Ярче всего это показано в безусловном шедевре Киплинга, романе «Ким» (1900-1901). Никогда прежде писателю не удавалось создать настолько живой образ Индии – во всех деталях, от цветов до запахов. Разумеется, увидим мы огромную страну глазами мальчишки, которого прозвали Другом Всего Мира, ибо он может принять обличье и манеры человека любого народа, любой касты. Кимбол О’Хара, выросший на лахорском базаре сын знаменщика ирландского полка и ученик спустившегося с гор Тешу-ламы, оказывается ценнейшим приобретением британской разведки. Для Киплинга важно, что лучшие профессионалы Большой Игры по призванию этнологи, и они хотят прежде всего понять страну, которую защищают от зловещих поползновений России. Большая Игра сама по себе мифологична, ибо не знает ни начала, ни конца, и «Ким» не был бы столь глубок, если бы Киплинг ограничился нравоописанием.
Лама ищет созданную Буддой Реку Стрелы, воды которой очистят человека и оборвут цепь перерождений. То, что река эта оказывается ручьем, мимо которого герои не раз проходили, – не важно. А важно то, что каждому она дарует свое: ламе – освобождение от Колеса Всего Сущего, Киму – понимание того, ради чего он привязан к Колесу.
«…и он почувствовал, что с почти слышным щелчком колеса его существа опять сомкнулись с внешним миром. Вещи, по которым только что бессмысленно скользил его глаз, теперь приобрели свои истинные пропорции. Дороги предназначались для ходьбы, дома – для того, чтобы в них жить, скот – для езды, поля – для земледелия, мужчины и женщины – для беседы с ними. Все они, реальные и истинные, твердо стояли на ногах, были вполне понятны, плоть от его плоти, не больше и не меньше».
И это – тоже освобождение, спасение, которое лама искал для себя и для своего ученика. И это – чудо: отныне откровение будет приходить к героям Киплинга изнутри и только изнутри. Лейтмотив романа – вопрос, который задает себе мальчик, оказываясь в одиночестве: «Я – Ким. Кто такой Ким?» Киплинг настаивает на том, что самопознание, познание мира, обретение своего места в нем и освобождение от него – суть одно.
Чрезвычайно показателен диалог Тешу-ламы и Махбуба Али – торговца лошадьми и шпиона.
«– Это нехорошая причуда, — проговорил лама. – Какая польза убивать людей?
– Очень маленькая, насколько мне известно, но если бы злых людей время от времени не убивали, безоружным мечтателям плохо пришлось бы в этом мире».
Лишнее подтверждение того, что духовное и социальное у Киплинга уравновешены. И тут же – их яркий контраст:
«Помнится, этот год прозвали Черным Годом», – говорит лама к изумлению Махбуба Али: «Какую же ты вел жизнь, если не знаешь о Черном Годе?.. Вся земля знала об этом и сотрясалась». – «Наша земля сотрясалась лишь раз – в тот день, когда Всесовершенный достиг просветления», – отвечает лама; и каждый говорит истину – в рамках своей системы ценностей, которые суждено объединить Киму. «Сотрясение земли» – и образ общественных потрясений, и буквальное именование чуда.
В эти же годы – на рубеже веков – Киплинг обратится и к явно-мифологическим формам. Очень странный рассказ «Дети Зодиака» (1891) – о небесных знаках, переселившихся на землю, – оказался предвестьем совсем иных по тональности и, на первый взгляд, незамысловатых «Просто сказок для маленьких детей» (1902). Название «Just So Stories» многозначно: это истории, которые, по требованию детей, повторяются дословно (just so!), но и повествования о том, что было именно так. Так возникает нынешний облик животных (у Кита такая глотка, а у Верблюда – такой горб), так возникают семья и общество (в рассказах о Кошке, о Первом Письме и Алфавите), таково происхождение библейских притч (о женах царя Соломона, пятнах Леопарда и коже Эфиопа). Онтогенез повторяет филогенез: развитие ребенка соответствует развитию мира, и Киплинг, великий стилист, показывает это на уровне языка: «Просто сказки» естественно соединяют «детское» произношение трудных слов, слова «взрослые», заведомо непонятные слушателям, библейскую ритмику и простые стишки. В итоге возникает… да, опять миф: текст, который описывает и объясняет всё.
