Ничего, как-нибудь всё устроится.

Расставаться с золотым Амад не хотел. Вот и сейчас — трогать его даже через ткань было очень приятно. Почти так же, как себя — там, внизу. Твёрдый тяжёлый динар! Сразу чувствуется — этот золотой не привык быть один, скоро он приведёт за собой стаю таких же увесистых кругляшей!

На одной стороне монеты была какая-то выпуклая вязь. Амад чувствовал её, но достать, рассмотреть не решался. Увидят — отберут или украдут. Не мешало бы спрятать динар получше, в потайное местечко (Амад поёрзал в седле). Но во-первых, какое же оно потайное, когда о нём все знают и любой разбойник первым делом велит тебе скинуть штаны и присесть на корточки — тут уж не утаишь! А во-вторых, он не был уверен, что удержит в себе кругляш. Конечно, умельцы-ремесленники делали специальные футлярчики с хитро закручивающейся крышкой для ценных вещей и даже украшали их совершенно ненужной резьбой, а то и драгоценными камнями. Вай, как пользоваться такой штукой — они подумали или нет? Но футлярчик, даже самый простой, стоил немалых денег и потому, погладив монету ещё раз, Амад решил оставить всё как есть.

Кстати, о футлярчиках.

Амад слегка придержал Насими.

Где там его женщина? Как бы кто не позарился! Ей стоит только глаза поднять — как кипятком ошпарит, любой разума лишится, есть-спать перестанет, только и будет думать, как получить такую на ложе.

Амад это точно знает. Он тоже целую ночь не спал, всё думал, как отвести женщину в ближайший закоулок и там, в тени чинара, использовать как только захочется, исключая, конечно, порчу девства, если таковое имеется. Но уединиться не получилось: везде горели костры, сновали люди, слышался смех и песни. Атмосфера в городе напоминала праздничную, что очень нравилось Амаду, но в то же время мешало его планам. Так и осталась пленница неосмотренной, если не считать мелькнувшей узенькой пятки, когда она усаживалась в арбу.

Там и просидела неподвижно всю ночь, глядела прямо перед собой — ресница не дрогнет. Пить и есть не просила. Но Амад всё равно дал купленную специально для неё миску тёплого супа-лапши, дал изюма, орешков, крепкого чая. Пусть женщина будет довольной и весёлой. Пусть сохранит товарный вид. А он удовольствуется чаем с лепёшкой.

Вот и сейчас женщина сидела в арбе неподвижным тёмным столбиком, завёрнутым в тёмную чарши, и глаз не поднимала.

Интересно, подумал Амад, как она делает свои дела? Ни разу не дала понять, что ей надо под кустик. Или у женщин так и положено?

Может быть, на привале ночью удастся всё выяснить? Эх, ему бы тёмный уголок и немножко времени.

Сначала он хорошенько ощупает её, изучит, потом, конечно, попользуется, но очень аккуратно, спускать семя внутрь не будет, это он точно решил. И конечно, не будет в неё мочиться, потому что лекарь Латип сказал, что моча разъедает внутренности и делать этого не стоит. Так же как не стоит совокупляться с животными — это не угодно Единому, и он может наслать дурную болезнь, от которой умрёт не только сам ослушник, но и все его родные. Хорошо, что у Амада нет никаких родственников! В общем, пользоваться овцами и осликами нельзя, даже если хочется. Некоторые, конечно, всё равно пользуются, Амад знал таких. Но нельзя. Даже с козами — нельзя.

Так что пусть женщина не беспокоится — ничего плохого ей Амад не сделает, а наоборот — всё будет культурно и быстренько, никто и не заметит.

День тянулся долгий, какой-то серый, скучный. Давно кончились возделанные поля, снова по обеим сторонам дороги пошли барханы, но уже мелкие, негрозные, как будто укрощённые. Иногда из-за них появлялись всадники на вертлявых лошадках, но, приглядевшись и поняв, с кем встретились, быстро исчезали.

Караван шёл споро, пешим иногда приходилось ускорять шаг. Хадад и Казим, меняясь, по очереди отдыхали в повозке. Амад сперва ревниво поглядывал на них, но, убедившись, что те не смотрят в запретную сторону, пускал Ветерка вскачь.

