Из всего вышесказанного у неосведомлённого человека может сложиться ощущение, что речь идёт о некоем непримиримом затвор-нике с энциклопедически-сектантскими познаниями и такими же амбициями. Это в корне не верно. Конечно, эти стихи сопротивляются постороннему вмешательству и неплохо на этот случай оснащены. Конечно, не худо бы знать, чем верлиока отличается от ворволоки. Однако герметизм Бориса Усова всегда имеет свои лазейки, да он и сам не прочь подмигнуть в песнях: «Сыграем в „любит-не-любит“ под солнцем знаешь кого?»

«Соломенные еноты» делали болезненно живое и зачастую очень весёлое искусство, несомненно, для своих, – но что мешает кому-либо стать своим? Усов, конечно, человек книги, полки и культуры, но культура, которую он особенно отстаивал, была по определению массовой и экзотически-сюжетной: кино (особенно индийское), фантастика, Генсбур, регги и афробит, The Rolling Stones, Чейз, «Дон Кихот» и «Моби Дик», наконец. Панк-рок Усова был родом из библиотеки приключений, и корни его – в той прошлой и некогда массовой культуре, которая вдруг стала подвержена массовому же вымиранию, как и сама биосфера. Культура Усова стоит на стороне природы и реальности, а никак не на позициях символического. Как раз представители high brow были ему не в масть, вот, к примеру:

Борис Усов создал целую лабораторию неучтённого, и за этими строчками ты никогда не знал, что ждёт за поворотом – как будто блуждаешь в каком-то затерянном НИИ или переходишь из одного корпуса поликлиники в другой, и вдруг тебе открывается нестерпимо-осенний, уже примороженный вид из окна, и там, на отмели автобусной остановки, сидит отчётливо-одинокий пропойца и разговаривает сам с собой. Вся лирика Усова построена в том числе и на внимании к этому нулевому пациенту с остановки, к «чуткому обитателю наших внутренних лесов», как выразился бы другой поэт.

Искусство Бориса Усова при всех его разломах и смещениях было очень домашним и теплолюбивым. Он слышал зов всего мира, но воз-вращался на эхо комнатного мяуканья. Вектор был – как в названии романа Бориса Поплавского: «Домой с небес». Один из самых тонких и несгибаемых финалов, которые Усов предложил в своих песнях, звучит так: «Я люблю этот город, пускай он концлагерь, концлагерь, зато лично мой – и вот так Анжелика, Маркиза ангелов, укатила обратно домой!» Его лирический герой, как в индонезийском эпосе, обречён плавать по океану нижнего мира в алмазной лодке, пока ему не бросят горсть земли, созданную из осколков Луны и Солнца. Поэзия Усова может показаться изнурённой и несовместимой с жизнью, но на самом деле он просто выкрутил ручки спектра до основания, когда за сияющими причудливыми палитрами неизбежно наступила слепящая больничная белизна и он без страха двинулся ей навстречу. Однако ручки выкручивались в правильную сторону, яркость перегорает от нестерпимо завышенных требований, а не сошла на нет в каком-то замороченном отказе от цветов и красок. Попутный мрак его откровений – это лишь необходимая темнота кинозала. Когда включили свет, оказалось, что он уже сделал всё за нас. Его музыка, его книга, его смерть – это послание тем, кто слушал эти песни и что-то своё, вероятно, расслышал или расслышит впредь. Борис Белокуров всё повидал в своей Марракотовой бездне, вытерпел и разукрасил за всех, кто смотрел этот фильм, – так что никому не следует вслед ему ни резать вены, ни запасаться «Терпинкодом», ни попытаться тоже сделать, как он пел когда-то, «уже трейдмарк» из каждодневной водки. Это будет в высшей степени недогадливо, тогда как усовское достояние всё-таки адресовано тем – как он сам выразился на одном из последних концертов – «у кого мозги есть». Его самоотречение не тиражируется и не предполагает оммажей.

В числе сотен своих не до конца ещё нами разгаданных строк Борис Усов оставил, в частности, совсем простое завещание: «Мир, по опре-делению, не трагичен».

Мне не хочется стать привидением [1]

Маскарад [2]