Если мгла за краем постели
Если в небе разрывы шрапнели
Если в зеркале не отраженье твоё,
А создание Мэри Шелли,
Что гуляет уже веками
И в кино, и на телеэкране
Ничего, не грусти, Мэри Уолстонкрафт…
Ностальгия в моём стакане
О, Мэри Шелли,
Придумай нам армию
Армию монстров, детей Франкенштейна,
Что оставит весь мир в руинах
И тогда уже будем плясать
На твоих именинах
Если в небе рвёт когти солнце
Если руки сжимают кольца
Не как символ надежды, не как талисман,
А чтоб выбросить их в оконце
И у бритв симпатия к венам
Вспышка поздней любви к сиренам,
Что поют для нас, истекающих кровью,
Не подверженной переменам
Если снова поднята тема
Если Ромул прикончил Рема
И ты скрылся от самого себя
Навсегда в глубинах Мальмстрема
Между нами дождь серой тканью
Не прорваться ни сойкой, ни ланью
Вместо Вечного Воскресения здесь
Будет Вечное Напоминанье.
<1997–2000>
Безболезненна тварь, что не чувствует радость
Обитать в облаках без прицела на старость
Но весна – это мисс Откровенное Свинство
У неё как положено ей большие стальные глаза
И она непрерывно играет в рулетку
Как зверушка, бежавшая с бойни обратно в железную клетку
В этой клетке она понимает – вокруг сплошная шиза
Я умру барсуком, но я хочу возродиться вертушкой
Раскрутить весь ваш мир и коснуться верхушкой
Белых небес, рождённых в чёрной крови
Я живу как кровавый Мамлеев блокадной весны
Этот крохотный ослик под знаменем первой любви
Мои руки слабы и непрочны как нервы
Бессловесной испорченной нерпы, лакающей воду,
Предлагающей пищу, любовь и свободу уроду
Он берёт только пищу и мы его кормим из рук
А ещё я хочу взять ружьё и убить всех продавшихся сук
Я хочу стать военным ответом тебе, раз ты умерла
Но я знаю, что каждый военный ответ – это чья-то герла
И по первому снегу ползут гусени́цы Волшебной Зимы…
<1990–1992>
Взорванная вечность, белоснежная, как снег
Ярость вырастает, как бамбуковый побег
По пересеченьям свежевскопанных дорог
Я гуляю, как солдат без ног
Город ухмыльнётся как трёхмесячный щенок
Над страной завьётся перекрашенный дымок
Вопреки правительству, начальству и семье
Я зарою грусть в сырой земле
Улицы опустели
Так началась неделя
Так я узнал – не осталось Маресьевых здесь
На этой земле
Время многогранно, да меня не наебёшь
Ну-ка, спекулянт, скажи мне, что ты продаёшь?
Вдруг я, для примера, захочу приобрести
Журавля, зажатого в горсти
Впрочем – я не фраер, мне не нужен твой товар
Под моими лапами прогнётся тротуар
Пусть они транслируют предательские сны
Не угаснет искорка войны
Я иду по городу, как берберийский лев
После революции не будет королев
После революции не будет королей
Долларов, дойчмарок и рублей
А пока – довольствуйтесь вселенской мерзлотой
Сытым барским рыком над сгоревшею мечтой
Песнями повстанцев сквозь асфальтовый ковёр
Пауза – оборван разговор.
