Белая галлабия Сарисса наброшена на куст, и они лежат в тени. Хорошо!

— М?..

Сарисс почти уснул и теперь, разбуженный, смотрит недоумённо.

— Ну, про Огонь Творения. Там, во дворце.

Амад уже успел окрестить усадьбу рани дворцом.

— А! — Сарисс перетекает в сидячее положение. — Умею очищать тело от болезней и ядов.

— А ещё?

— Умею не дышать долго, если не шевелиться.

— Ещё умеешь долго не есть. Если не работать, — смеётся Амад.

Сарисс кивает.

— А по канату умеешь ходить? — спрашивает Амад, затаив дыхание. Он до сих пор помнит, как в Таре видел выступление заезжих канатоходцев и потом пробовал повторить всё на малой высоте. Но куда там! Хотя он и считался ловким парнем, но до акробатов ему было далеко. А умение удержаться на тонкой проволоке казалось волшебством — тут ведь и до полёта недалеко!

— Умею.

Амад замирает. Вот какой друг у него! Теперь надо спросить главное:

— А летать? Летать умеешь?

Сарисс вздыхает:

— Нет. Не получается. Но зато умею на голове стоять.

— Ух ты! Здорово! Покажи!

Сарисс со вздохом встаёт на голову, ступни упираются в небо — Амад восхищён.

— А кровь в голову не приливает?

Сарисс уже вернулся в нормальное положение.

Лицо его обычного цвета.

— Я управляю кровью. Сосудами.

Амад некоторое время размышляет. Потом спрашивает важное:

— Ты бессмертный?

Сарисс смеётся, машет руками:

— Нет! Старость не могу остановить. Большую рану, если сознание потеряю, — не смогу заживить. От голода могу умереть, если вовремя не поем. Долго могу не есть, но если что-то делаю, то телу надо.

— А без воды?

Сарисс пожимает плечами.

— Как все.

«Как все». Это успокаивает Амада, и он проваливается в короткий усталый сон.

Усталость сладостна. Сон отчего-то нехорош.

Во сне он воин и следит за тем, чтобы взмахи рук не теряли ритма, потому что нужно отсекать, кромсать ту волну нечисти, которая ползёт за ним, теснясь в переулке. Смертоносные движения стальных клинков, размеренные, непрерывные, обрушиваются на кривляющуюся, визжащую клыкастую свору, вернее, клубок из мерзкой спаянной плоти. Время от времени одна из тварей пытается допрыгнуть, но Амад (или не совсем он) успевает поймать её на клинок и, продолжая движение, рассекает и другую гадину, бросающуюся низом.

Он идёт спиной вперёд, следя за ритмом и молясь, чтобы пространство впереди оставалось свободным, — против двух волн нечисти ему не выстоять. Пока же достаточно поддерживать ритм и ждать, что поток мерзости закончится раньше, чем у него устанут уже чуть ноющие кисти. Но пока он в порядке. Лишь бы впереди никого не было.

Он проснулся и сжал пальцы, пытаясь удержать канувшую в сон рукоять. Хорошие клинки!..

И вдруг вспомнилось всё, что произошло с караваном, вообще всё, начиная от встречи с Сариссом ещё там, у Тара.

Столько вопросов! Нужно задать столько вопросов, и главное — получить ответы.

Генти были обычными кочевниками. Род не из богатых и прославленных. В дурных делах не замечены, глава рода — Агрон Бар-Генти — считался справедливым и мудрым, к нему прислушивались и более значительные люди.

Детей в клане было много — значит, и вправду мудр старый Агрон, раз сохранил жизни беспомощных в жестоком мире, сберёг и от опасностей пустыни, и от людской жадности.

Беда была в том, что женщина в роду оставалась только одна. Берегли её пуще глаза, и было за что: уже пятерых родила она, из них четыре девочки, и — о чудо! — таково было благоволение Всевышнего к Генти, что последнюю девочку она родила всего три месяца спустя после предыдущей. Обе были живы-здоровы и очень радовали главу рода. Такое явное расположение Неба открывало перед родом большие перспективы. Подрастут девочки — можно будет просватать их за наследников высоких, сильных кланов. Породниться с Нагевами или с Пархуди — чем не счастье! Оставалось подождать совсем немного — старшей девочке уже шесть. Ещё год-другой, и можно будет принимать сватов.

