– В ней нет смысла, раз ты поставил её так далеко.
– Я могу подвезти тебя, если хочешь, – проигнорировал его Ханыль и начал всматриваться в графитовое небо. – Думаю, дождь будет идти ещё долго, так что ты можешь проторчать здесь до самого вечера.
Кёнсун пожевал губу. Перспектив было две и обе они не были для него хорошими, но предложение Ханыля явно было лучше. К тому же, Кёнсун подумал, возможно, это отличный шанс для того, чтобы Ханыль дал им себя послушать в репетиционной. Кёнсун подумал, было бы лучше быстрее с этим покончить. Так что, да, немного помедлив, Кёнсун согласился.
– Мне нужно в гараж, – добавил он. – Если ты не занят, то можешь присоединиться.
– Тогда… сейчас… бежим со всех ног, – ответил Ханыль.
Он вдруг встал в подобие позы для разбега; Кёнсун испуганно сглотнул и открыл рот для возражения, потому что бегал не так хорошо – Кёнсун был в этом уверен, – но не успел ничего сказать, когда парень резко рванул, и ему пришлось бежать за ним. Лужи под ногами расплёскивались и попадали в тряпичные кеды, неприятно холодя кожу. Кёнсун мчался по дороге, сжимая сумку в намокших пальцах над головой, и всё его тело обнимали капли воды, заставляя ткань футболки и джинсов неприятно липнуть к коже.
Ханыль по пути разблокировал машину, и они запрыгнули в автомобиль и быстро захлопнули двери. Внутри было тепло и – главное – сухо, пахло каким-то приторным цитрусовым ароматизатором. Снаружи в крышу и окна долбили грубые струи дождя, через мутное стекло почти ничего не было видно. Они с Ханылем пытались отдышаться; Кёнсун тяжело сглотнул и откинулся назад в намокающем под тканью его одежды сиденье. Переведя тяжело фокусирующийся от пульсирующей в голове крови взгляд на Ханыля, Кёнсун столкнулся с его ленивой счастливой улыбкой. Он задрал голову к потолку, зажмурившись, чтобы с мокрых прядей капли не попадали в глаза, и так же тяжело дышал, как и Кёнсун, будто бы никогда не был спортсменом.
И вдруг он посмотрел на него и засмеялся. И Кёнсун почему-то тоже.
– Чёрт, – проскулил Чхве. Тело пробило на дрожь от остывающей воды. – Холодно.
– У меня есть покрывало, – ответил Ханыль, не прекращая улыбаться. – Правда, оно в багажнике.
– Обойдусь.
– Я думал, что они нарисованы фломастером или ручкой, – Ханыль вдруг ткнул пальцем в одну из десятков мелких тату на Кёнсуновых руках – той, где небрежно были нарисованы молния и сердечко на внешней стороне руки, ближе к сгибу. Он сделал это на долю секунды, а на холодной влажной коже Кёнсуна будто образовалось пятно тепла.
– Мне что, десять? – Кёнсун усмехнулся.
Ханыль пожал плечами и завёл машину, попутно выкручивая кондиционер на нагрев салона. Растрёпанные влажные волосы липли к лицу. Кёнсун промокнул салфеткой из сумки кожу под глазами, и она стала коричневой, и Кёнсун подумал, что теперь похож на панду или, быть может, на ночной кошмар. Но ни одна эмоция на покрытом каплями лице Ханыля не выразила отвращение или страх. Так что, наверное, Кёнсун выглядел сносно.
Длинные пальцы коснулись кнопки на магнитоле, и Ханыль отсчитал какую-то песню, выкрутил громкость на среднюю и удобнее уселся на кресле, пристёгиваясь. Кёнсун узнал эту песню почти сразу – несколько секунд просто пялился на цветные скачущие бугорки на экране проигрывателя, не веря, что в этой машине и у этого человека в плейлисте может быть что-то подобное. Кёнсун рассчитывал на Канье Уэста, на Джастина Бибера, на Ариану Гранде, но никак не на Pale Waves. Приоткрыв рот от удивления, Кёнсун посмотрел на Ханыля, и он довольно заулыбался.
– Я решил послушать что-то из репертуара той группы, ну, после вашего выступления, – объяснил он. – Подумал, что тебе понравится, если я включу её. Это твоя любимая группа? – Кёнсун еле заметно кивнул. – Я так и понял. Ты, видимо, очень ими вдохновляешься. Вы с солисткой немного похожи. Мне понравилась музыка, клипы крутые, немного не мой стиль, но…
Он продолжал говорить, и его речь была тёплой, как парное молоко, и заглушала собой грохот грома снаружи, так что Кёнсун не хотел, чтобы он останавливался. Его лицо постоянно показывало разные эмоции, а голос скакал по тональностям, то становясь тихим и низким, то вдруг взлетая почти до фальцета; брови заламывались и расправлялись, глаза, устремлённые вперёд, блестели и смеялись. Он постоянно улыбался. Кёнсун не знал, можно ли вообще так много улыбаться, наверное, брюнет думал, у него здорово болели щеки.
