И в то же время Питер, несомненно, эльф, фейри, существо с той стороны. Он не только воспитан феями и водится с ними – он еще и психопомп, проводник душ. «Когда дети умирали, он летел с ними часть пути, чтобы им не было страшно». А в Кенсингтонском саду он хоронил детей, которые потерялись или были сбиты с дороги феями, да так и не нашлись; и автор сухо выражает надежду на то, что Питер не слишком торопился работать лопатой – иными словами, что дети к тому времени действительно умерли. Сам Питер, безусловно жив: смерть для его – «настоящее приключение», захватывающая возможность. Но он жив иначе, не так, как все, что подчеркнуто в пьесе: Питер запрещает Венди к нему прикасаться, и тут же авторская ремарка добавляет, что за всю пьесу никто ни разу не касается Питера – даже Крюк его не ранит.
А в повести Питер – единственный, кто выходит из-под власти времени (поэтому он так легко забывает, что с ним происходило час или день назад). Конечно, Нигдешний остров существует в ином времени, чем Англия, – но во времени, пускай и сказочном. Краткоживущие феи умирают, и год спустя Питер уже не может вспомнить, кто такая Динь-динь; но так же и «миссис Дарлинг умерла и была позабыта». Питер отказался взрослеть, но к другим пропащим мальчикам это не относится. Вот почему«мальчиков на острове бывает то больше, то меньше, смотря по тому, сколько их убивают и всякое такое; когда они подрастают, что противоречит правилам, Питер их немного прореживает (thins them out)».
Страх взросления – лейтмотив повести (в целом более мрачной и жестокой, чем пьеса). Питеру не понятны и страшны попытки Динь, Венди, Тигровой Лилии сделать его кем-то, кроме мальчишки, – например, «отцом» (в игре с Венди-«мамой» и мальчишками-«детьми»). В этом и не только в этом отношении Питер Пэн – автопортрет Барри, человека инфантильного («Книги писать – это ничего, а вот ушами шевелить вы умеете?» – спросил он Уэллса) и совершенно асексуального. Барри ворвался в семью Льюэлин-Дэвисов, как Питер – в семью Дарлингов (к неудовольствию отца семейства[105]). Но кроме того, «Венди» – это не имя (такого в Англии вообще не было), а искаженное «frendy», как называла писателя дочь его друга. Наконец – после перенесенной в детстве болезни у Барри плохо работала правая рука… будто не кисть, а крюк. Словом, автор полностью вложил душу в героев пьесы.
Капитан Джеймс Крюк (кстати, тезка Барри) – вообще фигура прелюбопытная. Он негодующе зовет Питера «мальчишкой» – тот отвечает ему: «Мужчина!» На деле же оба отражают друг друга. Простейший пример – оба претендуют на звание убийцы Джона Сильвера. Крюк – такой же мальчишка, как и Питер Пэн (недаром пираты хотят похитить Венди и сделать ее своей «мамой»)… такой же, да не такой. Питер сбежал в первый день своей жизни; Крюк закончил одну из лучших школ Англии – Итон, как мы узнаем из пьесы. Питер может играть в любые игры, во время кровавого боя с индейцами он переходит на их сторону, а захватив корабль – естественно, сам становится Крюком и велит дать плетей одному из мальчишек за промедление. Крюк знает только одну игру – в пиратов, и его тяготит то, что она противоречит кодексу старой школы, учеником которой он до сих пор является. Отсюда – и его забота о поддержании «хорошей формы», и ненависть к Питеру, который, как и подобает джентльмену, об этом вообще не задумывается. Не случайно в пьесе Крюк бросается в пасть крокодилу, бормоча «Floreat Etona» («Да процветает Итон»), а в повести перед смертью окончательно возвращается в детство. «Мальчики летали вокруг, глумясь и издеваясь над ним… но мыслями он был далеко; он шел, сутулясь, по спортивному полю давних времен, его вызывали к директору, он болел за футбольную команду своей славной школы. И ботинки у него были как надо, и жилет как надо, и галстук как надо, и носки как надо!»
