– Ну-к, чаво тут? – раздвинул он толпу суковатой палкой. И не замедляя своего шаркающего стариковского хода, дед вроде и не сильно, но хряско огрел одного и другого бойца своей полупудовой палкой, – Мирно жизть устраивать надоть, а вы все скрозь войны да драки, чтоб вас опоносило!

Литовец, наконец, освободился от цепких рук грека и резко дернулся в сторону нового обидчика. Но, увидев древнего деда в рваной шубейке, он поднял к голове свои огромные, красные от мороза руки и замахал ими:

– Не, нет, все, мирно, мирно!

А сконфуженный грек нырнул в толпу, и его не стало видно. А дедок пошел себе дальше. Как ни в чем не бывало, сопровождая внука, у которого подмышкой был кирпич хлеба.

Толпа хваталась за животы. Драки не получилось. Но мир всегда был лучше войны. Отдельными кучками, оглядываясь, обсуждали полушепотом перемены в торговой жизни. Загуляла по толпе еще одна новость. Парня, что звал толпу у гаражного ларька идти к конторе жабрить начальство, оказывается, тоже арестовали.

– Смотри, слова лишнего нельзя сказать, упекут! – оглядывались очередники.

Наступал вечер. Холодало. Хрустко скрипел снег под ногами все подходивших людей, занимающих очередь. С трудом пробившаяся сквозь толпу из магазина Ульяна, неся тряпичную сумку, в которой угадывался кирпич хлеба, увидела невдалеке кучку калмычат и старух, поманила их к себе и пошла им навстречу. Они узнали ее и, улыбаясь, подошли. Подходившие люди занимали очередь. Ульяна тоже заняла и за ней выстроилось уже человек десять. Тогда она повернулась к сзади стоявшей женщине и сказала ей:

– Впереди меня стоят эти люди, – указала она на калмыков, – Сколько их в очереди будет стоять, не знаю. Вот они за этой женщиной. Таня запомни их, они за тобой.

– Запомню, не переживай, иди домой.

– Хорошо, погоди. Деньги-то есть у Вас? – обратилась она к старухам.

– Еса, еса! – закивали они и показали ей смятые бумажки.

Ульяна пересчитала их и отдала назад.

– На две булки хватит, – и показала два пальца.

– Дива, дива, – кивали головами старухи и весело блестели глазами.

– Вот ты, – она показала на старшего пацана из их компании, – и ты, бабушка, становитесь здесь и стойте за хлебом, а остальные к забору отойдите.

– Я русскую понимаю, – ответил старший пацан, – Хлеб пукупать, осиридь сктоять нада.

– Вот и молодец! Теперь всегда ходи, когда деньги есть за хлебом. Очередь занимай и покупай хлеб. Понял?

– Мэн (да), мен (да).

– Ну, все. Удачи вам! – и Ульяна ушла, захрустев подшитыми валенками по подмороженному к вечеру снегу.

Днем снег мягчел под лучами солнца начинающейся весны. Еще будут морозы и хорошие заморозки, но трескучих зимних морозов уже не будет. Наступил первый весенний месяц – март. Но для Сибири это все равно зима, голодная 1947 года.

Глава 12

Скудные запасы овощей, а особенно картошки, которая не уродилась прошедшим летом, заканчивались. Многие семьи, несмотря на голод, берегли какую-то часть картошки на семена, ведь придет весна – садить будет нечего. Опять не будет урожая, опять голод. Но это те семьи, где хоть как-то сводились концы с концами. А где такие, как жили калмыки? Там вообще беда. Запасов никаких. Жилье, какое попало. Хорошо, что в избенку, где жили герои нашего повествования, пришел Максим. Он и окна подладил и дыры заткнул, и печку подмазал. Всегда дров привезет, а главное с едой помогал. Если он безвыездно неделю работал в лесосеке, то обязательно находил возможность заскочить домой, передать то булку хлеба, то еще чего. То мерзлой картошки мешок привезет, то листьев капустных промерзших. Но старухи и этому были рады. И варили всякие болтушки, кипятили чай.

К ним то и дело наведывались отогреть хотя бы животы чаем, совсем бедные калмыки, живущие в других концах села. Повезло вам! Завистливо оглядывали они нары по стенам, набитые сеном, где копошились свои и чужие ребятишки, жадно прихлебывая чай. А в нашей землянке со стен вода бежит, на полу канавы роем, чтобы вода убегала. Все замерзает, топи не топи. Сколь уже умерло стариков и детей, на их место другие приходят, у которых еще хуже. В лесосеках в бараках-то теплее, но там живут только те, кто работает, а остальных гонят, чтобы не занимали места, все новых и новых людей разных привозят. И отогревшись, они незаметно исчезали, оставив на нарах на день-два своих ребятишек. Пусть хоть они отогреются немного, а то совсем позамерзали. Старухи милостиво разрешали. Когда за ними приходили родственники, ребятишки ни в какую не хотели уходить:

– Нас бабушки Алтма и Алтана хорошо кормили и чаем настоящим поили.