Честертон некогда упрекнул Киплинга в том, что он недостаточно патриотичен: обожает Британию, но не знает Англии, да и сам Киплинг как-то заметил в письме к Хаггарду, который отлично мог его понять: «Я медленно открываю для себя Англию – самую замечательную заграницу, в которой мне довелось побывать».
Результатом этого «открытия» стала дилогия «Пак с Волшебных Холмов» (1906) и «Награды и феи» (1910)[95] – вероятно, самая слабая (сравнительно, конечно), из книг Киплинга, имеющих отношение к фэнтези. Пак, последний обитатель Холмов, оставшийся в Англии, знакомит брата и сестру, Дэна и Уну, с людьми Британских островов – от древнейших, неолитических времен до начала XIX века: с римским центурионом и королевой Елизаветой, астрологом и строителем… Любопытно, что Киплинг тщательно избегает тех столетий, которые описаны в хрониках Шекспира: состязаться он не хотел, а история Британии предоставляла множество сюжетов и без того.
«Пак» перекликается с «Книгами Джунглей» в том отношении, что показывает современный европейский взгляд на мир как один из возможных. История человека, который избавил деревню от чумы, следуя астрологической логике, весьма показательна. Но Киплинг заходит и дальше: лучший рассказ цикла, «Нож и Голый Мел», повествует о превращении человека в бога. Древний овцевод, подобно Одину, отдает глаз за тайну холодного железа, чтобы спасти от Серого Пастуха (Волка) людей и овец: «Овцы ведь люди». А второй платой стало одиночество, ибо Купивший Нож стал, как сказано, богом для своего народа.
История Британии оказывается непрерывной цепью потерь и обретений, жертв и самопожертвований (Елизавета отправляет молодых людей на верную смерть, и те идут добровольно, ибо такова нужда Страны). После Реформации навсегда покидает Англию Народ Холмов, ибо время его прошло – сквозная тема «Пака». Но контрапунктом идет столь же чудесная история меча Виланда, божественного кузнеца, которая заканчивается событием вполне историческим – принятием Великой хартии вольностей. К этому переломному моменту британской истории, как выясняется, приложили руку евреи, – однако Киплинг не пересказывает басню о жидомасонском заговоре: для него важно, что новую Британию создавали все ее обитатели, вне зависимости от происхождения и веры. Миф и история подтверждают и укрепляют друг друга: Пак реален, как Талейран, великая Елизавета чудесна, как королева фей Глориана.
Старые знакомцы возвращаются в новых рассказах, причинно-следственные связи тянутся через века, – словом, композиционное мастерство Киплинга, как всегда на высоте. Неудачей представляется скорее изначальная модель повествования: Пак не показывает детям картины древности, но выкликает из прошлого людей, которые рассказывают свои истории, то и дело прерываемые Паком, Дэном и Уной. Так миф превращается в некое театральное представление, – и только в «Ноже и Голом Меле» диалог обретает ритм и мощь древней трагедии.
Однако сюжеты Киплинга, ощутимая в каждой строке кровная связь с родной страной и родной историей привлекают многих – в том числе и писателей. Как вызвать в наш мир обитателей Холмов? Разыграть посреди одного из древних каменных кругов «Сон в летнюю ночь». Это Киплинг, но это и «Дамы и Господа» Терри Пратчетта. Молодые люди, почти мальчишки, защищают великую Стену от набега северных дикарей; в тот миг, когда, казалось бы, неминуемо поражение, на помощь Стене приходит войско нового императора. Это – рассказ центуриона Парнезия, но это и «Буря мечей» Джорджа Р. Р. Мартина.
Киплинговская фантастика настолько многообразна, что обо всем не расскажешь, тем более – в цикле, посвященном предыстории фэнтези. Научно-фантастические рассказы Киплинга показали молодому Хайнлайну, как можно ненавязчиво подавать реалии мира будущего; «Лучшая в мире повесть» (1891), в которой банковский клерк вспоминает свое прошлое воплощение – жизнь греческого галерного раба, – несомненно повлияла на «Корабль Иштар» Абрахама Меррита (1924); а «Око Аллаха» (1926), рассказ о микроскопе в средневековом монастыре, кажется, держал в памяти Умберто Эко.
