У меня вырвался истерический смешок.

— Спрашивайте, — сказала я глухо и протянула руку ладонью вверх. Еще ни разу в нее не попадал камень правды, который, конечно, не давал стопроцентной гарантии, но использовался в качестве дополнительного подтверждения — или опровержения — предположений дознавателей.

Которые могли — по слухам — видеть грани мыслей также, как я видела грани в пространстве.

— Поскольку Эва-Каталина несовершеннолетняя, я буду присутствовать при допросе, — сообщил ректор.

— Конечно, — насмешливый голос и… мою руку обожгло, а я закрыла глаза, чтобы скрыть выступившие слезы.

Дальнейшее запомнила плохо.

Воздействие дознавателя, его вопросов и обрушившихся на меня новостей сделало мой разум затуманенным, а сердце — болящим.

Сколько это продолжалось?

Ровно до тех пор, пока господин Мору не взял осторожно у меня с ладони ставший серым булыжник и не произнес вроде бы немного потеплевшим голосом:

— Могу предположить что ты не причастна.

Встряхнула головой, а потом подалась вперед, частя от волнения:

— Я должна увидеть родителей. Мне же положены посещения? Возможность поговорить? Должна же я понять, что происходит… И когда назначили суд? Над ними будет суд? Конечно, все разрешится еще раньше, но…

— Боюсь, что это не так просто, — поморщился дознаватель, — Пока расследование продолжается, мы не можем позволить никаких встреч, а что касается суда…

Он замолчал, и я повернулась к ректору, надеясь что тот пояснит:

— Такие дела решаются лично Его Величеством, — вздохнул тот, — Но я тоже верю, что это какое-то недоразумение и во всем разберутся…

Он замолчал, а я прикусила губу до крови.

Уверенным Севаро-Мартин да Фарос не выглядел. Что касается Его Величества… вряд ли мне стоило допускать такие высказывания даже в мыслях, но я всегда считала нашего короля чрезмерно жестоким и… пугающим. Безусловно, этого требовало само королевство — весьма обширное и привлекательное для агрессоров и тварей завесы.

Но лучше бы был суд.

— В любом случае я не могу здесь оставаться и делать вид что ничего не происходит, — сказала глухо, — Я должна вернуться в столицу, в свой дом.

— Нет, — на непроницаемом лице дознавателя я больше не видела сочувствия, — В доме идут тщательные обыски… Во всех домах вашего рода — и загородных тоже. И присутствие посторонних…

— Тогда постоялый двор! Что угодно! — я вскочила, чувствуя зарождающуюся истерику.

— Я не могу позволить, — вмешался ректор. — Я отвечаю за своих студентов так же, как любой опекун, а тебе всего двадцать…

— Мне осталось всего полгода до совершеннолетия, — прошипела. — И не думаю, что у меня прибавится за это время мозгов или ответственности.

— Тем не менее господин ректор прав — из академии вам пока не стоит выходить, — припечатал Моро.

И тут меня осенило. Как же я сразу не подумала? Мой брат! Наследник нашего рода, мой обожаемый старший брат!

— Питер-Дамиен может выступить моим опекуном! Когда вы его вызовете и проверите, то убедитесь, что он ни при чем — и мы вместе разберемся… — я почти захлопала в ладоши, но, заметив, как переглянулись мужчины, замолчала.

И поняла что меня ждет еще одна отвратительная новость.

— Эва-Каталина… — снова ректор. — Два дня назад из Ангра-ди-Эроима пришло сообщение, что Питер исчез.

— К-как исчез? В-вы… смеетесь? Маг не может просто так исчезнуть — при должных усилиях его всегда можно найти по граням! Если только он не…

Голос пресекся, когда я осознала, что значит их тяжелое молчание: — маг может исчезнуть и из граней, если умирает или попадает за завесу. Что, собственно, одно и то же.

Сжала руками голову и всхлипнула. И снова. Слезы лились не переставая, не принося облегчения, а только отравляя кровь и все вокруг…

Я пошатнулась, но устояла и сжала кулаки. А потом вытерла рукавом мокрое лицо — все лучше, чем ничего не видеть — и твердо посмотрела на двух мужчин.

