– Изя, а ты чего такой довольный? Еще чуть-чуть и улыбка разорвет тебе лицо.

– Так и есть, – засмеялся в голос Иезекииль, будучи не в силах больше сдерживаться.

– Что так и есть?

Вместо ответа Иезекииль стал заходиться еще большим хохотом. А когда схватился за живот, Смерть окончательно впал в ступор: ему на ум не приходило ни одного логического объяснения такого поведения, хотя в том, что смеются именно над ним, он не сомневался.

– Просто, заполняя анкету… – вдруг начал подавать признаки жизни его друг. – Я…я…я… – И снова возобновилось бесконтрольное смехобесчинство.

Круг догадок существенно сузился, отчего на душе у Смерти стало только тревожнее. Ему захотелось подойти к Иезекиилю и треснуть его посильнее, чтобы, отлетая подальше, у него было больше времени подумать над своим поведением. Однако каким бы сильным не был соблазн, он так поступать не стал. Вместо этого сам отошел к дальней стене, прислонился к ней спиной и стал дожидаться, пока его друг высмеется, и расскажет, какая муха его укусила.

Глубокий вдох… медленный выдох… вдох… выдох…

Волны смеха, некогда набравшие силу в данном помещении, начали стихать. И вскоре об их былом могуществе напоминали только доносившиеся до ушей Смерти всхлипы. Не переставая глубоко дышать, он открыл глаза. И тут же обхватил себя руками покрепче, поскольку желание втащить главному источнику своего раздражения никуда не делось.

– Собственно, что меня рассмешило… – продолжил рассказывать Иезекииль пусть и с набитым смешинками ртом.

«Т-а-а-а-к!»

– Ты же у нас весь такой прагматичный, так?

«Допустим».

– Поэтому я, шутки ради, указал в анкете национальность, отличительной особенностью которой является то, что они сначала делают, а потом думают.

«И?»

– Подумал, раз тебе так не мила еврейская община, поживи-ка ты среди людей, чье поведение по большей части, в принципе, не поддается твоей излюбленной логике.

«???»

– А поскольку, ты и сам в последнее время только и делал, что полагался на «авось», уверен, тебе там обязательно понравится.

По тому, как сильно его друг светился от самодовольства, (настолько сильно, что, вырубись прямо сейчас во всем здании Службы реинкарнации свет, они бы этого даже не заметили), Смерть окончательно понял, что над ним все это время попросту насмехались. И продолжают насмехаться. Однако бесило его, в первую очередь, все же другое. В полнейшем негодовании он воскликнул:

– Я все равно не понимаю, что здесь такого смешного?!

– А тебе и не надо! – хихикая, отмахнулся Иезекииль. – Скоро сам все увидишь. Но самое смешное, – он ударил себя ладонями по коленям, – что рулят у них там зачастую как раз-таки евреи. Так что не хотел быть с ними – будешь под ними! – После чего его накрыло очередной волной необузданного взрывного смеха.

Не в силах больше это терпеть, Смерть подскочил к нему и отвесил пощечину, не самую сильную, но достаточно крепкую. Отчего Иезекииль аж подпрыгнул:

– Ты чего?! – От его былой веселости не осталось и следа.

– Ничего.

– В смысле, ничего?! Ты меня только что ударил!

– Ах, это? Извини, по-другому было нельзя.

– Что – по-другому было нельзя?! Объясни, я не понимаю! – обиженно потребовал Иезекииль, потирая раскрасневшуюся щеку.

– Просто я не мог продолжать стоять и смотреть на то, как мой лучший друг выпадает в осадок, – довольно обыденно начал объясняться Смерть. – Твой смех стал настолько неадекватным, что я перепугался за твое здоровье. И пока не поздно решил действовать. К счастью, хватило обычной пощечины. Ты же сейчас нормально сейчас себя чувствуешь, не правда ли? Лекарь не нужен?

– Не нужен, – растерянно ответил Иезекииль. – Но я все равно не понимаю, что такого неадекватного было в моем поведении?

– Не в поведении, только смехе. Настолько длительном и сильном, что я начал за тебя волноваться. Еще и потому, что когда я тебя звал, ты ноль реакции. Что мне оставалось делать?

– Неправда, не звал ты меня!