Старухи горестно покачивали головами и говорили:

– Разве будет вкусная похлебка из мерзлой картошки и мороженных капустных листьев? А чай? Разве настоящий жомба будет вкусным из обыкновенной кучки сена? Нет. Ох-хо, хо!

– Что вы, что вы, у вас правда все вкусно получается. Ханжинав! – кланялись им пришельцы, – У нас и такого нет!

Это было еще зимой, в трескучие январские морозы. К ним на ночевку попросилась женщина калмычка с ребенком – лет семи восьми. Максима дома не было, он после поздней работы в лесосеке ночевал там же в бараке. Женщина была старая, но помоложе старух-хозяек, ее сын калмычонок, еле плелся за ней и все время молчал. Старухи напоили их чаем, и они легли спать вдвоем на топчане Максима. Женщина ночью все охала, вскрикивала, но к утру затихла. Старухи переговаривались между собой:

– Самое лучшее место ей выделили, а она все крутится, помолчала бы уже. Нет, мы ее на вторую ночь не оставим.

Зимой утро приходит поздно, да и два маленьких окошка слабо пропускали свет сквозь замороженные слои льда на них. Поэтому и дети вставали поздно. Старухи и не торопились их поднимать. Меньше кормить их, меньше забот. А тут еще чужие люди, хоть чем-то да придется покормить.

– Тут самим-то есть нечего, – бурчали старухи.

Совсем рано утром, когда морозный туман еще плотно висел над селом, старухи уже сходили на конец своего косогора и заработали кружку молока, которую уже вылили в ведро, определенное под жомбу – чай. Молока маловато, но все-таки что-то. А дело оказалось совсем простое для них.

У молодой разбитной вдовы Зинки возьми и отелись телка в самые трескучие морозы. Да если бы отелилась сразу, а то мучилась сутки. Зинка с округлыми глазами от страха, выглядывала на тропинку в глубоком снегу, по которой ходили люди мимо ее стайки, где мучилось животное. Никого. И в соседях никого, все на работе. И тут на счастье показалась целая процессия людей. Один за одним человек десять.

– Слава тебе Господи!

Когда люди подошли ближе, Зинка чертыхнулась:

– Тьфу, ты! Нашла людей! – и с горя заревела.

Она знала пастуха – из калмыков – старика Бадмая. Но где его искать? Давненько его уже не видела. Он лечил коров. Так это бывало летом, когда пас их. А тут зима. Сидит где-нибудь на печке, старый хрыч! А у нее горе. И еще раз, глянув на толпу, которая почему-то остановилась около нее, она вконец рассердилась на них без всякой причины:

– Нет у меня ничего, нечего подать, идите! – махнула она рукой.

Ребятишки молчали, а старухи переговаривались между собой по калмыцки, тыкали пальцами то на нее, то на стайку.

– Му-у? Бе-е? – наконец прояснила обстановку одна из старух и приставив тыльную часть ладони ко лбу выставила врозь два пальца. Зинку как током шибануло.

– Про коров и овец спрашивает?

А тут еще ребятишки захохотали, кривляясь и также выставив пальцы повторяли:

– Му-у, му-у! Бе-е, бе-е!

– Болшго (нельзя)! – прикрикнула на них вторая старуха. Ребятишки враз замолчали.

Корова у меня:

– Му-у! – повторила их звуки Зинка.

Ребятишки аж завизжали от смеха. Зинка засуетилась и стала звать старух в стойку, откуда слышалось жалобное мычание коровы. Старухи оживились, и одна зашла с Зинкой в загон и стойло, вскоре калмычка выглянула из дверей стайки и поманила к себе вторую – Алтану, что-то ей сказала, показывая на пацанов. Алтана трясла сумкой, в которой были куски хлеба, и покрикивала на ребятишек, что-то объясняя им, и отправила их домой. И зашла в стайку. Старухи оказались хорошими акушерками. В результате совместных усилий родился хорошенький пятнистый бычок. Но вот беда. Первотелок Чернушка ни в какую не позволяла притрагиваться к своему вымени ни сынку, ни хозяйке. Она взбрыкивала, пугалась ведра, забивалась в угол, поводя своими острыми рогами, выкатив бешеные глаза. Зинка была еще в большем ужасе. Ревел голодный бычок. Ревела и Зинка. И бегом побежала к калмычкам-старухам. Те оказались легки на подъем, закивали головами.