь вечер в репетиционной, даже когда остальные разошлись по домам, сидя в дырявом кресле, обшитым пошарпанным зелёным бархатом, посреди гаража и бренчал на акустической гитаре, придумывая самые слезливые и омерзительные песни про неразделённую любовь и исписывая ими свой блокнот, надеясь, что от слёз страницы слипнутся, и он никогда не прочитает эти строчки снова.
Первая и последняя любовь. Сокхван закончил школу и поступил в университет в столице вместе со своей девушкой. Кёнсун был рад из-за того, что он счастлив, и был зол из-за того, что он счастлив. Какая-то часть Кёнсуна была уверенна в том, что Сокхван поступает неправильно и вообще, что он бросает его. Хотя, разумеется, это было не так. Он никогда Кёнсуна не бросал. Это он бросил Сокхвана. Потому что именно Кёнсун начал отдаляться, когда он стал сближаться с ней. Но он думал, так будет правильно. Так будет честно. И Сокхван уехал, оставив другу адрес кампуса, где собирался жить, чтобы Кёнсун приезжал, когда ему было бы скучно, или, когда он должен был готовиться к сдаче итоговых тестов. Кёнсун приезжал к ним пару раз. Но ему это стоило огромных усилий. Это было неправильно.
И, в общем-то, Кёнсун больше никогда не влюблялся. Он перешёл в десятый класс в тот год, когда Сокхван уехал, и как бы Кёнсун ни пытался выискать хоть кого-нибудь, на толику напоминающего Сокхвана, он не мог найти. Кёнсун пытался встречаться, в основном с девушками, потому что не хотел признавать собственную ориентацию, но в конце концов смирился с ней; все они были не такими, им всегда чего-то не хватало, в конце концов, они не были Сокхваном. Это был самый огромный минус. Кёнсун думал, что, возможно, как его романтика началась в Сокхване, так она и закончилась, и отношения вообще не для него. Возможно, дело было именно в Сокхване, в его шарме, его шутках, в его прямой чёлке и круглых очках, в его извечных цветных кардиганах и пальто, в его вкуснейшей выпечке; дело было в его дурацком смехе и милейших морщинках в уголках глаз, в его срывающемся в эмоциональном порыве голосе; возможно, дело было в его запахе, который если бы Кёнсун почувствовал вдруг в толпе, то непременно бы нашёл источник. Дело было в Сокхване.
Если честно, Кёнсун не понимал даже, зачем ему в кого-то влюбляться. Он жил прекрасные шестнадцать лет без любви, потом в ней утонул так, будто бы его швырнули в прорубь с ледяной водой и закрыли крышкой, не давая вылезти наружу. Кёнсун не знал, понравилось ли ему осознавать, что он влюблён. Он думал, любить ответно гораздо лучше, это хотя бы имеет смысл; а любовь безответная кому и зачем нужна? Пустая трата времени.
А потом, Кёнсун помнил, как в начале одиннадцатого класса к ним перевёлся один парень. Достаточно симпатичный, чтобы девчонки разглядывали его, пока преподаватель представлял его классу во время урока английского; у него было крепкое телосложение, высокий рост, широкая грудь, – видно, он точно больше занимался спортом, чем «только для здоровья»; а ещё у него были высветленные волосы цвета сухой пшеницы, и лежали они так аккуратно, чёлка открывала лоб. Он улыбался и представился Кван Ханылем, сияя от радости и предвкушения влития в новый коллектив, а Кёнсун смотрел на него и думал о том, что у него и вправду серьёзные проблемы с парнями, потому что он казался достаточно красивым, чтобы он мог обратить на него внимание. Но позже он передумал.
Потому что Ханыль был совсем другим. Сокхван был интровертом, и он всегда был верен только своему небольшому кругу друзей, поэтому, Кёнсун думал, он ему нравился. Будто он как элитарное искусство – не для всех. Для него.