«Со мной что-то не так, но всё в порядке».
В сером дневном свете его потемневшие от влаги волосы приняли приятный тёплый персиковый оттенок; немного взлохмаченные мокрые брови обрамляли большие тёмно-карие глаза, искрящиеся каким-то задором; вырез белой футболки выставлял на показ капли дождя на острых ключицах, тонкая мокрая ткань просвечивала смуглую кожу сильного подтянутого тела. Кёнсун мог поклясться, что, если бы продолжил глазеть, то увидел бы тёмные пятна сосков под ней.
«Они сказали, это всё в моей голове».
Кёнсун почувствовал, что щёки заливаются румянцем, и отвернулся. Ханыль продолжал болтать, не замечая его стеснение. Чхве смотрел на размытые силуэты пролетавших мимо зданий, всматриваясь в прячущихся под небольшими козырьками людей. Музыка, песня, такая хорошая песня, заполняла салон и заставляла его чувствовать себя героем какого-то подросткового фильма.
«Я не очень хорошо себя чувствую, чувствую себя непонятой».
Там был такой отличный гитарный проигрыш, который Кёнсун заставлял выучить Минджуна, потому что он исполнялся басистом.
«Я бы заплакала, если бы могла».
Чхве прикрыл глаза, и в его голове снова начался бессмысленный, но такой тяжёлый мыслительный процесс на тему того, кто же, чёрт возьми, Кван Ханыль такой. Кёнсун мог бы думать о чём-то более важном, но, сидя в этом небольшом салоне, слушая, как отличная песня из Кёнсуновых аудиозаписей, возможно, впервые благословляет эту тачку, Кёнсун не мог думать о чём-то – о ком-то – другом.
«Я разгоняюсь, чтобы почувствовать что-то. Я просто так разрушаю свою жизнь».
Сглотнув тяжко слюну, Кёнсун крепко сжимал ремень безопасности, потому что Ханыль и вправду гнал по полупустой дороге, и в разные стороны из-под их колёс вылетали шквалы грязной воды из затопивших город луж; он гнал так быстро, что у Кёнсуна сердце ушло в пятки, или, может, ему так казалось. Брюнет напрягся всем телом. Его взгляд то и дело возвращался к парню, потому что, думая о его сущности, Кёнсун всё время пытался выискать подсказки в спокойном выражении его лица. Ханыль выглядел таким расслабленным за рулём, поставив локоть левой руки на подоконник, потому что машина у него была леворульная; он поглаживал свой гладкий подбородок, всматриваясь в тёмно-серую залитую дождём улицу; не прекращавшие работать дворники пытались спасти их от аварии.
«Я влюбляюсь во всё подряд».
Под медовой кожей его рук перекатывались мышцы, предплечья были увиты синеватыми венами. Под подсохшей футболкой всё ещё виднелся рельефный торс, и Кёнсун думал, что никогда прежде не видел кого-то чужого практически голым так близко; его крепкая грудь двигалась в спокойном дыхании, длинные пальцы стучали по оплётке руля в такт песне, сквозь широкие дырки на голубых джинсах виднелась гладкая карамельная кожа.
«Я не знаю, что я делаю».
Кёнсун клялся, что мог бы заработать себе сердечный приступ, продолжая так откровенно пялиться на Ханыля. Это было неправильно, Кёнсун знал, что так делать нельзя, и ему пришлось приложить просто титанические усилия для того, чтобы, наконец, оторваться от разглядываний. Кёнсун не смог найти ничего для того, чтобы ответить на свой главный вопрос. Кровь стучала в висках, в груди образовался вакуум и было тяжело дышать; руки дрожали от бушующего урагана эмоций, чертовски незнакомых эмоций. Кёнсун подумал, что, наверное, совесть пытается вразумить его. Поэтому Кёнсун отвернулся снова.
Через некоторое время они уже были у обочины напротив дома Минджуна. Кёнсун почувствовал, как его вдруг обуяло сильное облегчение от того, что они больше не будут с Ханылем наедине. Через щель наполовину опущенных гаражных ворот виднелся тусклый оранжевый свет. Кёнсун выскочил из машины, закрывая голову сумкой, и помчался через мокрую траву прямиком к репетиционной, не дожидаясь Ханыля. Холодные капли били по коже острыми стрелами, под ногами неприятно хлюпала земля. Кёнсун согнулся пополам и протиснулся в щель, и его обдало запахом свежих вафель. Парни не заметили его прихода, увлечённо скача с неподключенными гитарами в руках под орущую из колонок «Fat Lip» – старую песню Sum 41.