– Звал. И не раз.

– Я не слышал.

– Так и я о чем! – с заботой в голосе подхватил Смерть. – Даже боюсь представить, что могло произойти, если бы я промедлил. – Кстати, ты всегда можешь посмотреть запись с камеры видеонаблюдения, чтобы в этом убедиться.

– Какой еще камеры видеонаблюдения? – удивился Иезекииль. – Нет здесь никаких камер!

«Я знаю» – мысленно возликовал Смерть. И указал на верхний дальний от себя угол комнаты:

– А вон там, разве не она?

– Это вентиляционная решетка! – даже не обернувшись, фыркнул его друг.

– Решетка. Но за ней-то камера!

– Нет, не камера.

– Не камера? Тогда, что за красная лампочка там мигает?

– Это датчик влажности.

«Серьезно?! Получается, в здании Суда такие повсеместно стоят, не для того, чтобы за нами следить?! А зачем я тогда домой себе таких несколько поставил?»

– Датчик влажности, да? – изобразил искреннее удивление Смерть. – Жаль, я думал, камера. Значит, придется поверить мне на слово. – Он пожал плечами и направился к выходу.

Иезекииль нахмурился. Естественно, он не верил, ни в то, что мог так рассмеяться, что не услышал, как его зовут, и уж тем более в то, что это могло причинить какой-либо вред его здоровью. Однако та уверенность – в словах, в жестах, с которой его друг объяснял свое рукоприкладство, тоже была вполне искренней, а стало быть, можно было расценить его действия, как из благих побуждений. Однако старые еврейские штучки нашли для него более приемлемое объяснение: «Да ну и хрен с тобой, золотая рыбка, будем считать, что ты мне врезал в зачет будущего! Зная, что мы квиты, буду спокойнее спать».

Поскольку внутренний конфликт был исчерпан, Глава Службы реинкарнации подошел к выходу, открыл входную дверь и жестом указал душе следовать за ним.

Их путь пролегал по слабо освещаемому коридору – в самое сердце здания, где, по словам его Главы, творилась настоящая магия. Магия перерождения и возрождения. Душа заворожено слушала рассказ о таинстве реинкарнации, осознавая, как мало она знает о жизни после смерти и еще меньше до смерти. Но верила, что совсем скоро все тайное для нее станет явным.

По мере приближения к пункту назначения, Смерть начал испытывать неведомое ранее возбуждение. И с каждым шагом это странное чувство только усиливалось. Сначала он немного испугался и решил спросить у Иезекииля, не испытывает ли он что-то подобное, или, может, знает, что это и почему происходит, но в последний момент передумал. Ощущения были настолько новыми и приятными, а главное, яркими, что Смерть, в предвкушении, поддался им. Просто не мог сопротивляться. Он позволил проникнуть им в каждую частичку своей материи, от чего ему захотелось петь, танцевать, веселиться, смеяться, любить. Смерть чувствовал, как его переполняют эмоции, о которых он знал лишь понаслышке, отрицал их, считал ненужными. Теперь же, ощутив их в себе, был несказанно от этого счастлив. Он не понимал, как раньше мог обходиться без всего этого, осознанно отрицать, избегать, искоренять это в себе, выкорчевывать, не давая ни малейшей возможности этому зернышку прорасти. Неужели боялся, что его сочтут недостаточно твердым? Или, что еще страшнее, сентиментальным? И почему страшнее? Что в этом вообще страшного? Ведь только теперь он в полной мере прочувствовал, каково это ощущать себя по-настоящему живым. Черт, это было приятно, поистине волшебно. Смерть мысленно благодарил ту силу, которая подарила ему возможность такое испытать.

– Хочу предупредить, что, возможно, вскоре ты почувствуешь себя необычно, – сказал Иезекииль. – Не уверен, что с тобой такое возможно, но, к примеру, человеческие души в предвкушении реинкарнации постоянно испытывают некую эйфорию. Я, как правило, чувствую себя бодрее, другие наши сотрудники становятся веселее, беззаботнее, смелее. У всех по-разному. Так что не пугайся, это нормально. Никто не знает, как это объяснить, но все сходятся на мысли, что наш трансмодулятор передает какие-то особые волны, благоприятно воздействующие на подсознание.