— Мой брат найдется, — сказала холодно, — потому что он жив. И никуда не пропал, просто так… вышло. И за то, что моих родителей посадили в темницу наш род еще услышит извинения. А теперь позвольте мне… уйти, — на последнем слове голос снова сорвался, но я не позволила себе снова скатиться в истерику.

Ректор со вздохом кивнул, и я, держа спину прямо, заставила себя шагнуть прочь из его кабинета. И, не сворачивая ни в какие аудитории, дошла до выхода из здания.

На площади было пусто — я не знала, сколько было времени, даже желания поднять голову и посмотреть на башенные часы не было, но, наверняка, занятия еще шли вовсю.

Плевать.

На площади было холодно — но отсутствие плаща впервые не заставило мерзнуть.

На душе было погано. Сердце дробилось и падало… чтобы снова воскреснуть и забиться в зависимости от того, какая мысль была в моей голове главенствующей.

Я поднялась наверх, в свою комнату, заперла за собой дверь, а потом, не раздеваясь и даже не разуваясь, забралась на кровать и укуталась в покрывало. И провела так остаток дня, ничком, вздрагивая и цепенея, пока мои мысли метались от полного беспросветного отчаяния до самых диких способов разобраться с этой ситуацией.

Одно то, что я, уже почти в бреду, готова была предложить себя в уплату… давно женатому королю, с чьими дочерьми я находилась в приятельских отношениях, говорило о многом.

Я смогла уснуть далеко за полночь. Насильно убедив, что все будет хорошо — и неразрешимая на вид ситуация вскоре разрешится самым замечательным способом.

Как же я была наивна….

— Каталина.

— Андре, — я выдохнула облегчение вместе с облачком пара.

Неужели и правда боялась, что он не будет сегодня утром ждать меня на крыльце? Глупая…

«Он может пока еще не знать», — шепнуло с внезапно прорезавшейся иронией что-то темное внутри меня, но я подавила неуместную мысль. А потом всмотрелась в своего жениха внимательней и поняла… Знает. И вот эти растрепанные первокурсницы тоже. И те студенты подальше, что делали вид, что стоят здесь просто так.

Да, академия находилась в стороне от столичной жизни, но почти каждый из нас родился в Алмейрине и многие были представлены ко двору. А значит… слухи уже распространились.

Как и уверенные пересказы.

Завеса их забери…

Я гордо задрала подбородок и протянула парню почти не дрожащую руку. Он же привычным жестом обнял меня и открыл дверь.

— Я узнал вчера вечером, что произошло, — шепнул мне на ухо, пока мы шли к столовой, — Ты как?

Что-то царапнуло внутри…. Узнал вчера и не пришел ко мне? Не бросился выяснять, как я себя чувствую и не надо ли мне чего? Наверное, это даже к лучшему… мне было так плохо, что ему не стоило меня видеть в таком состоянии.

— Все хорошо, — я отвечаю ровно, — Уверена, что это недоразумение, и вскоре все разрешится наилучшим способом. В моем роду не было предателей — и не появится.

— Конечно, — он улыбнулся с заметным ажиотажем, вот только…

Интересно, Андрес в курсе, насколько хорошо я изучила его за эти два года? И насколько четко понимаю, когда его широкая обаятельная улыбка никак не связана с его настоящими чувствами? Но он хорошо играет на публику. Как и я. Стоит ли обижаться на то, чем я всегда восхищалась?

Мы зашли в столовую, как это делали всегда… Но что-то изменилось. Даже не что-то… многое. Раньше я заходила в любое помещение не обращая внимание на окружающих и занятая своими мыслями. Или разговорами с людьми, которые заслуживали того, чтобы с ними разговаривали. И если кто и реагировал на мое — или наше — появление, то исключительно с осторожным и завистливым любопытством.

Из желания убедиться, что у самой популярной пары академии все прекрасно. Полюбоваться. Или же заприметить модные новшества, которые мы с женихом, совсем чуть-чуть игнорируя устав, привносили в свою форму или внешность.

А сейчас я вдруг почувствовала себя так, будто снова оказалась в южном королевстве Камбра.