Литмир - Электронная Библиотека

– Сэн, сэн (хорошо, хорошо)! – и затрусили за Зинкой.

Чтобы не пугалась корова дзинькающих струек молока о ведро, старухи даже не взяли в стойло ведро, а какую-то свою замызганную кожаную сумку, которая на удивление не протекала. Одна из старух протянула корочку хлеба корове, второй рукой накинула на рога веревку. Пока корова жевала хлеб, она нежно гладила ее по шее и привязала к стойлу. Продолжая что-то ей напевать-рассказывать, она гладила ее по шее и за ушами. Корова блаженно закрыла глаза, успокоилась. А вторая старуха гладила корову по брюху и крестцу, поближе к хвосту. Постепенно руки Алтмы коснулись ее вымени. Корова задрожала, прислушалась, но стояла спокойно, слушая пение уже обеих старух.

Потом незаметно Алтма стала мять вымя и сдавливать соски. Сначала на пол, потом в сумку потекло молоко. Через полчаса раздувшееся вымя заметно похудело, а сумка наполовину наполнилась молоком. Корова стояла спокойно. Алтма совала сумку Зинке, та брезгливо отталкивала ее. Алтма совсем рассердилась и тоненько замычала, низко показывая рукой.

– Ой, дура я! Дура! Молоко ведь теленку нужно!

И она схватила сумку из рук старухи.

– Пойдем теленка поить в избу!

Часть молока из сумки Зинка налила в литровую кружку и отдала старухам. Напоили и теленка прямо из сумки. Корову поначалу надо было доить несколько раз в день. Но Зинку она не праздновала. Вот так и стали старухи доить Чернушку, получая в плату кружку молока. Дня два молоко сваривалось в плотную массу – молозиво – удивительное лакомство для ребятишек. Потом – стало обычным, и им стали забеливать чай – жомбу. Вот и сегодня сварив похлебку и чай, старухи неспешно вели разговор, сидя на чурбачках у печки попивая чай. Потом сосали трубки – табаку почти не было. Пора было поднимать ребятишек, накормить, да идти очередь за хлебом занимать. А тут гостья все еще лежит, не встает. Они уже давно заметили, что ребятишки, свесив с верхних нар головы, показывают на топчан, где лежали мать и сын. Обычно они балуются и хихикают, а тут что-то тревожно шепчутся. Алтана тоже встревожилась и встав с чурбачка заглянула за печку. На топчане, неестественно выгнувшись, с открытыми глазами, устремленными в потолок, с искаженным лицом лежала женщина. Она не спала. Она была мертва. Рядом судорожно дергался ее сын.

– Пее (ай-ой)! – вскрикнула старуха и позвала сестру.

Они долго стояли и смотрели на умершую мать и умирающего сына. Дети начали слазить с нар на пол. Но грозный окрик Алтмы загнал их назад. Мальчик еще подергался несколько секунд и затих. Сложив руки вместе у лица, старухи стояли и шептали молитвы. Ребятишки тоже поняли всю серьезность случившейся трагедии и отвернувшись к стене молча лежали. Вдруг в сенцах застучали ногами, и в избу с клубами холодного воздуха зашел старик Бадмай.

– Менд… (здравст…), – начал здороваться он и осекся, увидев в скорбной позе сестер-старух. Дождавшись пока они увидят его, он так и стоял у порога, не снимая из-за спины своего вечного вещмешка.

Наконец старухи закончили свои молитвы и повернулись к нему, вытирая слезы. Расспросив их что случилось он внимательно-внимательно осматривал умерших.

– Не трогай их, у них, наверное, чума, – тревожились за Бадмая старухи, – Как нам теперь быть? Они к нам в дом болезнь принесли.

– Они себе смерть принесли, – произнес старик, – Голод тут виноват.

– Мы вчера их чаем поили, наверное, надо было похлебки и хлеба дать, – слезливо шептали старухи.

– Им ничего не могло помочь, – ощупывал старик животы умерших, – Откуда эта пшеница? – рассматривал Бадмай разбухшие заплесневевшие зерна посыпанные на топчане и под ним.

Потом он пощупал карманы штанишек мальчика и материной кофты. В них тоже была такая же пшеница. Старик разогнулся и, показывая пальцем на зерна, сказал:

– Они отравились этой пшеницей. Страдая от голода, они где-то раз-добыли эту пшеницу, а она, скорее всего, была протравлена для мышей и крыс. Заразы здесь нет, – и он рукой прикрыл веки женщины.

Постояв так и пошептав молитву, он сказал, что нужно их вынести из избы.

– А где Мутул? – спросил он о старшем из мальчишек.

– А он каждый день рано утром убегает на конный двор, там помогает конюхам, они его за это кормят. А нам в карманах овса приносит, мы его жарим, ох, и вкусно.