Вот в чем дело: Питер – дитя, Крюк – подросток, одержимый комплексами своего возраста и окружения. Понятно, почему Питер не хочет идти в школу, когда миссис Дарлинг ему это предлагает. Единственная травма Питера – память об окне в детской, которое закрыла его мама, когда отчаялась вернуть сына; и память о том, что его место занял другой ребенок. Поэтому он плачет во сне – и как бы порадовался этой сказке Фрейд: смерть великого пирата – явное символическое отцеубийство, ведь по традиции мистера Дарлинга и Джеймса Крюка играет один и тот же актер.
Такова неожиданная – но насколько показательная! – трактовка традиционного для британской литературы рубежа веков сюжета: встреча культурного, образованного англичанина с Паном, эльфом, ребенком… да не все ли равно!
Совсем с другой стороны (и тут мы возвращаемся к началу) к той же или почти той же теме подошел Кеннет Грэхем, автор «Ветра в ивах» (1908); а первая его книга характерно называлась «Языческие записки» (1893). Конечно, не Грэхем первым в английской литературе написал о зверях, которые одеты, как люди, и ведут себя соответственно – достаточно вспомнить, что одновременно создавала свои книжки с картинками Беатрикс Поттер («Сказка о кролике Питере», 1901, – и многие другие). Но Поттер – часть истории детской литературы, а Грэхем – важная фигура и в истории фэнтези. Ибо ему удалось создать ни много ни мало – мир. Не вполне представимый (господин Жаба переодевается прачкой, и никто не сомневается, что он человек; Барсук предлагает гостям пирог со свининой) – но зато мир этот ощутим до последней мелочи. Недаром в книге так много описаний – как для сказки, так даже слишком много: еще одна «детская книга», которую взрослый создал для себя.
Это рассказ о том, как господин Жаба, вопреки запрету друзей, поехал кататься на машине, попал в тюрьму, бежал из нее, а потом вынужден был освобождать родовое поместье от захватчиков – куниц и хорьков. Но история похождений глупенького и хвастливого Жабы не столь уж важна сравнительно с изображением прекрасной – то есть в меру опасной, в меру романтичной – английской провинции. Дикий Лес рыцарских романов стал обиталищем куниц, но и добродушно-ворчливого Барсука; далекие страны колониальной прозы остались в рассказе Корабельного Крыса, который чуть не сманил своего речного собрата в путешествие. Попытки что Крысы, что Жабы покинуть родные края всем кажутся сущим безумием – даже самим героям, когда они опомнятся. Крот ненадолго оставляет свою нору – но со слезами радости в нее возвращается, чтобы отпраздновать Рождество (!). И Пан, которого звери встречают на острове, – бог добрый и заботливый.
Отсюда произойдет Хоббитания: норы полуросликов явно расположены неподалеку от обиталищ кролика Питера и Крота. Соединением традиций Грэхема и Толкина станут «Обитатели Холмов» («Уотершипский холм», 1972) Ричарда Адамса, пионерский текст «анималистической фэнтези» и едва ли не лучший фэнтезийный эпос со времен «Властелина Колец», даром что герои его – английские кролики.
На каждого Бэггинса и Тука, в котором проснется тяга к странствиям, смотрят как на сумасшедшего, – и хоббитов не так-то просто поднять даже на защиту страны от вторжения; но когда уж они поднимутся… Сарумановы полуорки не знали, с какой яростью господин Жаба гнал оккупантов[106].
Венди, стоя у мачты пиратского корабля, обратилась к пропащим мальчикам с прочувствованными словами – от имени их настоящих мам: «Если вы должны умереть, то мы надеемся, что вы умрете, как истинные англичане!»
И они умирали – некоторые даже в бою. Джон Киплинг – в восемнадцать лет погиб на фронте Первой мировой. Джордж Льюэлин-Дэвис – погиб на фронте в двадцать два года. Майкл Льюэлин-Дэвис, главный прототип Питера Пэна, каков он в повести, – утонул в двадцать один год, подозревали самоубийство. Питер Льюэлин-Дэвис – покончил с собой в шестьдесят три года; как и Кристофер Милн, он не любил вспоминать о «том ужасном шедевре». Алистер Грэхем, чья неуравновешенная натура воплотилась в образе господина Жабы, – за два дня до двадцатилетия бросился под поезд.