Какое-то время ему было интересно разглядывать соседей, их повозки, верблюдов, но скоро надоело, и он просто ехал со своими в ожидании привала. Иногда пробовал затянуть песню, про барханы, например, но что-то не пелось.

К старинным развалинам вышли уже под вечер. От каменных стен некогда богатого дома остались руины, иззубренные проломами, да несколько колонн странного вида — таких уже давно не строили. Рядом в овраге обнаружилась цепочка лужиц — всё, что осталось от пересохшей речки. Но у самого дома были вырыты колодцы и росло несколько абрикосов. Несмотря на зловещий вид, развалины служили постоянным местом отдыха путников. Здесь напоили коней и верблюдов, разожгли на каменных плитах костры и принялись готовить ужин под открытым небом. Солнце село, медленно затихал лагерь, готовясь с утра пораньше двинуться в путь.

Момент показался Амаду подходящим. Он потянул тёмную чарши пленницы к себе и поймал взгляд Казима, но тот сразу же отвёл глаза, вроде ничего не заметил. Хадад спал как всегда крепко, и, не замеченный больше никем, Амад перебрался через низкий проём и увлёк за собой пленницу в заранее намеченное место. В углу между сохранившимися стенами росло несколько высоких кустов, там было особенно темно и тихо.

Он тянул женщину за собой, полный твёрдой решимости урвать от момента всё, что только можно. Конечно, Амад не был завзятым юбочником, но от опытных бадри — любителей женских сырых пампушек — знал, что пальцем туда лазить нельзя. Девственная плева так тонка, что её можно повредить, неосторожно ткнув. И тогда прощай двойной куш! Нет, сделать всё нужно очень осторожно: пристроившись у ней между ног, засунуть внутрь язык, и если где-то в глубине он упрётся в упругую преграду, значит, тебе повезло. Если же нет, то тоже хорошо: можно постараться доставить женщине небывалое удовольствие, и тогда в рот тебе упадёт маточный камень. Это большая ценность! Камень принесёт тебе богатство, удачу и неистощимую силу в любви. Последнее, впрочем, Амаду особенно и не было нужно, своих сил девать некуда, но гарантированное богатство и фарт никому не помешают.

Этим камнем женщина оделяет только раз в жизни, но Амад был уверен, что у него всё получится.

Он прижал её к стене, опустился на корточки и приподнял край тонкой белой рубахи. Сердце билось как сумасшедшее, руки тянулись погладить, и, ощутив под горячей ладонью тонкую цепочку, он оттолкнул металл: сейчас ему нужна была плоть, нежная кожа.

Щиколотки у женщины оказались тонкими, одетыми в те самые золотые браслеты, икры — удивительно крепкими, длинными, совсем не похожими на рыхлые телеса проститутки. Чем выше поднимались ладони Амада, тем сильнее кружилась у него голова — от запаха, от тепла чистого тела, от силы, которой был налит каждый мускул.

Он обхватил эти божественные ноги, потёрся щекой и не удержался, лизнул гладкую кожу, и дальше уже не мог оторваться, сходя с ума от терпкого тонкого запаха, от вкуса, наполняющего рот.

Поднималась шёлковая галлабия*, светлела в темноте, обнажая смуглые ноги всё выше и выше… В голове у Амада стоял звон, плыли огненные круги, и, не выдержав медленной пытки, ткнулся он губами — нетерпеливо — в самый низ живота.

Вай! Горе!

Вай! Радость!

Горе — прощай большой куш!

Радость — не надо никого продавать!

Амад засмеялся, тряхнул головой, отгоняя звон в ушах. Но звон продолжался. И пылали огненные отсветы. И послышались крики.

Это не у него в голове, нет!

Он вскочил, ринулся было к пролому, но оттуда выскочил мужчина и упал на камни, пронзённый копьём. Амад растерянно смотрел на дрожащее древко.

Этого же не может быть!

Заржали кони, и Амад бешено заорал:

— Насими! Я иду!

Но крепкая рука ухватила его за плечо, развернула, и в лицо тепло фыркнул Ветерок.

— Насими!

Одним движением он взлетел в седло, подхватил стоящего, и конь прянул вскачь, унося во тьму своих седоков.

-----------------------------