– А может и ты уж на сусликов перешла? – подозрительно отодвинулась от собеседницы Дуська. – Перейти не перешла. А мой Генка их ловит, с голоду не сдохнет. Хрен я теперь требуху выброшу собакам. А чай ихний, калмыцкий, от любой простуды годен. Так любой жир застывший или топленый есть не будешь – рвотно. А в калмыцком чае, с разными травами, солью и молоком – даже вкусно. Сама пробовала.

– У них? – хором почти вскрикнули бабы. – Да нет, дома сама варила целую неделю, Генку выхаживала. Помнишь весной чуть не утонул в ледоход? А за рецептом к калмыкам ходила, тайком чтоб вы бляди не узнали. А то ведь заплюете, засудите. – А ты Клавка сука порядочная. Знала ведь против простуды средство, а не сказала мне. – насупилась на соседку Дуська. – Зимой Манька с Витькой целый месяц пластом лежали, думала уж не подниму их. – неблагодарная ты, Евдокия, не зря люди говорят. А кто твоих ребятишек мазью на ночь натирал? Ты в ночную, а я к тебе. Все ты нос воротила от этой мази. А ты чем их лечила, одним поглаживанием, да сюсюканьем? Так знай, чаем я их не поила – это верно, выгнала бы ты меня. А вот сурчиным жиром и еще там чем-то натирала. И поднялись твои ребятишки. – Ты? Сурчиным? – задохнулась Дуська. – Да, да. Знай.

– Ох-хо! – затряслись в смехе бабы. Вот тебе и на! Вот тебе и калмыки. А вон у Засохиных, корову совсем прирезать собрались, вымя раздуло – не притронуться. Орава ребятишек – одно спасение было молоко. Все испробовали – не помогает, корова тощает, ничего не ест. Случайно калмычки проходили мимо, или побирались, услышали рев коровы. Ну и предложили свои услуги. По-русски ни бе, ни мэ, а за два дня вылечили корову. Ты бы догадалась теплую овчину с мазью на вымя корове положить? Нет, куды там? А они догадались. А мерли бедные поначалу как привезли их, ужас просто. В пустые избы и сараи забивались и замерзали там. А какие выжили, весной выползли, черные как тени. Уж в пустых избах и на отшибах не жили, как ни загоняли их туда обратно. К людям ближе пришли. Вон у меня под забором два раза шалаши ставили и каждый раз то старуха мертвая оставалась после их ухода, то дитя малое. Кормила оставшихся в живых чем могла. Шелуху картофельную сырьем ели. Сейчас немного обжились, растолкали их по разным местам. А то поставят к забору несколько палок, накидают сверху травы и веток и живут, а дожди-то все равно мочат. Что там за шалаш? Так себе, от солнца тень дает, да и только. А потом ведь и мы перестали им разрешать жить у своих заборов. Гнали просто-напросто. Боялись, что холеру какую-нибудь от них подцепим. Да и мертвых у своих дворов никто не хотел видеть. Хоронить-то у них сил не было, еле двигались. Ничего, выжили, разбрелись кто куда, хотя помирают их еще много. Ну, а наши не помирают?– заспорили бабы.– Помирают, слов нет, но не так. Мы дома – не забывай этого. А у них ни кола, ни двора. – Пожалела! А про своих сирот забыла. Может из-за них наших мужиков поубивало. – Э-э, уж если дура, так дура! Где наши мужики погибли? Под Москвой, то-то. А калмычня откуда? Из-под Сталинграда. Москва вон где, а Сталинград чуть не на юге! Тыщи километров между ними. Вон Пескарихин Васька под Сталинградом воевал, живой остался, хоть и дергает его, контузило сильно. Спрашиваем мы его про калмыков, в глаза он их там не видел. Тут чего-то накрутили. Напутали. Может, какой и был подлец у них, недаром ведь говорят: – в каждом народе есть курва и злодей. У нас сколь хочешь подлецов, что теперь стариков и детей за решетку садить за них? Нет, бабы, тут что-то не то. Говорят, уже мужиков калмыцких видели, своих разыскивают. Все в медалях говорят. Вот тебе и калмыки. А на пацана ты Дуська зря накричала, чем ни накормят его калмычки, жив ведь. Правду говорит Лысокониха, – от зависти зубами ляскаем. Мы им ничем не помогаем. Работа проклятая, свои ребятишки, самим жрать нечего. А они глядишь и приглядят еще за ним. Он ведь еще сопливый, все один да один. Старшие братья – то все где-то болтаются, не глядят за ним. Да че уж греха таить, старших сколь уже раз на базарах ловили. Как бы в колонию не загремели. Связались со взрослым жульем, вот те и командуют ими. Ох-хо-хо, горе-то горе! Без хозяина – дом сирота, – точно говорят. Сама сколь раз видела, как стемнеет какие-то большие парни к ним в избу заходят, несут что-то. Уж Генке своему уши сколь раз драла, чтоб к ним и близко не подходил. Жулье-то оно и ест жулье, собьют с панталыку ребятишек. А в колонию попадут – это все.