– Овес – это хорошо, – согласился Бадмай, – Пшеница вот тоже – из нее хлеб пекут, но, оказывается, из-за нее и помирают.

– Мы ему говорили – заторопились старухи, – но он овес берет прямо у лошадей, когда их кормят.

– Смотрите, чтобы много не брал, а то посадят.

– Нет, нет! – замахали руками старухи, – Он немножко приносит, когда жарим, когда на кисель толчем.

– Ну что ж, открывайте двери, буду выносить мертвых на улицу.

– А разве можно? Наверное, начальство вызвать надо, пусть смотрят.

– Никого не надо, их не дождешься, а ребятишкам жить надо дальше. А ну-ка, укрывайтесь кто чем, сейчас холодно дома будет! – скомандовал он ребятишкам. И взяв на руки женщину, легко понес ее из избы.

Старухи уже стояли наготове, и одна открыла двери избы, другая двери сенцев. Бадмай уверенно понес ее к сараю и, положив на снег свою ношу, стал отгребать снег от дверей. Сначала он вошел туда один, что-то устроил из досок, потом перенес и женщину. Зайдя за мальчишкой он услышал всхлипывания ребят на нарах.

– Что-то еще случилось? – спросил он пацанов.

– Да жалко его, – кивали они на мертвого, – холодно ему будет на морозе. Он неплохой пацан был, мы даже с ним подраться не успели.

– Да, мои хорошие, лучше бы вы с ним подрались.

Вынес Бадмай и сынка к матери и положил рядом, помолился и приперев колом дверь сарая зашел в избу. Старухи уже смели с топчана и из-под него каждое зернышко злополучной пшеницы и не знали куда девать эту кучку, лежащую на картонке. Бадмай молча взял эту картонку с зернами и, открыв печку, кинул туда.

– Уф-ф! – радостно вздохнули старухи, – Жомба будешь пить, – заглядывали они ему в глаза.

– Будем пить и жомба, и жить будем! – задумчиво кивал он головой, моя руки в углу.

– Заразы нету? – допытывались старухи.

– Не бойтесь, живите, сколько хотите. У них животы как камень. На пустой живот нельзя много пищи есть – смерть. А тут еще пища из зерен, они разбухли, да еще отравленные – тоже смерть. Мукубен когда будет?

– Должен сегодня – завтра быть.

– Хорошо, дождусь.

– Ой, спасибо! Мы сами хотели просить тебя его дождаться. А куда их девать? – Алтма махнула рукой на дверь, подразумевая умерших.

– Мукубен придет – решим. Хоронить нам конечно придется. А кто они? Я что-то их здесь не видел.

– Не знаем.

– Ни документов, ничего нет. Участковому надо бы сказать, да что толку. Постоит, посмотрит, да скажет – хороните. Мукубена дождемся. Почти каждый день умирают наши. Вчера только молитвы читал в Муртуке, это шесть километров отсюда, старик и старуха умерли. Хоронили кое-как. Дороги нет, все в снегу, еле дошел назад. Обутки худые, валенки совсем развалились.

Старухи молча, почти враз, показали пальцами на оставшиеся у печки валенки умершей женщины. Бадмай помотал головой.

– Сейчас нельзя. Похороним, потом возьму, если подойдут. А милиционера не надо, он опять пришлет фельдшерицу с хлоркой как в начале зимы. Все хлоркой засыпала, чуть от нее не умерли. Да и ребятишки уколов опять забоятся. А он опять начнет везде смотреть, морщить нос, да за что-то ругаться.

Старухи не поняли тогда, почему ругался участковый. А он ругался за то, что в снежной канаве за избой обнаружил занесенные снегом ледяные кучки замерзшей картошки и промороженные пласты капустных листьев.

– Откуда это у вас?

Старухи не понимали и с детской наивностью нагребали корзину мерзлых овощей, несли домой – готовить пищу. Когда он узнал, что это основная пища калмыков, то отстал, затыкая нос от запаха варившейся похлебки. Но на сигнал, который поступил, он должен был отреагировать. Разиня-завхоз подсобного хозяйства леспромхоза не сумел до снегов вывезти с полей огромные кучи выкопанной картошки и капустных листьев после ее уборки. Сначала все это охраняли, а когда пошли снега – забросили! Но народ не дремлет. И ночами на СА-ночках стали возить гремящую как камни мерзлую картошку, да хрустящие ото льда пласты капустных листьев. Узнал об этом и Максим и несколько раз со старшим пацаном – Мутулом тоже наведался туда. Хотя и привезли много, половина привезенного была гнилой продукцией. Выбирать в поле было некогда, собирали все подряд. Вскоре обильные снега занесли, спрятали следы преступления в канаве за домом. Но опять же, люди все видят – донесли. Пришел участковый. И когда в очередной раз Максим пришел отмечаться к нему в контору, участковый спросил его:

33
{"b":"731206","o":1}