Ривка открыла глаза. Она смотрела на мужа и улыбалась.

Она никогда не видела его таким спокойным, терпеливым, родным.

– И во мне есть – Эрец Исраэль? – с надеждой спросил Барух.

– Внутри каждого человека есть Эрец Исраэль, – ответил рав Ашлаг.

– Получается, что эта страна для всех?

– Для всех.

– Всех-всех людей?

– Всех-всех людей.

– И не только евреев?

– Евреев и не евреев, черных и белых – для всех.

– Значит, когда-нибудь весь мир будет Эрец Исраэль?

– Верно. Каждый, кто захочет встретиться с Творцом, станет жителем этой страны.

– А зачем же мы тогда едем в Палестину, если Эрец Исраэль внутри человека?

– Потому что мы торопимся. Мы не можем ждать, мы такие, мы меченые Творцом, Барух, и ничего ты с этим не сделаешь. Мы хотим найти духовный Эрец Исраэль, живя в этой точке на карте под названием Эрец Исраэль. Это даст нам дополнительные силы, даст! Барух встал.

– Отец, – сказал он, – я хочу быстрее попасть в Эрец Исраэль.

Наутро, на горизонте появилась земля. Корабль сбавил ход.

Пассажиры стояли у борта, возбужденно вытянувшись навстречу родине.

Ривка сжимала руку мужа. Она чувствовала его напряжение.

Начинался новый, самый важный период их жизни.

И не только их. Всего мира.

Мне было 26 лет. А я уже работал старшим диспетчером Ижорского завода.

Помню, как впервые попал в диспетчерскую.

Это был шок.

Представьте себе: передо мной пульт, на нем – 120 горящих кнопок, за каждой кнопкой – цех, а в цехе – лихой диспетчер. Есть диспетчеры, для которых я – Семен Матвеевич, для других – Сеня, для третьих – «товарищ старший диспетчер». Ведь без меня цех премию не получит.

Вся готовая продукция должна быть отгружена из цехов до 18:00. Задача диспетчера – сделать это и доложить. Но чтобы выполнить ее, надо, по меньшей мере, иметь эту продукцию.

И даже если она готова, надо чтобы грузчики не запили прежде, чем погрузили ее. А это дело почти невозможное.

Вот и крутятся несчастные диспетчеры между мной и грузчиками. Это мое дежурство выпало на конец месяца. К вечеру я уже кипел. Не будь рядом Анастасии Ивановны (точно не помню, как ее звали, – пусть будет так), я бы не выдержал.

Анастасия Ивановна работала у меня вторым диспетчером.

Ее боялись все без исключения.

Если ей кто-то что-то обещал и не выполнял, этот человек мог больше не звонить и не появляться. Никогда. Он для нее просто уже не существовал.

Цветы и конфеты она выбрасывала в окно.

Более дорогие подарки могли разбиться на голове этого человека, поэтому знали, что ничего тяжелого ей дарить нельзя.

Но, с другой стороны, если уж она что-то пообещала, то можно быть спокойным, – будет сделано точно в срок.

Ну, так вот, ей было где-то под 65. Тогда она мне казалась старушкой, уже давно на пенсии, на которую она и не думала уходить, всегда причесанная, деловитая, молодящаяся.

…В ту смену мы с ней на пару «рвали и метали».

К середине ночи отпустило… Почти всю продукцию умудрились сдать, вывезти за территорию завода. Уже оставались только редкие звонки.

Выхожу покурить (тогда за 12 часов я выкуривал по полторы пачки устьманской «Примы»).

Покурил, возвращаюсь… Сидит она ко мне спиной и что-то листает. Тихо заглянул ей через плечо, вижу, что листает она альбом фотографий. И там она молоденькая такая, красавица, с открытой улыбкой. Вижу, обнимает ее парень в кепочке, с сигареткой в углу рта, в коричневом пальто с острыми плечами.

Она ему головку положила на плечо… хорошо так… Повеяло на меня временем моих родителей, любил я их снимки перебирать когда-то.

А вот уже другая фотография. Стоят трое, похоже, на Алтае. Двое мужчин держат ее под руки. Она так же лихо им улыбается, а они оба с нее глаз не сводят…

Это я все подглядываю. Она же сама не показывает.

Тут отвлек меня звонок. Отвечаю я…

И вдруг слышу какой-то звук, знакомый, резкий. Оборачиваюсь и вижу… она рвет фотографии.

Со спины ее вижу… Резкое движение рукой – раз. И все!