Ханыль играл в футбол и довольно быстро добился успеха в их школьной команде: хотя позицию капитана и занимал парень с двенадцатого класса, Ханыль мог занять его место сразу после его выпуска. И Ханыль был таким лучезарным, что у Кёнсуна от его широкой улыбки обычно самого сводило челюсть, так, будто это он улыбался; у него буквально за пару дней оказалась целая куча знакомых и друзей, а девчонки начали сохнуть по нему, потому что, знаете, такой красавчик и такой хороший парень. Хороший парень, который мило общался со всеми вокруг, помогал всем вокруг, отлично играл в команде и просто существовал как целый солнечный луч, дарящий всем тепло в этой школе в самые холодные январские дни.
За окном был сентябрь, и Кёнсуну не было холодно. Он понял, что такой весь идеальный Кван Ханыль точно пришёл не за ним, не для него, да и раздражал он немного. Ханыль был слишком обаятельным и общительным, а это было совсем не то, чего искало Кёнсуново сердце.
Он в это верил.
One. I guess we're different
Обычно все дурацкие истории начинаются с самого утра, с самого будильника или завтрака; но Кёнсунова началась с того, что они с его друзьями – Соно, Минджуном и Йесоном – сидели на лавках у кабинета директора, и Кёнсун смотрел в окно, за которым младшие классы делали зарядку на уроке физкультуры; солнце светило ярко-ярко, совсем по-летнему, а не по-сентябрьски, и школьники бегали по стадиону в шортах и футболках, а рядом разминалась команда поддержки в сине-белой форме с юбками в складку. Какая-то низенькая девчонка не могла никак достаточно растянуться, и к ней пристал парень в синих трениках и белой футболке – тоже член команды – и начал давить ей на спину, так сильно, что она, кажется, закричала от боли, потому что, сидя в помещении за закрытыми окнами, Кёнсун мог поклясться, что слышал её вскрик.
Минджун развалился на сиденье и ковырялся кроссовками в отслоившемся порванном линолеуме, пуская стрелку по серо-коричневому полотну всё дальше, засунув руки в карманы своих широких изумрудно-зелёных брюк. Он был уставшим и совершенно подавленным, то и дело как-то тяжело вздыхая и глядя прямо перед собой в невидимую точку в противоположной стене, под окнами. Йесон спал на его плече, потому что тоже не выспался; его выкрашенная в вишнёво-красный шевелюра то и дело содрогалась от тревожной дрёмы, но он никак не просыпался. Соно читал какой-то старый журнал, который нашёл на журнальном столике около кабинета директора.
В коридоре стояла тишина. Мерно и надоедливо тикали огромные уродливые часы на стене. Если не считать Кёнсуновы нервные подёргивания коленкой, не было никаких движений, даже воздух стоял, не циркулируя; духота просачивалась в помещение с улицы, окна нагревались от ярких солнечных лучей, и Кёнсун встал, чтобы открыть форточку, потому что от нервов было просто нечем дышать, он боялся, что отключится, прежде чем директор вообще удосужится их принять. Кёнсун потянул за деревянную ручку, и в форточку ворвалась летняя жара, от которой у него застыл выдох в горле, так что Чхве отвернулся и протяжно выдохнул, глядя на измученную бессонной ночью компанию.
Они катались после их мини-вечеринки по улице на пикапе Йесона, огромном и ржавом, но самом любимом пикапе на планете, потому что, Йесон считал, это будет лучшая машина для их будущих гастролей, ведь у него огромный кузов для инвентаря и достаточно места внутри, чтобы они могли поместиться на сиденьях вчетвером. Кёнсун обычно ездил спереди, потому что однажды выиграл у Минджуна спор на максимальное количество съеденных хот-догов, так что с тех самых пор Кёнсун ездил рядом с Йесоном – единственным парнем, у которого были права в его окружении. Он был старше их всех, учился в выпускном классе, а права у него появились уже в шестнадцать. Тогда же появился и пикап.