Противоположная часть райцентра от речушки и болота вплотную примыкала своими постройками к деревушке. На другом конце этой деревушки находилась колхозная свиноферма. Длинные, приземистые сараи свинофермы пообветшали за годы войны, но необходимое по плану поголовье свиней сохранялось несмотря ни на что, хотя свиньи стали сплошь беспородными, неухоженными. Руководившая свинофермой дородная женщина особенно следила за поголовьем свиней, качество ее не волновало, ибо недочет в количестве в те годы грозил расстрелом. А то, что вместо упитанного полуторацентнерного кабанчика взамен появлялся на ферме горбатый, щетинистый поросенок вдвое меньше весом, знали немногие. Но молчали. Все работающие на ферме сами были не без греха. Была возможность утащить с фермы картошку, турнепс, жмых, отруби. В тяжелое военное голодное время это были ценные продукты питания. С полей растаскивались корма для свиней, так что жирку нагулять свиньям особенно было не на чем. Людей наказывали, сажая в тюрьмы, но голод брал свое. Охранять поля было некому, а вот свиноферма охранялась по ночам вооруженной охраной. Мясо поставлялось на фронт и в расположенный в райцентре госпиталь. С военкоматом была договоренность, и выздоравливающие в госпитале бойцы считали за счастье побыть в ночном дозоре на ферме, при оружии. В одну из ночей любители свининки из городского ворья задумали уменьшить число поголовья свиней на ферме. Подъехав на телеге, угнанной из соседней деревни, они смело подошли к курившему у забора солдату. – Слышь, служивый, а правда у тебя автомат заряженный? – криво усмехаясь спросил щербатый парень с прилизанной челкой на лбу, поигрывая финкой. – Какое там заряженный! Учебный. Так, дураков попугать – приклад со стволом, – весело глянул на них солдат. – Ну, так ладно! Ты жди дураков, а нам некогда! – и блатная троица смело шагнула в свинарник.

– Э, э, вы куда? – повернулся к ним солдат. – Ты вот что, заглохни, служивый! А то схлопочешь пулю. – и бандит вытащил из-под рубахи пистолет. – Е-мое! Да вы чё, ребята? – развел руками солдат. Из свинарника послышался визг свиньи. Обладатель пистолета сунул голову за дверь, любопытствуя как там идут дела, и тут же упал как подкошенный, сбитый с ног увесистым березовым колом. Его пистолет валялся у ног, а он сам корчился лежа в проеме двери. Подобрав пистолет, солдат передернул его, увидел что он заряжен, удивился и сунул его к себе за ремень. Из-за пазухи достал автоматный диск, укрепил его на автомате и взяв за ноги лежащего, оттащил его от двери, которую запер на засов. Сняв с лежащего на земле охающего бандюги ремень, он связал ему сзади руки. Тут же послышался сильный грохот в двери. – Миха, ты че, сдурел? – открывай дверь, а то свиньи разорвут нас! – орали изнутри. – Вот и хорошо! Навек запомните дармовую свинину! – загоготал солдат. За дверью творилось невероятное – визг свиней, один особенно истошный, крики людей, грохот в двери. – Яйца берегите, оторвут! – весело смеялся солдат, наступив ногой на бандита, пытавшегося встать. – Ну ты, сука служивая, вытащи нас, иначе в куски порежем! – заорали за дверью. – Ага, щас! – солдат весело загоготал, и выпустил автоматную очередь в небо. – Это мой учебник боевыми строчит! – добавил он. Как ни странно, в свинарнике все замерло. – Вот так чтобы и сидели тихо-мирно! – уже яростнее заорал солдат, дергаясь от перенапряжения и заваливаясь набок. Связанный бандит в страхе зажмурил глаза. Солдата швыряло по сторонам, он вставал, падал, но автомат из рук не выпускал. – Пристрелит так, припадок у него! – мелькнуло в голове у бандюги и изловчившись он взбрыкнул ногами и попал каблуком в лицо солдата. Солдат ошеломленно остановился на секунду, из носа у него хлынула кровь, к нему вернулось сознание. Быстро глянув на бандюгу с задранными вверх ногами, он резко выставил перед собой автомат, держа его за приклад и ствол, упал на него. – Задавлю, сволочь, – давил он автоматом поперек шеи. Ворюга захрипел, засучил ногами. – Погоди, Петька, убьешь, отвечать придется! – вывернулся из кустов второй солдат, застегивая на ходу свои галифе, без гимнастерки в нижней рубахе.