Он появился на пороге через ещё минут десять, звеня колокольчиком над дверью, и его раскрасневшееся лицо, взлохмаченные волосы и чуть съехавшие с переносицы очки заставили Кёнсуна оторваться десерта и развернуться к нему корпусом.

– Ты такой старый и тебя долго ждать, – ныл младший. – Тебе не стыдно?

Сокхван погладил себя по груди, пытаясь отдышаться. Кажется, он бежал.

– Не понимаю, почему вообще всё ещё с тобой дружу, – заулыбался он, тяжело дыша.

Кёнсун вдруг обратил внимание за его спину, и там стоял худощавый паренёк, ниже Сокхвана примерно на голову – правда, сейчас это уже совсем не так, – с копной прямых тёмно-каштановых волос. На нём была чёрная футболка с логотипом какой-то музыкальной группы, там была нарисована фигура девушки без кожи и с крыльями за спиной; жакет цвета хаки с белой надписью и громадными карманами. Он неловко смахнул с глаз чёлку движением головы и взглянул на Кёнсуна, пряча пальцы в задних карманах тёмно-синих узких джинсов. За его спиной виднелся чехол, как Кёнсун потом узнал, от саксофона.

– Это Минджун, – сказал Сокхван. – Минджун, это Кёнсун.

– Ага. – Кёнсун сглотнул ком и не понимал, что ему делать. Таких сюрпризов Сокхван ему ещё не приносил.

– Минджун – настоящий вундеркинд и виртуозный музыкант. Он перевёлся к тебе в школу три года назад. Вы должны были пересекаться раньше.

– Я не видел его, – признался Кёнсун.

Чхве вообще-то не был самым общительным на свете подростком, так что кроме Сокхвана и парочки друзей с его класса Кёнсун больше никого в школе не знал.

– Я знаю тебя, – пробормотал Минджун; Кёнсун сглотнул ещё раз, потому что его голос оказался каким-то слишком низким для подростка и глубоким. – Мы ходили вместе на литературу и биологию, и ещё на что-то, кажется.

Почувствовав вину, Кёнсун пожал плечами и перевёл взгляд на делающего заказ Сокхвана. Он уже поправил волосы и очки, а его голубой свитер лёг аккуратнее на широких плечах. Он повернулся к Кёнсуну и почерпнул ложкой остатки его мороженого, тут же погружая в рот.

– Ты же хотел группу, – с набитым ртом сказал он. – Вот тебе участник. Лучшего ты не найдёшь. У меня, кстати, ещё пара человек на примете.

Так они с Минджуном познакомились. Позже Кёнсун узнал, что у Минджуна глубоко внутри спит самый настоящий рокер, и порой он показывал его миру, но не очень часто. Больше он показывал то, о чём обычно они старались не разговаривать – у Минджуна правда были проблемы с агрессией. То есть, он работал над этим со своим психотерапевтом, потому что иногда от приступов мог в щепки разнести свою комнату или что-то – или кого-то – поблизости. Он сказал ему об этом после того, как на Кёнсуновых глазах разбил гитару в один из первых дней в их репетиционной, потому что сильно поссорился со своей девчонкой, и Кёнсун потом не знал, как ему жить с этим. Ему по правде стало немного страшно. Но Кёнсун это преодолел. Они подружились.

Кёнсун ненавидел уроки по вокалу. Дело было не в преподавателе и не в дурацких песнях, типа госпела, которые ему приходилось разучивать; дело было в распевках. В конкретных, в самых дурацких распевках на планете. Это были джазовые распевки со всеми этими присущими им мелизмами, свингом и треклятыми многократными «ду-бап’ами». Его педагог была уверена в том, что свинговые распевки дают вокалистам «особую инструментальную виртуозность голоса», и она повторяла это каждый чёртов раз, когда Кёнсун молил её пропустить этот этап перед началом отработки песен. Кёнсунов рот отказывался повторять за ней и её «скэтом»[5]. Поэтому им приходилось повторять это снова и снова, пока она не говорила: «на сегодня достаточно», и не переходила к следующему упражнению.

В общем, именно из-за этого каждый раз, выходя из кабинета после занятий, Кёнсун шёл в туалет и устраивал себе передышку, совмещённую с пятиминуткой ненависти к себе. Он всегда вставал напротив зеркала у раковин и смотрел на себя, спрашивая, почему он настолько ужасен, что не мог повторить идиотские распевки. Это было своего рода обычаем, ритуалом, выверенной последовательностью.

