– Мысли только положительные, – говорит ему Йоси, – уверенность и благодарность. Ты слышишь?!

– Вот, ребята, – говорит он нам, – моей маме пересаживают правое легкое, а его жене, Номичке, левое, от того же донора. А это мои друзья, – показывает на нас. – Лучшие друзья, познакомься, Давид. Давид вдруг обнимает Йоси и говорит испуганному Арику:

– Его маме пересаживают легкое. Она еле дышит. Еле дышит, а мою Номичку гладит, представляешь?! Сама задыхается, а ее успокаивает. И меня тоже. Представляешь?! Задыхается и успокаивает, ты понимаешь… Его родственники меня кормили, Арик!

– Кофе ему наш тоже понравился, – говорит Йоси, – да, Давид?

– Очень.

Я стою в стороне, человек я сентиментальный, чуть не плачу.

Вижу – передо мной два мира, абсолютно разных, которые никогда бы не встретились. А тут происходит беда, и она соединяет их. «Монстра» Давида и добрейшего Йоси.

И что такого, в принципе, произошло?!

Просто Йоси дал Давиду немножко своего тепла.

И Давид растаял.

Он никогда такого не чувствовал.

Пробежала медсестра. Давид испугался.

Йоси пошел узнавать, в чем дело.

Вернулся и сказал:

– Операция проходит по плану. Номи – в норме, мама – не очень, но она молодец.

– А что с мамой? – спрашивает Давид.

– Сердце плохое, – отвечает Йоси.

– И ты не волнуешься?

– Мы знаем, что у нее сердце плохое, – говорит Йоси. – Но мама у нас сильная.

Тут еще отец Йоси добавил чувств.

Подошел и трижды обнял Давида, как у них водится, потом сказал что-то по-своему.

Йоси перевел: «Отец говорит, что молится за Номи».

Этим он просто убил Давида, тот только развел руками и уже не сдерживал слезы.

В общем, часа еще два шла операция.

Йоси ходил от стенки к стенке.

А за ним, от стенки к стенке, ходил Давид.

Так в одном горе и в одной надежде они и ходили.

Иногда переговаривались.

И тогда Йоси говорил:

– Твоя тревога передается твоей жене. А ты должен передавать ей уверенность.

– У меня никого нет больше, – бормотал Давид, – ты понимаешь, если она умрет, я этого не переживу.

– Она не умрет.

– Ты уверен?!

– Когда ты последний раз ей в любви признавался?

– Не помню уже. Давно.

– Признавайся ей в любви, сейчас самое время.

И что вы думаете? Давид уперся головой в стенку и начал признаваться ей в любви.

Он бормотал что-то, разводил руками, похоже забыл, как это делается.

На пятом часу ожидания их позвали к хирургу.

Еще через полчаса они вышли, сияющие.

– Операция закончилась, – сообщил Йоси. – Пока к ним не дают входить. Теперь надо молиться.

– Надо выпить, – сказал Давид. Он уже не мог терпеть. – Очень прошу выпить вместе со мной.

Выпивали мы в аргентинском ресторане.

Закуска была отличная, но Давида развезло сразу.

И он вдруг спросил Йоси:

– Вот почему ты такой?.. Почему?!

– А я тебе скажу, – отвечал Йоси, это было после пятой рюмки. – Я такой, потому что у меня такие друзья, – показал на нас с Ариком.

– Я этого знаю, – указал Давид на Арика. – Прости, Арик, я не думал, что ты хороший человек…

– Надо, чтобы тебя настоящие люди окружали, – сказал Йоси. – Тогда и ты таким станешь. Вот тебя кто окружает?

– Меня окружают сотрудники, – ответил Давид. – Они бы легкое не отдали. Они бы его лучше съели, чтобы никому не доставалось.

Сказал и замолчал.

Вдруг прибавил испуганно:

– Я ведь завтра проснусь и в упор вас не буду видеть. Что же мне делать?

– Дружить, – сказал Йоси и поднял вверх палец. – Дружить, это значит, радоваться, когда другому хорошо.

Давид задумался.

– Это невозможно, – сказал он.

– Вот поэтому ты завтра проснешься и о нас не вспомнишь, – сказал Йоси.