Чисто поле кивнуло колосом
Накануне оледенения
Пёстрый филин в свободном поиске
Обозначил своё владение
Небо красилось звёзд коронами
Я стоял один в оцепенении
И стрелял боевыми патронами
В жирных птиц своего сомнения
А Земля переполнилась криками
Сердце бьётся в её глубине
Это Гостья Из Настоящего
Обернулась навстречу мне
Зацвели огоньками пустоши
В знак почтения к суеверию
Неожиданной веткой хрустнувшей
Зазвенел телефон доверия
Воздух взвился змеёй-воронкою
Над скрестившимися дорожками
А пятилетка шла похоронкою
Выбивая дробь босоножками
А весною земля пахнет горечью
Как и всё на этой войне
Это Гостья Из Настоящего
Обернулась навстречу мне
В мёртвом городе сжался точкою
Синий дождь из платочков ситцевых
Что с того, что мы обесточены
Снегопадом надежд неистовых
Ведь последнюю тварь сомнения
Застрелил в упор на закате я
Чтобы Гостья Из Настоящего
Мне раскрыла свои объятия
Сытость алчная, бей пропащего
Оказавшегося на дне
Ведь нынче Гостья Из Настоящего
Обернулась навстречу мне.
Запад есть Запад. Восток есть Восток. Между ними всегда обрыв
Но может быть мост. И этот мост зовётся action naive
Когда Рашид перебрался в Москву, он думал, что там лафа
Что там всюду ходят доступные скво.
И вместо скинов – антифа
Но кругом сновал люд со своими котомками.
Страшный железный вокзал
Нависал над Рашидом чёрным китом, громадный, как Тадж-Махал
Все туземцы, как паззл, расставляли рамс.
Все их скво бухали абсент
И Рашид приуныл бы, но вдруг в этот час его не заметил мент
А вернее, заметил. Но рассудил: что взять с тупого хача?..
И вертел дубинкою, крокодил, со сноровкою циркача
И он двинулся дальше ловить людей, у которых есть, что ловить,
Но Рашида не остановил злодей. И значит Рашид будет жить
И с тех пор его жизнь сверкала. И не была на нуле
Двадцать четыре балла по двенадцатибалльной шкале
И довольный, что спас свою жизнь от мента,
Рашид снизошёл в метро
Вниз, где люминесцентная пустота превращает цифры в зеро
Там гремел эскалатор, там шёл состав, принося мириады бед
И Рашид упал на скамейку, устав.
Рядом сидел скинхед
Его звали Вованом, но он предпочёл имя Вольфганг – оно верней
Невесомость в мозгах. На руках наколки. Так принято у парней
Вольфганг ждал на скамейке свою подругу.
Та любила слушать «Rammstein»
Но он вырвал её из неверного круга, включив ей «Sham 69»
И с тех пор его жизнь сверкала. И не была на нуле
Двадцать четыре балла по двенадцатибалльной шкале
А тем временем Маша наводила глянец,
бормоча про себя: «Да ну…
Затянулся и так мой любовный танец.
Не поеду на стрелку к скину.
Притомили свастики, прочие фишки.
Не могу больше видеть скинов!»
И она потянулась к записной книжке.
Ей попался Андрей Смирнов
– Как дела, Андрей? Не виделись долго… 7 часов?
«Парк культуры»? О’кей!
Мы пойдём в пивбар. Ты возьмёшь пиво «Волга».
И мы будем глазеть хоккей.
Скин смотрел на часы, потихоньку зверея,
проклиная и всё, и вся
А Смирнов погружался в волны хоккея. И молча набухивался
(итак)
Вольфганг думал: «Ещё раз увижу Машу, обломаю рога… Коза»
И тут он видит ровесника (может, чуть старше),
что дремлет, прикрыв глаза
И он сразу понял, что весь mein kampf надо срочно сдавать в архив
Ибо выше всех принципов есть тот кайф, что зовётся action naive
Он хлопнул Рашида по плечу: «Эй, чучмек, пойдём делать дела!»
И кассирша вокзала, снега бледней, деньги им отдала.
И потом кто-то видел их в Маракайбо, в ресторане «Отеля-Палас»…
А Смирнов всю жизнь орал «шайбу-шайбу».
А Маша вообще спилась.
И с тех пор наша жизнь сверкала. И не была на нуле
Двадцать четыре балла по двенадцатибалльной шкале
Запад есть Запад. Восток есть Восток. Между ними всегда обрыв
Но может быть мост. И этот мост зовётся action naive.
<2009>