Амад удивлялся свободе женщины. Она и сейчас была беременна и, как сказали Амаду, отцом ребёнка был совсем не Агрон, а его двоюродный племянник, прибившийся к роду в прошлом году.

Женщине он понравился, и она его выбрала — о ужас!

Иногда беременная, пугая и завораживая его своим животом, выходила из палатки. Сидела с неприкрытым лицом, играла с детьми. Была она важной, держалась даже надменно, приказывала мужчинам и те делали, что велит.

У Амада сердце кровью обливалось при виде такого мужского бесправия, но свой фирман в чужом эмирате идёт по цене пустой бумаги — не указ…

Он заметил, что женщина подолгу разглядывает Сарисса.

Посматривала она и на Амада, но мельком, ничего особенного не нашла. А вот на Сарисса — ай, запала!

Амад бы извёлся, но, к счастью, её в положении берегли так, что ни о каких сношениях с гарибом не могло быть и речи. Только игры с детьми на свежем воздухе — вот и все развлечения. Даже верблюжий навоз не давали собирать — наклоняться вредно, пусть сидит.

Вот она и сидит, пялится на Сарисса. Пусть!

Однако, глядя на странный уклад жизни Генти, Амад начал подозревать, что правят миром вовсе не мужчины, а — страшно подумать! — эти самые женщины. В тиши закрытых покоев, под пологами шатров, взбираясь на ложе мужчин, готовя им еду, нянча детей, они исподтишка опутывают их своими сетями, заставляют служить своим непонятным интересам — таким же загадочным и тёмным, как чрево этой женщины.

Страшная картина невидимого женского владычества предстала перед его внутренним взором, испугала какой-то новой реальностью, совсем не похожей на всё, что он знал о жизни…

Но Амад одёрнул себя: глупости какие!

Мужчина — царь Вселенной. Так всегда было, и так будет. Женщина — только пыль под его ногами.

Картина мира восстановилась.

Но некоторые сомнения остались.

* * *

Так текли дни и ночи кочующего племени, и время казалось длинным и беспамятным. Один день был похож на другой. Их хватало и на любовь, и на разговоры.

Своей палатки у них не было, был тент, открытый всем ветрам, и они то спали в тени на домотканом коврике, то пили чай, разглядывая бесконечные пустынные горизонты, то беседовали, причём инициатором разговоров всегда был Амад. Сарисс удивительно любил помолчать.

Вот и сейчас, когда почти все мужчины собрались у костра, Амад решил, что благоприятный момент настал.

— Ты знаешь, кто напал на наш караван?

Сарисс, спокойно сидевший и даже чуть покачивавшийся от полного блаженства, глянул на Амада.

— Знаю.

— Кто?

— Гянджуф — хорамский наместник. Не сам, кто-то из ближних, по его приказу.

Фраза была удивительно длинной, и Амад поздравил себя с успехом. Но останавливаться на достигнутом он не собирался.

— А зачем ему? Зачем ему нападать на караван, который всё равно к нему идёт? Зачем грабить самого себя? Ведь эмир (да благословен!) вряд ли снизит налог из-за нападения, заставит выплатить всё полностью. Я бы заставил! Не можешь навести порядок на дорогах — плати вдвойне! Да?

— Да.

— Что «да»?

— Да, заставил бы.

— Тогда зачем?

Сарисс вздохнул.

— Видно, соблазн был слишком велик. Хорошие шпионы у такаджийца. Да только…

Сарисс замолчал, повесил голову. Амад ждал-ждал, а потом взмолился:

— Расскажи!

И Сарисс рассказал.

---------------------------------------------

Примечание:

* Фирман – указ

В придворной жизни много своих скрытых опасностей и ловушек. Есть там и зыбучие пески, к которым тебя подталкивают медленно, но верно, есть шакалы, смело нападающие стаей на одного и рвущие жертву, поедая её заживо и развлекаясь криками боли, есть бесплодные участки, на которых как ни бейся — толку не будет.