– Я всех уволю, – вдруг произнес Давид. – А вас возьму.

Через два часа я как-то развез их по домам.

Давид божился, что теперь знает, что такое дружба.

Но на следующий день он позвонил Арику, узнать, не наговорил ли чего-нибудь лишнего. Не обещал ли кому-нибудь денег.

Арик сказал ему, что он вел себя корректно, денег не обещал, вообще был такой же сволочью, как и обычно.

Давида это успокоило. Больше он не звонил.

Мама Йоси умерла через две недели. Легкое не прижилось.

Она все спрашивала про Номи, как та?

Номи горевала, конечно. Но у Давида много денег. Они вдвоем сейчас где-то путешествуют.

А мы с Ариком и Йоси так и продолжаем мечтать о том, когда все будет по-другому. Когда человек будет радоваться тому, что другому хорошо.

Вот таких мы ищем. И знаем, так будет.

В Эрэц Исраэль, в начале двадцатых, вокруг Бааль Сулама собралась горстка учеников. Тех, кто распознал в нем величайшего каббалиста. Они прилепились к нему душой и телом, и ночные уроки с ним стали их жизнью.

И вдруг Бааль Сулам сообщает им, что вынужден перехать в Гиват-Шауль, далекую окраину Иерусалима. Все знали, что ходьбы до Гиват Шауля час по пустырю, без огня, ночью живым туда не дойдешь. Банды и дикие звери поджидали свою добычу… Но урок никто не отменял. Они знали, что в час ночи, как всегда, зажжется лампа в комнате Бааль Сулама и начнется урок. С ними или без них. И поэтому не было у них вопроса – идти или не идти.

Ночью в единственном доме Гиват-Шауля горел свет.

Качался огонек в керосиновой лампе. Она стояла на подоконнике в комнате рава Ашлага.

Как свет маяка, она указывала путникам дорогу, звала прийти, погреться и приобщиться к великой мудрости.

Рав Ашлаг налил кофе в большую чашку. Дымилась папироса в забитой окурками пепельнице. Под столом стоял таз. Худые ноги рава Ашлага были опущены в холодную воду.

Все было как всегда.

Он работал и ждал учеников.

Они все не шли.

Моше и Шимон стояли за последними домами Иерусалима.

Перед ними было огромное пространство, отделяющее город от Гиват-Шауля. Ждали Хаима.

Узкая дорожка исчезала в черноте пустыря.

Они не решались ступить на нее.

Ждали, нетерпеливо оглядываясь.

– Он не придет, надо идти, – сказал Моше.

– Подождем еще несколько минут, – попросил Шимон.

– Он не придет, говорю тебе! – Моше раздраженно повысил голос. – А если придет, как он доберется один?!

Словно в ответ на эти слова из черноты раздался вой шакала. Он был где-то очень близко.

Моше и Хаим припали к стене дома.

– Да плевать я хотел на него, – простонал Моше. – Я еще вчера видел, как дрожали его руки. Нет его, значит, он не хочет идти на урок! Все. Идем.

Они двинулись вдоль стены. Слышались их шуршащие шаги. Время от времени они замирали и пережидали, затаив дыхание, пока не стихнет вой.

В темноте ночные звери с рычанием разрывали добычу.

На одном из подъемов камень предательски сдвинулся под ногой Шимона и шумно покатился вниз.

Тут же резкий окрик остановил его.

Из темноты проявился английский патруль.

Два солдата оглядели евреев.

– Куда идете? – спросил первый.

– В Гиват Шауль, – дрожащим голосом ответил Шимон.

– Почему ночью?

– Мы идем на урок к нашему учителю.

– Почему урок ночью?! – с угрозой переспросил первый.

– Мы работаем днем, – торопливо ответил Моше.

– Чего только не придумают, – второй англичанин покачал головой. – Ночью… на урок… Ночью надо в теплой постели прижаться к теплой жене и… О-о-ой, лучше об этом не думать.

Первый еще раз презрительно оглядел двух трясущихся евреев и высокомерно сказал: «Ну, идите…»

Они сорвались с места и, путаясь в ногах друг у друга, исчезли в темноте.

Им вслед послышался голос первого солдата: