Вода тащит их упорно, но в хрупком теле Сарисса сил больше, чем кажется.

Наконец со стоном вытягивает он Амада на тот берег. Лежит некоторое время, восстанавливая силы, выпитые чёрной водой.

Потом поднимается.

В темноте ночи на том берегу всё так же приветливо светят огоньки, кивают ветви, мягко покачиваются широкие листья…

Вернись!

Перед глазами встаёт лицо рани.

— Я не знаю тебя, — говорит он ей.

----------------------------------------------

Примечания :

*Аравинда - лотос

*Ваймини - продвигающийся отдельно

Он очнулся и закричал от боли. Но не услышал собственного голоса. Только скрипела противная ветка.

Что это? Он погребён заживо в горячих углях? Или закопан вниз головой в песок?

Над ним появилось тёмное пятно. Это мучитель! Он хотел вскочить, бежать, бороться, звать на помощь, но только скрипела жуткая ветка и резало в горле.

— Тихо, тихо, Амад.

Амад. Он — Амад. С этим что-то было связано.

На губы плеснуло жидким. Вода! Вкусно! Ещё!

Он потянулся за водой, но горячий мир снова закружился и утянул его в обжигающий водоворот.

Второй раз была боль. При каждом вздохе. При попытке открыть глаза — он так и не понял, открыл ли, — было темно. Соображал он уже получше и хотел позвать того, с водой, но горло взрезало ножом, обожгло грудь. Он схватился за рану, захрипел, задохнулся и потерял сознание.

Сначала было темно. И где-то внизу глухо гудело. И тонко жалобно поскрипывало. Звало? Он стал проваливаться туда, чтобы посмотреть. В темноте что-то было. Мёртвая громада, туша неведомого животного? Нет. Больше, гораздо больше!

Вода. Много, много воды!

Погребённая в глубине земли, прямо под пустыней. Огромное пространство, бывшее когда-то живым.

И сейчас не мёртвое.

Вода, забывшая о солнце, хранила сны о какой-то другой, древней жизни.

Но разве мёртвая вода — это море?

Он поднимался вверх без усилий, как будто с током воздуха, — лёгкий, как пушинка.

Потом увиделось что-то светлое, блестящее. Блеск заполнил всё, слепил глаза. Затем это «что-то» изменилось, и проявились цвета: зелёной и голубой. Свет странным образом остался в этих цветах и одновременно сверкал бликами. Цвета и свет двигались, менялись, играли, и это движение было беспрерывным и притягательным.

Живое небо! Огромное и прозрачное. Оно повсюду!

— Что это? — спросил он.

Ему ответили:

— Море.

Тогда он понял, что выздоровел, и открыл глаза.

Над ним белел полог. Тканый. Он чуть повернул голову: на тонких жердинах. Значит, он среди людей.

Голова немного кружилась.

Рядом стоял кувшинчик, но когда он дотянулся и отпил, вода оказалась горькой.

Ещё нечётко, неясно, но он увидел высокого юношу, подошедшего к нему. «Сарисс», — подумал Амад, встретив зелёно-голубой взгляд. Теперь он знал, что это цвета неведомого ему моря.

Нужно было сказать что-то ещё, что-то важное.

— Чёрная вода, — просипел он.

— Мы ушли оттуда. Пей, вот отвар.

Амад выпил и уснул.

— Под нами вода, — сказал он в следующий раз. — Много воды. Очень много, но она глубоко, её не видно.

Сарисс кормил его кашицей с молоком. Твёрдой пищи Амад ещё не мог проглотить.

— Да, здесь подземное море. А ты откуда знаешь?

— Видел. Там. — Он махнул рукой, не зная, как обозначить беспамятство.

Он вспомнил тёмную громаду воды, уснувшую в толще земли.

Он хотел рассказать ещё о море цвета глаз Сарисса, но постеснялся. После слов рани о любви всё стало как-то… сложно. Ещё подумает, что Амад, как глупый влюблённый, видит во сне и наяву свою возлюбленную. Ну уж нет!

Но он и правда видел…

«Благоуханный скорпион! — вспомнил он чужие слова. — Вот где твоё жало: дрогнул уголок рта — острым пронзает сердце, больно! Вот ресницы спрятали свет твоих глаз — как же стало одиноко!..»