Сзади него испуганно выглядывала с растрепанными волосами девка. Прибежавший солдат был здоровенный детина, но никак не мог оторвать своего товарища от лежащего внизу пришельца. Наконец это ему удалось и видя закостенелый взгляд с раскинутыми руками ночного гостя с каплями крови на лице и шее, он обреченно изрек: – Ну все, Петька! Попали под трибунал. Почиркав спичками, он внимательно оглядывал лежащего и хлопая его по щекам приговаривал: – Очнись, дура ты этакая! Потом вскочил, метнулся к углу сарая, зачерпнул в свои огромные пригоршни дождевой воды из большущей бочки и вылил на лицо лежащего. Тот захрипел и вдруг чихнул. – Ну, то-то! – ободряюще молвил детина, – а то вздумал комедь мертвую ломать. На другом конце сарая вдруг зазвенели стекла разбитого окна, которые длинными рамами – лентами были устроены почти под крышей свинарника. – Бля, уйдут, а я ногу подвернул! – как-то буднично заявил Петька, успевший разуться и перематывающий портянки. Кто там еще? – выдохнул детина. Да двое еще в свинарник заскочили, свиней резать. Этого-то я уговорил колом по хребту, а тех запер в свинарнике. Уйдут, вот тогда точно под трибунал. – А стрелял кто? – Да я в воздух пальнул для острастки. – Мать твою за ногу! И меня от самого интересного дела оторвал, – ругнулся детина и рванул в сторону звеневшего стекла. Петька подгреб ближе свой автомат и вертел головой, слушая крики и треск ломающихся досок или палок в яростной борьбе у дальнего края свинарника. Он также внимательно поглядывал на лежащего бандюгу, который что-то бормртал. Вдруг из-за изгороди метнулся по кустам сноп света и вскоре послышалось урчание машины. Наконец пучки света фар нащупали Петьку, одевающего сапог и вдалеке согнутую фигуру, с усилием волочащую что-то по земле каждой рукой. Свет уже не метался, а устойчиво высвечивал всю эту картину. Петька поспешно взял в руки автомат и начал подниматься. Сидеть! Брось оружие! – визгливо донеслось из кустов. Петька снова сел, но автомат из рук не выпустил. – Стоять, руки вверх! – заорали где-то на другом конце сарая. Брось на землю, чего несешь! Солдат – детина, поймавший двух остальных ворюг, и не думал выполнять чью-то команду. Сипло дыша, он продолжал тащить свою поклажу, изредка поддавая коленями то одному, то другому бандюге, цеплявшимся за его ноги. Положение их было незавидное. С разбитыми мордами их тащили за шиворот волоком по земле, как щенят. – Стоять, руки вверх! Стрелять буду! – вновь заорали сзади детины. Солдат остановился. Повернулся назад и хрипло дыша заорал в ответ.: Ты че, дурак? Подниму руки вверх, они же убегут! И поддав коленями направо-налево, вновь потащил свой груз дальше. А Петька спокойно сидел и вел переговоры, не выпуская из рук автомата. – Милиция, говоришь? А покажись на свет, пистолет убери. Не-а, не знаю Вас. Не могу сдать оружие и пост. Да вот одного бандюгу взяли, двоих мой начальник тащит. Свининки друзья захотели, поронули там в свинюшнике свинью – другую, да вот мы-то тут для чего? Задержали. Стало быть. И в подтверждение детина шумно дыша и харкаясь брякнул на землю метрах в двух от Петьки свою поклажу. – Лежать, суки, а то каблуком в землю втопчу! И он пошел к бочке с водой, где шумно умылся. В пригоршнях он принес воды и спокойно сказал: Умойся. Петя. А то весь в крови. Петька одной рукой зачерпывал из его пригоршней, другой крепко держал автомат. Милиционеров очевидно было трое – четверо. Одного Петька видел, другие не показывались прячась в кустах. – Ну чего ребята делать –то будем? Задержанных надо сдавать органам. – Ага, сдай, а вы может вместе с ними за свининой приехали. Точно, Гоша? Все может быть! – пыхтел детина скручивая руки ремнем второму бандюге. – Вот что. Ребята, мы у вас на виду под прицелом, вы нас можете перестрелять. Но оружие и бандитов мы вам не отдадим пока не привезете сюда нашего начальника охраны госпиталя. Есть такой капитан Кулагин, или его заместитель. – На-ка, Гоша, трофей – и Петька сунул ему в руки пистолет. У машины, в темноте, совещались. – Слышь, ребята! Пока светло от фар, разложите костер. Рядом с вами будет светло – вас будет видно, вы будете под прицелом. А наш человек смотается за вашим начальником. – Ты смотри, варит башка у мусоров, – прошепелявил кто-то из лежащих бандитов. Щас, Петя, я мигом костерчик разведу, – и Гошка метнулся к поленнице, и принес огромную охапку дров. Надрав бересты с поленьев он умело разжег костер, и когда он ярко запылал, машина попятилась назад и уехала. Без света фар стало темнее. Из кустов с разных сторон доносились голоса: Ребята, мы здесь, не балуйте! Не шалите и вы, друзья! Петька из всей дивизии был наипервейший стрелок. Стреляет и на ощупь, и на звук без промаха. – Слышь, мужики! Развяжите руки, свидимся, хорошо заплатим. Нельзя нам к мусорам попадать – вышка будет. – А ты вскочи и бегом, может они и промажут, мы-то стрелять не будем! – пыхтел самокруткой Гошка. – Да руки связаны, не убежишь. Стало быть лежи, не дергайся. – и Гошка деловито подкладывал дров в костер. – Да жарко! – елозили по земле ворюги. –Ничего, грейся, на Севере холоднее будет! – успокаивал их Петька. – Слышь, Петя, ну попались мы, ваша взяла. Колыма нам за радость будет. Об одном прошу – не говори, что дуру у меня отнял. – Кого, кого? – не понял Петька. – А, забыл что ты не ботаешь по фене. Ну, пушку, пистолет, не говори, что у меня забрал. Мокрушный он, за мусором числился. Петька озадаченно уставился на Гошку. Все очень просто, каждая вещь должна находиться у хозяина. И Гошка быстро, не церемонясь сунул пистолет бандюге за воротник рубахи между лопаток. Тот закрутился по земле змеей и заверещал: Не надо, вытащи! У, суки, убью вас! – Ага, щас! – и Гошка так ляпнул своей ручищей по его пояснице, что тот взвыл диким ревом. По кустам замелькали блики света. И скоро подъехала машина, хорошо высветив обитателей у костра. Из машины вывалилось много людей. Петька кошкой кувыркнулся в тень от костра и скомандовал: Всем стоять! Капитана Кулагина к костру! Уберите пистолет в кобуру, товарищ капитан! – Ну, ты даешь сынок! – возмутился капитан и стал засовывать пистолет в кобуру. – Вот теперь я узнал Вас, товарищ капитан, не надо убирать пистолет. – Ах ты, сукин сын! -возмутился усатый небольшого росточка толстенький капитан. – Вот мы с кем войну выиграли! И растопырив руки он пошел к костру. – Где ты, Гусаков? – Да тут я! – совершенно с другой стороны выкатился Петька и похрамывая пошел к капитану. – Люди-то эти из органов? – осведомился он. – Из органов – проверил удостоверения и за подмогой в райотдел милиции позвонили, вторая машина идет. Напарник-то твой жив? – Да тут я! – пробасил Гошка. – А чего не по форме, где гимнастерка? – Да жарко, вон на кусту висит. – Живы, значит? Ну и ладненько. Рассказывайте, чего тут у вас стряслось. – Да вот на охраняемый пост напали, свиней резали, хотели увезти. На чем только не знаем. А, вон за бугром лошадь с телегой, у дерева. Наверное, их транспорт. – сказал капитан. Ну, а при задержании оружие применяли? – Не. Одного колом по хребту, а двоих вон Гошка кулаками отходил. Ну а я в воздух три патрона выпустил. Было. Можно было и не стрелять, так, созорничал. – Ладно тебе Гусаков, на бандитов патронов жалеть. Сам бы мог погибнуть. –Это точно. Вон у того за шиворотом полная обойма. – Пистолет? – вытянулся лицом капитан. – Точно, – подтвердил Гошка. – Узнаю разведку – каждая вещь должна быть у своего хозяина? – засмеялся капитан. – Молодцы, что вот так. – и он жестом показал на пистолет под рубахой бандюги. – Ну что, зовем милицию? Зовем. – и капитан жестом поманил к себе стоящих у машины. Не только от машины, но и из кустов к ним с оружием в руках стали подходить милиционеры. Свинарник был оцеплен. Расспросив что и как здесь произошло, майор милиции долго светил фонариком в лицо первого бандюги, что-то выискивая не то в его лице, не то в своей памяти. Ощупывая на его хребте очертанья пистолета, он шумно вздохнул и заключил: Вот и встретились, Булыга, как ты от меня не убегал. Тут тебе и конец будет. – Не мой это пистолет, подкинули мне его! – заверещал и задергался бандюга. –Ожил, значит, ну и хорошо. Уберите его, ноги связать, дергаться начнет, актер он хороший. А за шиворотом пистолет оставьте. – Не мой это пистолет, уберите! – верещал бандит. Задержанных быстренько утащили в воронок, покидали на пол. Попросили и солдат с капитаном проехать в отделение. Капитан махнул рукой: Ладно, съездим! Благо смену часовых я захватил. Тут и прибежала запыхавшаяся заведующая свинарником. Охая и ахая она цеплялась за китель майора и выспрашивала, сколько свиней украли. –Да целы твои свиньи, может какую и зарезали, завтра утром выясним. А сейчас его охрана да моя останутся до утра. – Нет, я посмотрю! – настаивала завхозша. –А я говорю до утра туда ни шагу ногой! – Ой. Да что же это такое! – заголосила она и пошла прочь. На следующий день только и было разговоров про нападение на свинарник. Со временем разговоры утихли, но для всех было ясно, – ночью с военной охраной лучше не шутить. Днем на свинарнике в основном работали бабы и подростки деревушки. Пришедшие с войны немногие мужики пока отсиживались по домам, на законных основаниях отдыхали и до мертвецкого состояния упивались самогоном. Отдохнув недельку- другую, пора бы и честь знать, браться за работу, но мужики, собираясь в кучки, нажравшись вдрызг, сначала обнявшись пели жалостные песни, потом. Выявляя кто лучше из них воевал и что тут без них делали их жены, хватали друг друга за грудки, молотили по сопаткам. Проигравшие в этой свалке являлись домой, расхристанные с разбитыми мордами, и вот тут-то начинался настоящий мужнин спрос: где ж это была его зазноба, да и что ж она делала тут без него во время войны? А его верная зазноба, облапив малолетнюю свору четверых – пятерых детишек, в рев кричащих от страха перед грозным родителем, преданно смотрела ему в глаза, не уставая повторять: Тише-тише! Мы сейчас тебя обмоем, тише родной. Мы так тебя ждали. Другого нам и делать было нечего. Обескураженный мужик бревном падал на пол, бился об пол головой, приговаривая: Да что ж я дурак такой! – Ничего, ничего, – вытирала, умывала его жена. – Старшенькие-то при тебе родились, вон четверо их. Ты ж так любил их! – четверо сыновей , нук, скажи у кого такие есть? Нету ни у кого. То-то. Только у тебя. Ну, а Настенька без тебя через месяц родилась, как тебя на фронт взяли. Ты ж видел, что я вот-вот родить должна была. Ты ж так дочку ждал! Вот тут мы все и есть, ну-ка посчитай нас! – Все мать! Простите меня! Завтра же иду на работу. – Ну и ладненько, а сейчас поспи, родимый, – и мать незаметным движением выпроваживала детей на улицу. – Тихо-тихо, все хорошо! В другой семье, где отец воин-победитель по пьянке пытался учинить подобный спрос, жена покорно становилась перед мужем на колени, закрыв лицо ладонями хрипло шепча: Виновата, бей! – А, стерва! Пока я кровь проливал, ты тут миловалась, наслаждалась! – и мощные пинки и удары кулаками опрокидывали женщину на пол. С искаженным лицом от злобы и ревности, муж – победитель топтал, таскал за волосы свою половину, мать его детей, изощряясь в побоях и уже не знающий, как же еще можно выместить на ней всю злобу, за войну, за нищую жизнь. За ее измену. Детей в таких семьях как правило прятали заранее – в соседях, на сеновалах, в подполе, до прихода отца. И среди старших, рожденных при отце, в серединке был крепко зажат и малолетний, из-за которого шел сыр-бор. Приятный малыш, рожденный без отца (и не дай бог от другого) хлопал глазенками и никак не мог понять: почему все родились, а он не должен был рождаться? Так нечестно. И он страшно обижался, когда ему кто-то говорил: Ванька, ты нам родной, но не совсем. – А почему вы мне тогда совсем родные? – Вон папка из-за тебя видишь что творит? – Ниче, он привыкнет, это он потому, что меня раньше не видел, а вас видел. Вот увидите, привыкнет, совсем родным станет. Я-то его родным считаю. А это главное. На детскую логику и убежденность возражений не хватало ни у кого.