Встаю, делаю к ней шаг… И в это же время вижу, как выхватывает фотографию, где она с молодым парнем этим… И – напополам. Прямо по себе и по парню этому рвет. По улыбке своей, по его взгляду. Потом, раз – раз!.. еще напополам рвет… на четыре части. Пока думаю, что сказать, рвет она и другой снимок, тот, что с ребятами, в нее влюбленными.

Раз!.. И уже никто на нее не смотрит.

Летят обрывки вниз, в корзину.

И вот уже другая фотография, где она – маленькая девочка с косичками, а за ней папа и мама. Тридцатые годы… Удивительно красивые люди. Но, раз! – и нету их.

И тут я не выдерживаю.

– Анастасия Ивановна, – говорю.

Она даже не реагирует.

Я знаю, остановить ее невозможно… Но все-таки пытаюсь.

– Что Вы делаете?

– Не твое дело, – отвечает, не оборачивается.

– Анастасия Ивановна, Вы что?! Это же Ваша жизнь…

Рвет. Молча рвет.

Еще одна фотография, великолепная, свадебная, летит в корзину, забитую обрывками фотобумаги.

И тут я делаю шаг к ней и пытаюсь остановить. Беру ее за руку…

А она руку отдергивает и бросает на меня такой взгляд… Взгляд, от которого холодели все начальники смен. Да и не только они.

– Ты что? – говорит.

– А Вы что? Ну, понимаю, настроение, понимаю, сердитесь, может быть… Но это ведь Ваша жизнь…

Она так молча на меня смотрит, глаза прищурены, губы сжаты.

Спасло меня, что был я ее любимчиком, самым молодым диспетчером.

– А зачем мне они? – спрашивает.

– Как зачем?! – говорю, – Анастасия Ивановна… Ну, не Вам, так Вашим детям.

– У меня нет детей.

– Родственникам…

– И родственников.

– Ну, друзьям…

– И друзей.

Тут я не знаю, что ответить.

– Такого быть не может, – говорю, – чтобы никого не было.

– Никого нет.

– Умерли? – спрашиваю тихо.

– И не было, – добавляет.

– Ну, я же видел, – говорю и киваю на корзину, полную обрывок фотографий. – Вы же с кем-то там сняты.

– С мужьями своими.

– А где они?

– Нет их.

– Ушли?

– От меня никто не уходил, я от всех уходила.

Тут мне сказать нечего… Это-то я понимаю.

А она уже сама продолжает:

– Вот эти, – кивает на корзину, – двое… С одним на Алтае вместе строили дорогу, влюбились. Он молил меня с ним уехать к его матери на Украину. А мне было хорошо на Алтае. Держала его там и не видела, что тоскует, начал он пить. Я сказала ему, что не терплю пьяных рядом с собой. Сказала раз, два… – не понял. Тогда я взяла вещички и – фьюить… Как и не было ничего. Он и так, и сяк он за мной. Ночью воет под окнами, а я девчонкам говорю: «Окна закройте!» Он ко мне на работу, а я ему: «Иван Алексеич, у нас с вами все кончено».

Он спился совсем…

Потом, слышала, уехал к своей маме на Украину и пропал из моей жизни.

Второй, Митя, был инженером у нас на автобазе. Я уже диспетчером работала. Очень хотел детей. А я – нет. Мне все время казалось, что еще столько жизни впереди, и все тянула, пока не залетела. Он был счастлив! А для меня – траур. Он меня на коленях умолял оставить ребенка. Говорил, что сам его и кормить будет, и ходить за ним. А я жила, как хотела. Не говорила ему ничего, пошла и сделала аборт… Ну, кто тогда аборты делал на Алтае?! В общем, не получилось чисто… Вырезали мне все женское тогда.

Помню, как пришла домой, сказала ему прямо, не тянула – пусть сразу знает. А он смотрит на меня, как ребенок, и говорит: «Настя… Настенька…», – растерянный весь. А я ему еще добавляю, что не будет у меня больше детей… Никогда.

Убила его, в общем…

Помню его той ночью. Проснулась я часа в три. И вижу, сидит он на стульчике – скорчился, как жучок… Сидит с закрытыми глазами и мокрые салфетки на столе.

В общем, поняла я, что и с ним не будет мне счастья. И от него ушла. Не то, чтобы было мне больно, не то, чтобы трагедия какая-то – нет. Даже легче стало. Проще. Не будет детей и не надо.