Молчал про зелёно-голубое море.

Зато рассказал о Скале, которую видел, о постройках, о лестницах и зарослях — оказалось, что Сарисс этого так и не увидел — не успел. Но выслушал рассказ машущего руками друга с интересом и, помолчав, произнёс:

— Ты поэт, Амад.

Тот изумился:

— Какой же я поэт? У озанов* слова сладкие, и их много! А у меня мало и… — Он замялся, вспоминая ночь, ручей, безнадёжную луну. — И они горькие.

Сарисс усмехнулся. Видно было, что остался при своём мнении.

Клан Генти — кочевого племени, в котором они оказались, разбил свой лагерь в низине, совсем рядом с покинутым оазисом. Но никто из людей этого соседства не замечал, только слышали непонятный шум, да иногда долетали запахи из пустоты.

Считалось, что это дэвы шутят.

Говорили, что когда-то здесь текла река, но теперь её нет — остался только вади**.

По этому сухому руслу вышел той ночью Сарисс к лагерю с полумёртвым Амадом на руках. Долго цокали языками и дивились кочевники тому, сколько сил у худенького мальчишки, — тащить друга чуть не больше себя. Сильный, как муравей! Дивились и мокрому Амаду: где в пустыне можно наглотаться воды и промокнуть насквозь?

В первый же раз, когда Амад смог встать, он с ужасом увидел над ближайшим холмом зелёные вершины Сада Жизни.

Клан давно бы ушёл подальше отсюда, но болел Амад, болел сын главы рода — вот и оставались на месте. Сарисс лечил обоих и вытащил их из смерти. За сына гордый сухой старик целовал Сариссу руки и подарил шерстяную накидку — безан, светло-серую, тонкую, очень красивую.

Но всё когда-нибудь кончается. Счастливый обряд переименования спасённого сына вождя (который сейчас бегал безымянным) и выздоровевшего Амада решили провести в более благоприятном месте.

В один прекрасный день клан свернул лагерь и, погрузив пожитки на немногочисленных верблюдов, двинулся на восток. Амад издали ещё раз оглянулся. Зелень верхушек была видна как мираж, на месте Скалы высилось некое радужное пятно. Уж не сон ли приснился?

Через три дня неспешного путешествия пришли к маленькому оазису вроде того, где росли три пальмы. Здесь пальм было пять.

К утру следующего дня Джамар («преданный всему хорошему») и Вадрин («принесённый рекой» или «выловленный из воды») начали новую жизнь.

За имя надо было сделать подарок, но имущества у Амада-Вадрина было всего ничего. Пришлось расстаться с одной из медных монеток. В ней просверлили дырочку, и теперь она стала украшением и досталось единственной женщине клана.

Новая жизнь оказалась такой же, как прежняя. Амад набирался сил, и они с Сариссом каждый день уходили на прогулки всё дальше. Искали дрова или какую живность, которую всё равно нечем было убить.

Впрочем, для таких прогулок появилась и ещё одна причина.

Амад открыл для себя поцелуи.

--------------------------------------------

Примечания :

* озан — поэт-певец

** вади — высохшее русло реки

Предупреждение:

В главе 16 содержится графическое описание физического сексуального контакта. Для понимания внешнего сюжета глава большого значения не имеет и может быть пропущена. Дана для контраста с одной из последующих глав.

Он открыл для себя поцелуи.

Сперва они целуются по ночам, в темноте. Но потом этого становится мало, Амаду хочется видеть. Они забираются под кусты неподалёку, но куст ракна хитёр: его листики постоянно поворачиваются ребром к солнцу — ни укрытия, ни тени.

Мужчины клана, как и везде, любят друг друга. Женщин мало, а страсти много. Вот и слышит пустыня ночные вздохи, вот и случаются целые истории — ревности, любви, разлуки — среди её сынов. Сердцу не прикажешь.

Но прилюдная любовь под запретом. Агрон Бар-Генти строго следит за этим, и ослушникам грозит изгнание.

Хочешь любви — уединяйся. Они и уединяются. Но любопытные носы лезут во все щели и знают всё обо всех, до мельчайших деталей. Как будто другого занятия нет у мальчишек, как следить за взрослыми!