Кёнсун ополоснул руки и кивнул сам себе в зеркало, поправляя влажной пятернёй мягкие волосы. Губы были обкусанными и красными – Кёнсун почему-то этого раньше не замечал.

Он вышел из туалета и направился вниз по коридору на улицу, желая скорее уйти из места, где Кёнсун чувствовал унижение даже в воздухе на лестничной площадке. За окном мрачно поблёскивали молнии. В холле было довольно тихо. Кёнсун быстрым шагом прошёл мимо кабинета, где до этого у него были занятия, и в нескольких шагах от него остолбенел, медленно попятившись назад. Заглянув в щель приоткрытой двери, Кёнсун увидел знакомый силуэт и двух других людей.

Знакомых силуэтов оказалось два. Его преподаватель и Кван Ханыль. Кёнсун отшатнулся от двери, чтобы его не заметили, но отходить не стал, прислушавшись. У Ханыля в голосе была слышна улыбка. Они обговаривали время занятий. Кёнсун, будто струсив, чтобы не пересечься с парнем поспешил прочь. Сердце от волнения долбилось в рёбра, как будто его уже догоняли, но сзади было тихо. Кёнсун быстро спустился на первый этаж и по залитым электрическим светом белоснежным холлам вылетел на улицу, оцепенев от вида разразившегося над городом ливня.

Чертыхнулся. У него не было ни зонта, ни куртки, ни черта. Кёнсун поджал губы и схватился за голову.

К парадному крыльцу академии с массивными белыми резными колоннами вела широкая мраморная лестница. У одной из колонн Кёнсун скинул свою сумку и прижался к ней спиной, сложив руки на груди. У него не было вариантов, пришлось ждать окончания дождя, но оно никак не наступало. Кёнсун простоял около пятнадцати минут, бездумно пялясь на разбивающиеся об асфальт капли, и даже успел забыть про Ханыля, когда он и высокий человек средних лет в костюме вдруг медленно проплыли рядом. Они остановились неподалёку, на краю лестницы, и Ханыль ему что-то будто доказывал, но мужчина, поправив очки, даже ничего не ответил, только покачал головой. Он раскрыл длинный чёрный зонт и спустился с крыльца, торопливо приближаясь к блестящему чёрному джипу. Ханыль выдохнул и взлохматил волосы на голове, смотря, как автомобиль выезжает со стоянки и удаляется.

Потом он повернулся. Его лицо было хмурым, глаза бегали по полу, а руки уткнулись в бока белой футболки. Он быстро облизнул губы и осмотрелся; зонта у него тоже не было, так что он тоже оказался в ловушке. Кёнсун хмыкнул, подобрал сумку и двинулся вперёд, к противоположному краю лестницы. Ему почему-то захотелось встать рядом и посмеяться над их низким интеллектом, ведь они оба наверняка знали, что дождь пойдёт, но он не стал приближаться. Кёнсун накинул сумку на плечо и молча уставился на выезд с территории академии, тайно надеясь, что тот его всё-таки не заметит и уйдёт раньше.

Ханыль подал голос через пару секунд задумчивого молчания.

– О, это ты? – он удивлённо вытянул лицо и зашагал к парню. Кёнсун захотел усмехнуться, но не стал. – Ты чего тут делаешь?

– Это ты тут чего делаешь? – ответил Чхве, поворачивая лицо в его сторону.

– Я пришёл записаться на занятия, – сказал Ханыль. Кёнсун поджал губы. – Мне сказали, что преподаватель здесь есть отличный. Миссис Коллинз, кажется. Но моему отцу никогда ничего не нравится, так что не уверен, что буду ходить, – Ханыль сложил руки на груди, переступая с ноги на ногу и с увлечением разглядывая свои громоздкие кроссовки.

– Я здесь занимаюсь, – пробормотал Кёнсун, опуская глаза. – У миссис Коллинз.

– Вот оно как, – Ханыль кивнул. – Так ты с занятий?

Чхве едва удержался от того, чтобы закатить глаза, потому что вопрос был бессмысленным и скорее для того, чтобы заполнить неловкую тишину.

– Ну, да, – Кёнсун убрал волосы с лица и посмотрел на Ханыля. Он смотрел на него тоже, как будто ему действительно было интересно. – Какого хрена ты без зонта?

– А ты? – он ухмыльнулся. – У меня тачка стоит вон там, – он вытянул руку, показывая на свой родстер, который Кёнсун бы не узнал из-за поднятой чёрной крыши. Он стоял достаточно далеко, чтобы можно было полностью намокнуть под дождём по пути до него.